Между тем и последний круг на поле занял толстомясый субъект с карикатурно длинным носом. Провожающие, дотоле беззастенчиво топчущие исписанное пространство, начали оттягиваться к стеночкам, как уже стояли мы трое и отдельно, в сторонке, Чарли со своим другом профессором. В центр поля, напротив, выдвинулся высокий дядя, в котором я угадал мага. В руках он держал пару корявых металлических рогулек, которые немедленно начал друг к другу примерять. Фирзаил напрягся и требовательно вскинул руки, приказывая нам с Миком замолчать. Фон перешел на жесты, которыми дал понять, что всем Камертонам, может, надо раздеться, а Айрин так особенно. Эльф в сердцах треснул его по чему допрыгнул, и Мик расплылся в счастливой ухмылке – опыта в его битейной копилке определенно поприбавилось до левелапа. Айрин затравленно оглянулась на нас, я поспешно скроил протокольную рожу. Внутри живота образовалась дырка в космос, как бывает при ожидании артудара или чего-нибудь похуже, если, конечно, что-нибудь похуже удастся придумать.
Маг попримерялся, поскладывал свои рогульки, кивнул и пошел с поля прочь.
– Все, – буднично объявил Фирзаил в голос.
– Отменяется?
– Получилось. Забирайте свою Айрин и прекратите испытывать мое терпение.
И впрямь все кругом зашевелились, забродили, кое-кто из подстеночных даже откровенно заулыбался, зазвучали непонятные речи, а девица в сарафане восторженно всхрюкнула и попыталась броситься магу на шею, но он ловко уклонился. Этот, видать, не сторонник скромных форм или изящных обводов, я бы на его месте воспользовался.
– Великий момент! – воскликнул по правую руку и пафосный профессор, а Чарли, наш Чарли, порывисто его обнял и даже от пола в припадке экстаза оторвал. Профессор, какой ни противный дядька, а не устоял, чтобы отечески похлопать его по спине.
– А чего ничего не бухнуло? – поинтересовался Мик разочарованно. – Может, это нам надо? У меня вот есть бубухало, Мейсон зачем-то прихватил – знал или догадался.
И схлопотал от обнаглевшего эльфа еще одну суровую плюху, от какой даже страшному зверю комару не поздоровилось бы.
Айрин на нетвердых ногах направилась к нам. Если мы не хотим ее нести на себе, надо у рыжего попросить бутылку обратно. Хотя бы на время. Впрочем, она сейчас так присосется, что и ее нести придется, и возвращать будет нечего.
– Ты нас отправишь, куда скажем? – уточнил я у Фирзаила.
– Не выразить словами, с каким удовольствием.
– И в Ирландию можешь?
– Не знаю вашей Ирландии. Я вам покажу варианты, выберете сами. Врат по вашему миру хватает, что-нибудь да подберете.
Эге. А теперь вот нам предстоит самое интересное, особенно если мое понимание меня не подвело и там сейчас именно то, что я думаю.
На меня налетело стихийное бедствие в акупате, облапило и постаралось подкинуть в воздух, но, с учетом всех пулеметов и прочей инвентории, не преуспело.
– Чарли, успокоился бы ты.
– Мейсон! Я и подумать не мог, что будет такое!
– Я тоже до последнего надеялся, что пронесет.
– Мейсон, не будь дураком! Такое не с каждым случается! Мы герои!
– Э-э-э… Правда, что ли?
– Ну пусть не совсем мы, но мы причастны! Я всем газетам интервью дам! Чарльз Барнет, простой полицейский, остановил Апокалипсис!
Как же это трудно сказать, а? Айрин опять начнет дразниться первоклассницей.
– Чарли, друг. Ты это… ты дыши глубже, ладно?
Эльф глянул на меня участливо и осторожно отступил в сторонку.
– Я дышу, Мейсон, дышу! А… – Чарли наконец смекнул, что что-то тут не так. – А что такое? Все же получилось, а? Великий момент и все такое…
– Оно получилось, только это… мы не остановили Апокалипсис.
– Нет? – Чарли спал с лица. – Как нет? Ты чего… а, понял! Мы не остановили, только отсрочили, да? Но ведь надолго? Профессор сказал…
И оглянулся на профессора. Тот медленно прекратил улыбаться и начал тихо пятиться к выходу.
– Нет, Чарли. Ты его не так понял. Мы не остановили Апокалипсис. Мы его начали.
Вроде ничего, элегантно сказал и доходчиво, правда? Чарли остолбенел.
– Да ну брось ты. Зачем бы мы его начали? Да и как? Мы ж спасали мир, правда? И этот вот говорил…
– Мы спасли, – подтвердил Фирзаил, опуская глазки к полу. – Мы восстановили решетку антистрессовых энергий, заполнив ее при помощи энергии Отстойника.
– Ну так в чем проблема? При чем тут вообще Апокалипсис?
– И когда Он снял шестую печать, – нараспев ответствовал ему Мик, этот кладезь самой неожиданной информации, – я взглянул, и вот произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись, как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих. И цари земные и вельможи, и богатые и тысяченачальники и сильные, и всякий раб и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор. И говорят горам и камням: «Падите на нас и скройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца. Ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?» Не смотри на меня так, Айрин, мы с тобой не общались в то время, когда я в священники готовился.
– Ты всю Библию, что ли, наизусть знаешь?
– Не всю, но кое-что. И Коран, и Тору. Мейсон, хоть ты квадратные глаза не делай, у тебя самого в башке бодлеров да йейтсов не меньше в побайтовом исчислении.
– Так ты тоже все понял?
– Еще там, у профессора. Он, сцуко, не сказал напрямую, что мы именно этого и добиваемся, но как два с двумя не складывай, а все равно будет семь-восемь, но никак не девять.
Чарли стремительно осел на пол.
– Я ничего не понял, – поведал он жалким голосом. – Объясните, пидорасы.
– Объясни ему, пидорас, – предложил я Фирзаилу. – Тебе оно всяко очевиднее.
– Вот эти сейчас объяснят, – севшим голосом посулила Айрин и тоже медленно опустилась на колени. – Господи, во что вы меня втравили?..
Маг, проводивший ритуал, как раз вернулся в зал. Спиной вперед, пятясь с предупредительностью человека, отступающего от бешеных собак по минному полю. А по коридору из основного машинного зала навстречу ему неспешно надвигалась гоп-компания, которую я тут не то чтобы не ждал, но надеялся не увидеть. Возглавлял ее коренастый, полностью седой альфа-самец невиданного ранее образа, тяжело опирающийся на длинный резной посох. «Словно высечен из гранита, лик был светел, но взгляд тяжел – жрец Лемурии, Морадита, к золотому дракону шел…»[8]. Мик, однако, в очередной раз прав – столько этого чужеродного стихотворчества в голове понабито, хоть клапаны ставь для стравливания. За ним так же несуетливо двигалось с полдюжины разномастных личностей в знакомых до боли серых хламидах. Вторым слева шел Эл – его не узнать было невозможно. Морда лица у Хранителя была каменная, а взгляд, которым он по мне походя скользнул, такой скорбью был наполнен, что захотелось побросать свои скорострельные погремушки и начать каяться. Не злостью, этого ни в одном глазу. Даже не упреком. Одна сплошная печаль, какой можно бутыли с джиннами запечатывать на веки вечные.
– Не надо, Мейсон, – тихо сказал в спину фон.
– А?
– Не надо прорываться. Они не по наши души… и вообще не по души.
– Не буду.
Да и пробовать бесполезно, сам почувствовал всеми фибрами души. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью – с детства не ощущал такого, с тех самых пор, как в возрасте пяти лет утащил одну из дедовских винтовок и, играясь на заднем дворе в солдата, выстрелил в дедов же старый ренглер, пробив ему капот и покорежив двигатель. Прятаться было глупо и бессмысленно, идти сдаваться… в общем, не страшно, дед никогда не ругался за играние с оружием, полагая это лучшей школой для пацана. Но тяжело. Прежде всего потому, что ясно было: дед поворчит, может, отвесит затрещину, а потом набьет трубку и пойдет курить возле поленницы, как всегда делал, когда был собой недоволен. Именно собой. Пофиг ему было и на машину, и на ружье, а вот на то, что его внучек, сын героя войны, внук героя войны и правнук такого перца, о котором по всей Канаде легенды ходят, был им воспитан недостаточно хорошо, чтобы совладать с винтовкой и заставить ее стрелять только туда, куда надо… – вот за это он переживал. Подумаешь, казалось бы, пять лет – выслужится еще. Но то когда еще будет, а жить надо этим днем, всегда повторял дед. Обломавшись сегодня, своего завтра ты можешь и не увидеть, и никому не помогут твои отмазки – что, мол, был нездоров, не сообразил, не поспел, критические дни невовремя подкатили. Да если даже и увидишь, то дорога ложка к обеду, и в ушедший сегодня поезд завтра не впрыгнешь. Потому, что бы ни делал – делай вовремя, и правильно делай, чтобы не приходилось переделывать. А если не умеешь, то учись, а если взялся и не смог, то эх на тебя, и эх на того, кто тебя учил, и на всех тех, кто за твоей спиной в момент неудачи – здоровущий такой эх, самое обидное дедово ругательство. А деда я уважал и даже, пожалуй, любил как никого – с отцом тогда еще знаком не был, он всегда был где-то там, в полях, и в моей жизни появился позже, мать тоже занималась своей жизнью. И подвести деда – хуже ничего и в страшном сне было не представить.
