случайно и вскоре ушел из заведения, в разных концах которого мы работали…
Больше его не видел. Помню его, и буду помнить.
Итак у меня “случайно” появилось Евангелие, отчётливо помню это пожелтевшее
Дореволюционное издание Четвероевангелия в плотном картонном переплёте,
на верхней крышке которого отпечатался глубокий след от обода днища
тяжелого ведра (впоследствии, когда у меня появился полный Новый Завет, я подарил
это Четвероевангелие человеку, который потянулся к Богу).
Было это, если мне не изменяет память, осенью 71-го года (может быть зимой 71-72 гг.)
Несколько раз порывался читать- и бросал: чуждо, непонятно, неинтересно…
А потом опять “что-то” заставляло меня тянуться к этой книге!
Однажды начал читать Евангелие от Матфея- и каким-то внутренним зрением увидел
то, что читаю (вторая глава). Увидел в цвете; тона приглушённые, зимние, “брейгелевские” (и, кажется, услышал; но в этом не уверен). По-моему, в это
мгновение и началась моя вера.
С тех пор долго ещё я называл (про себя) Евангелие от Матфея “цветным”,
от Марка- “сухим”(долго недолюбливал его, лишь впоследствии оценил и полюбил),
от Луки- “добрым”, а от Иоанна- “солнечным”,”сияющим”,”раскалённым”.
Знакомясь с Евангелиями от Марка и от Луки, не видел внутренним зрением ничего;
А когда читал Евангелие от Иоанна (место не помню) “видел” странную картину :
чистое- чистое, темно-голубое небо, напоённое лучами невидимого солнца
(оно лишь ощущалось где-то сзади); справа- высокое темно-зелёное дерево
остроконечной, пирамидальной формы (может быть, деревьев было несколько,
не помню); слева, на переднем плане- белоснежный правый угол (кажется с фризом)
какого-то здания с колоннами. Белый мрамор ослепительно сверкает под лучами
невидимого солнца, и темно голубое небо напоено светом и свежестью
и темно-зеленые деревья…
Долго ещё жила в памяти эта картина!
Вера моя началась- а образ жизни почти не изменился.
Я не скрывал своей веры; наоборот, объявлял о ней при каждом удобном
случае (и при неудобном- тоже), хотя та среда в которой я “вращался” и работал,
не только была вполне атеистической, но предполагала непременное исповедание
“самого передового в мире мировоззрения”.
Однако прошлая жизнь не отпускала меня; а я нередко и не стремился вырваться
из её цепких объятий: ещё не раз по уши залезал в нравственную помойную яму
и хрюкал там от удовольствия.
И снова, как теперь мне представляется, Господь вытаскивал меня оттуда-
а я порой ещё и брыкался!
Вот в такой обстановке я получил первый знак. Был у меня в то время знакомый,
Промышлявший разным, в том числе иконами и старыми книгами; иногда я покупал
у него дореволюционные религиозные издания. Характера он был недоброго, жёлчного,
“знал всё” (тип дореволюционного деревенского начетчика), а я нелепо делился с ним
многими своими мыслями, обстоятельно отвечал на бездельные вопросы…
Однажды он привёз мне какие-то книги и, как это часто бывало, задержался;
мы разговорились. По обыкновению едко посмеиваясь, он объявил мне, что
никакой я не христианин, потому что не молюсь. Это задело меня за живое (он был
в то время поклонником Вейнингера, Шопенгауэра и к христианству относился,
мягко выражаясь, прохладно) и я напыщенно ответствовал ему, что не молюсь
потому , что не чувствую в этом внутренней необходимости, а в подлинном христианстве
(вроде я тогда понимал, что такое “подлинное христианство”!) главное-искренность веры,
а не формальное исполнение обрядов, бессмысленное механическое бормотание
вызубренных молитв…И ещё что-то в этом роде. Мера глупости основной мысли,-
не молюсь оттого, что не чувствую нужды в этом- была “велика и обильна”, но говорил
я честно: действительно , я ещё не ощущал тогда потребности в молитве.
Через некоторое время после этого разговора я совершенно неожиданно оказался
осенью 72-го года в невыносимо фальшивой и безнравственной ситуации,
причиняющей боль и волнение близкому мне человеку (которому в то время нельзя
было волноваться). Невольным виновником был я сам. Я резко прервал её- и остался
в полном смятении наедине с собой. Чувства возмущения, стыда, тревоги, ещё чего-то
переполняли меня, я не находил себе места. Не знаю, как, зачем, почему я схватил
Священное Писание- помню, что оно оказалось у меня в руках.
Я автоматически, думая совсем о другом, открыл его, так же автоматически посмотрел
на открытую страницу- и увидел слова, которые я сначала совершенно не понял,
потому, что продолжал думать о своём. Лишь постепенно до меня стал доходить смысл
читаемого мною : “Марфа! Марфа! ты заботишься и суетишься о многом, а одно только
нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется у неё…” Опустил глаза
чуть ниже:”…один из учеников сказал Ему: Господи! Научи нас молиться…Он сказал им:
когда молитесь, говорите: Отче наш, сущий на небесах!...”. Евангелие от Луки, конец 10-й
и начало 11-й главы.
Если бы я увидел в машинально раскрытой книге самые гневные, самые страшные слова
Христа, если бы я прочёл:”змии, порождения ехидны”, или:”се, оставляется дом ваш пуст”,- они не поразили бы меня, как эти слова, ибо тогда я твёрдо знал, что заслуживаю
самых гневных слов, они- справедливы.
Больше всего меня потрясла именно мягкость упрёка , сострадающая доброта
Слов Исуса, обращённых лично ко мне (в чём я не мгновения не сомневался!)- в той
гнусной ситуации, в какую я попал по своей вине, они звучали в моём сердце…
Не могу передать, как звучали. Я был оглушён ими, такими тихими!
Помню, что потрясённо рассматривал эту страницу, перечитывал-“когда молитесь,
говорите :’’Отче наш…”;закладывал страницу пальцем и рассматривал всю книгу,
будто увидел её впервые…
Конечно, сразу вспомнил свой разговор с “начётчиком”-и стало стыдно! Вспомнился
и мимолётный странный случай, происшедший минувшим летом того года.
Дело было утром. Проснувшись, я наспех умылся (спешил куда-то); напеваю что-то,
вбегаю в комнату, где стоит мой письменный стол, - и испуганно застываю на пороге:
у письменного стола стоит, склонив на грудь голову в остроконечном капюшоне и
молитвенно сложив руки у груди, полупрозрачная, серовато-голубоватая фигура
(потом подумалось;”как из сигаретного дыма”)…Я откровенно испугался- и хотя
внешне это никак не проявилось, в то же мгновение фигура, не меняя своих очертаний,
начала таять и медленно (за 2-3 секунды) исчезла.
Придя в себя, я подумал, что фигура очертаниями напоминала фигуру на картине
М.В.Нестерова ”Видение отроку Варфоломею”-ту, что справа; только я видел её
в левой (от двери) части комнаты и была она обращена вправо (к той стене, на
которой, спустя два года, стали появляться иконы). Больше я ничего не сообразил
тогда, а жаль!... (сейчас я думаю, что это было первое “указание” (знак) начинать
молиться. Поскольку я ничего не понял, последовало второе “указание” (знак)
начинать молиться- в более понятной, доходчивой форме! Оба этих знака были об
одном и том же, поэтому я их не разделяю, считаю одним знаком- первым.)
Многое в день первого знака я вспомнил и переосмыслил, потрясённо не
выпуская из рук Евангелия и не вынимая из него пальца…
Тогда я начал молиться- неумело, спотыкаясь, но начал.
Шли месяцы, сливались в годы. Опять “случайно” и за вполне приемлемую цену
у меня появился Новый Завет, появилась и новая Библия; стали появляться
иконы (осенью 74-го года жена поехала проведать родных и привезла подарок-
