Что-то он сегодня многовато болтает. Не к добру. Я взял вилку и отведал. Неплохо. Если Айрин завязала с толканием гири, то может выгрести мусор из любой комнаты и занять ее на недельку. А если научит фона тушить рис и ругаться на семи языках, я ей даже куплю пончик или там мороженое. Только пусть не воображает – чисто по-дружески!

Рис оказался блюдом весьма завлекательным, рассыпчатым и не лишенным аппетитной поджаристой корочки. Все-таки чего-то да стоит многовековая культура, построенная на культивировании пхансори и драках с японцами! Фон по соседству издал утробное урчание схожей одобрительной направленности. И даже в раскосых глазах Айрин затеплилось какое-то загадочное чувство, нам, мужчинам, недоступное в принципе: ну неужели же можно с такой теплотой во взоре наблюдать, как два здоровых бугая уничтожают то, над чем ты только что с таким прилежанием трудилась?.. Наверное, это и есть пресловутый материнский инстинкт. Причем в нереализованной форме, ибо знакомая многодетная тетка, повариха в близлежащем бистро, обычно впадает в истерику, когда мы являемся к ней трапезовать. Итак, рис захрустел на зубах, пробуждая все то разумное, доброе и вечное, чем природа в своей неизъяснимой щедрости нас нашпиговала: одобрительное урчание в недрах фона оформилось во что-то из раннего Джо Кокера, а мы с Айрин скрестили потеплевшие взгляды и принялись высматривать друг в друге приятное. Идиллия, ага. Правда, все приятное, что мне удалось разглядеть в нашей гостье, оказалось упаковано, помимо майки, еще и в устрашающего вида черный бюстгальтер. Да и ей, судя по гримасе, в поисках повезло не больше. У меня же на лбу не написано, что я хороший. Хотя, возможно, стоит задуматься о такой отметине. Тогда, по крайней мере, незрелые умом маниакальные почитательницы образа «плохой парень», с которыми упорно дружит Мик, перестанут донимать предложениями ограбить винный магазин.

Завтрак мы разделали в две вилки до обидного легко, я даже призадумался о том, что иногда рано вставать полезно, чтобы урвать от жизни такую вот нежданную радость. Мик заныкал сковороду под стол, чтобы не пришлось мыть, вытащил из шкафчика банку с кофе, и вот тут-то у нас начались проблемы.

Первая из них позвонила в дверь, и Айрин содрогнулась. Вот тебе на. Меня она, значит, совсем не боится и даже готова стукнуть при встрече, а от обычного звонка трясется. Странно это. В моем доме самое страшное, после паука в чулане, – это я. Но есть в этом содрогании и доля истины. Приличные люди в мою дверь не звонят. Они вообще обходят мой дом за милю. Почему-то. Или уж вламываются без звонка, с воплями: «Всем стоять, ПОЛИЦИЯ!!!»

– Ждем еще кого-то? – осведомился я у Мика. С него станется открыть у меня на кухне симпозиум раскачанных теток. А может, это тот призреваемый мною Лу Ферриньо. Тогда фону и открывать. Пока они будут толкаться своими анаболическими анатомиями между стеной и вешалкой, я успею добежать до канадской границы и вернуться с циркулярной пилой, против которой поди еще подбери аргумент.

– Неа. И так перебор процентов на…

Мик мучительно уставился на Айрин и даже попытался посчитать на пальцах, однако считать до одного оказался не горазд, так что замолчал и обиженно задвигал ушами.

– А ты? – поинтересовался я у самой Айрин.

– М-может быть. Надеялась не дождаться…

– Все так плохо?

– Лучше не открывать.

– Тааак! – подхватился Мик с энтузиазмом. – Я пошел?

Ну вот еще. С такого козыря сразу ходить – даже не смешно. Попробуем-ка мы сперва по-хорошему.

– Я пошел. Ты прикрывай.

– Зер гут, – подытожил фон и полез в чулан. Во дает. Совсем паука не боится, это ж надо.

Я прошествовал к двери, на ходу приглаживая волосы. Оказии – они разные бывают. А вдруг… Нет, я все понимаю, вряд ли, чудес в природе давно не бывает, но – вдруг?.. Надежда умирает последней.

Я открыл входную дверь.

«Надежда» умерла в жутких конвульсиях. Передо мной стоял сумрачный тип латинского происхождения, лет эдак сорока, на вид так еще гаже меня, в инвалидного покроя костюме и галстуке типа «на спор надел». Если бы на него кекнула птичка, я бы нимало не удивился. Эту птичку немедленно канонизируют, а в ее птичьем раю признают парагоном и выдадут целую корзину вкусного хлебного крошева за финальную реализацию самого нечистоплотного птичьего предназначения. В общем, дрянной человечек пришел, совершенно несимпатичный и даже в какой-то степени идиот, ибо явно не рассчитывал столкнуться со мной.

– Эээ, – выдал он глубокомысленно.

А кого, интересно, ждал? Зорро? Вчера пусть приходит – я здесь живу.

– Дайте догадаюсь, – сказал я. – Вы Свидетель Иеговы или продаете тальк от блох. Кучи чемоданов с тальком не вижу. Итого – вы Свидетель.

– Чего? – уточнил собеседник отвлеченным тоном.

– Вынужден отказаться вступить в ваши ряды, но, может быть, возьмете буклет Кришны, корешок от билета на самолет и… и… и картинку «Раскрась сам»? (Чего только не валяется у меня на тумбочке в прихожей). – Всего за два доллара познаете тайны индуизма!

Кстати, суперпредложение. Туева хуча тайн за два паршивых доллара. В следующий раз надо просить червонец, не меньше.

– Не, – латин собрался с мыслями. – Не верю я в этого…

– Да Кришне по фигу. Главное, буклет купи. Половина сборов пойдет в Фонд сохранения дельфинов, честно-честно.

Ну ладно, пусть не так уж и честно. Не в этом суть. Первое правило безопасности – не упускай инициативу. Упустил – и латин прошмыгнет мимо, выпьет твой кофе, сожрет твои чипсы, там же на кухонном столе поимеет твою (или как минимум местную) Айрин, впарит тебе за два доллара буклет своего Кришны и будет таков. И, смею вас уверить, дельфины с тех двух долларов хрен чего получат. Так не пойдет. Эх, знать бы, где его чипсы, и Айрин!.. Нет на свете ничего эффективнее превентивного коврового бомбометания.

– Ты, короче, кто?

Ого, да он пошел в атаку!

– Я? Ну ты даешь, темнота! Я Штолтехейм Рейбах Третий, известный косметолог. Ай-кью под три сотни. И это… голубой. Заходи, красавчик, поработаем над твоим имиджем.

Видели бы вы, как он стреканул. Ошибся я, наверное. Нету ему сорока. Не живут идиоты по стольку. Научно признанный факт.

Я прикрыл дверь и посмотрел в глазок. Латин проворно отступил до проезжей части и тут, видимо, смекнул, что остался с носом. Я вообще-то тоже ничего не понял, но у меня есть Айрин, и пусть она только попробует утаить пару битов информации. А он помялся немного да и побежал вприпрыжку куда-то по улице. Ну и скатертью дорожка. Однако с гнусным имиджем я перестарался, раз даже такой изнуренный компадре дернул без раздумья.

Я двинулся обратно на кухню и за первым же поворотом повстречался с Миком. Чудо природы вооружилось – ни больше ни меньше! – помповым ружьем! Неужели собирался палить из него в узком коридоре? Шпиговать, значит, мою драгоценную персону картечью. Маньяк. Учишь его, учишь, и все равно в ответственный момент ему проще проломить стену кулаком, нежели вспомнить, с какой стороны у гранатомета снимается защелка предохранителя. А в чулане у нас, оказывается, полно всякого забавного! Я-то думал, он шваброй ощетинится.

– Эк ты его, – сказал фон с уважением. – Прямо с родным джорджианским прононсом.

– Ружье заряжено?

– Не знаю.

– А если бы он меня пристрелил?

– Хмм. Тоже не знаю. А он мог?

– Не знаю. – Могу я, в конце концов, тоже прикинуться ветошью?

Айрин стояла посреди кухни с настороженным видом, совершенно невзначай положив лапку на рукоять мясного тесака. Здоровенного такого, знаете, тесака, Мик им порой в пинг-понг играет со стенкой. Апельсинами.

– Тоже ничего не знает, – авторитетно заявил фон Хендман. – По глазам вижу. По хитрым узким глазам.

– Кое-что знаю, – огрызнулась Айрин, но что именно знает – не сообщила. О, эти женщины! Вечно их приходится уговаривать. Даже если им предмет обсуждения нужнее, чем тебе. Никакой жизненной справедливости.

Я уселся на прежнее место, подтащил к себе чашку с кофе (надо же, налить не забыла. А нервишки-то у нее покрепче, чем пытается показать) и предложил: