«Эт’ все бомбы, – ответила миссис Мюллет. – Вот что г’рит мой Альф. Все их боятся с тех пор, как они сбросили бомбы».

«Ммм», – пробурчал Кларенс, перед тем как погрузиться в молчание.

Я на цыпочках протопала вверх по лестнице в восточное крыло, где расположены моя лаборатория и спальня. Все спальни в Букшоу – это огромные, продуваемые ветрами пустоши, больше подходящие для роли самолетных ангаров, чем для сладких снов, и моя спальня – яркое подтверждение этого.

Восточная часть дома вообще большей частью покинута: неотапливаемые просторы, потрескавшиеся полы, пустые невидящие окна, отклеивающиеся обои, запах плесени и вечные сквозняки делают ее идеальным местом для одиночества. Я сама выбрала это место для уединения и покоя.

Я сняла простыни со своей кровати и, связав их с парочкой старых одеял, быстро соорудила импровизированную веревку с большой петлей на одном конце.

Распахнув окно, я опустила веревку так, чтобы зацепить «Глэдис» за руль.

– Осторожненько… осторожненько! – шептала я, аккуратно подтягивая ее вдоль стены и затаскивая в комнату.

Не успели бы вы произнести «цианид», как «Глэдис» уже стояла, прислонившись к моей кровати, еще подрагивая после подъема, но радуясь возвращению домой.

Я завела граммофон, выкопала из груды пластинок под кроватью Whistle While You Work[11] и поставила иголку на бороздки.

Принеся ведро воды из лаборатории, я частично наполнила жестяную сидячую ванну и начала драить «Глэдис» мочалкой. Труднодоступные места я прочистила зубной щеткой.

Моя «Глэдис» очень боится щекотки, хоть и не признается в этом. Не та это слабость, в которой хочется признаваться. Я до сих пор вздрагиваю при воспоминании о том, как Даффи и Фели меня щекотали, пока у меня пена изо рта не пошла.

– Успокойся, – сказала я. – Это всего лишь кабанья щетина.

Я быстренько отполировала ее фланелевой пижамой, пока она не заблестела.

– Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, – напевала я за работой, даже умудряясь сохранять подобие мелодии.

Я – восьмой гном.

Хитрый.

Доделав грязную работу, я подышала на металлические части «Глэдис», еще пополировала их и отступила назад полюбоваться на дело рук своих.

– Годится, – сказала я.

Я прополоскала простыни в ведре чистой воды, выжала и развесила сушиться длинными петлями от рамы портрета Джозефа Пристли до люстры.

Быстро сполоснувшись в раковине, я надела чистую одежду, расчесалась, почистила зубы и спустилась к завтраку.

– Всем доброе утро, – сонным голосом сказала я, потирая глаза.

Не стоило и утруждаться. Фели уставилась в чашку с чаем, любуясь своим отражением. Она пьет чай только пустым, «без сливок, будьте добры», чтобы лучше видеть свое отражение на поблескивающей жидкой поверхности. Сейчас она аккуратно дула на чай, чтобы увидеть, как она будет выглядеть с волнистыми волосами.

Даффи погрузилась в чтение книги, оперев ее на подставку для тостов и вытирая липкие пальцы о юбку перед тем, как перевернуть страницу.

Я подняла крышку с тарелки и принялась изучать ее довольно жуткое содержимое: несколько ломтиков подгоревшего бекона, парочка копченых селедок, маленькая горка комковатого омлета и нечто, напоминающее пучок вареного вьюнка.

Я потянулась за последним остывшим тостом.

– Намажь на него немножко мармелада из пастернака, – предложила миссис Мюллет, торопливо входя в комнату. – Сестра Альфа выращивает его в своем огороде. Нет ничего более полезного для груди, чем пастернак, говорит Альф.

– Я не хочу, чтобы у меня на груди выросли волосы, – сказала я. – Кроме того, у Даффи их достаточно на всех нас.

Даффи сделала неприличный жест.

– Так когда же свадьба? – жизнерадостно поинтересовалась я.

Фели вытянула голову, словно свинья при звуке помоев, льющихся в корыто.

Ее вопль зародился где-то в глубине горла и протрубил воздушной тревогой.

– Отееееееец!

Потом он угас и сменился слезами. Меня всегда завораживало, как моя сестра превращается из королевы красоты в ведьму, не успеешь и глазом моргнуть.

Отец сложил газету, снял очки, снова их надел и уставился на меня леденящим фирменным взглядом голубых глаз де Люсов.

– Где ты узнала эту информацию, Флавия? – спросил он антарктически холодным голосом.

– Она подслушивает у замочных скважин! – сказала Фели. – Она вечно подслушивает под дверью!

– Или у решеток обогревателей, – добавила Даффи, на минуту оторвавшись от «Монаха».

– Ну и? – переспросил отец голосом, холодным, как сосулька.

– Я просто предположила, – сказала я, шевеля мозгами быстрее обычного, – что теперь, когда ей исполнилось восемнадцать…

Отец всегда говорил, что ни одна его дочь не выйдет замуж, пока ей не стукнет хотя бы восемнадцать, и даже тогда…

День рождения Фели был недавно, в январе.

Как я могла забыть?

Чтобы отпраздновать это событие, я спланировала небольшой фейерверк в доме: просто несколько шутих, честно, и парочка веселых разноцветных ракет. Я разослала всем в доме написанные от руки приглашения и с затаенной радостью наблюдала, обхватив себя руками, как каждый брал адресованное ему письмо с подноса для почты в вестибюле, открывал и затем откладывал в сторону, не говоря ни слова.

Потом я развесила серию сделанных вручную рекламных плакатов в стратегических местах по всему дому.

В тот самый день я расставила пять деревянных стульев в ряд: для отца, Фели, Даффи и рядышком для миссис Мюллет и Доггера.

Я приготовила свои химикалии. Назначенное время пришло и минуло.

«Они не придут, Доггер», – сказала я после двадцатиминутного ожидания.

«Позвать их, мисс Флавия?» – спросил Доггер. Он тихо сидел на стуле, держа наготове бутылку сельтерской минералки на случай небольших пожаров.

«Нет!» – сказала я слишком громко.

«Вероятно, они забыли», – предположил Доггер.

«Нет, не забыли. Им наплевать».

«Вы можете показать представление мне, – через некоторое время предложил Доггер. – Я всегда ценил славные фейерверки в гостиной».

«Нет! – закричала я. – Все отменяется!»

Как горько мне довелось пожалеть об этом со временем.

– И что? – повторил отец, возвращая меня к настоящему.

– Что ж, теперь, когда ей исполнилось восемнадцать, – продолжила я, – это естественно, что… что ее мысли должны были свернуть… в матримониальное русло! – торжественно договорила я.

Фели, прикрывшись книгой, хихикнула.

– Никто не должен был знать! – застонала Фели, театрально вцепившись себе в волосы. – Особенно ты! Черт бы тебя побрал! Теперь об этом узнает вся деревня!

– Офелия… – произнес отец без особого волнения.

– Ну да, это правда! Мы хотели объявить об этом на пасху. Единственный вариант, как ты могла об этом узнать, если ты не подслушивала, это от викария. Точно! Тебе сказал викарий! Я видела, как ты пробралась в вестибюль час назад, и только не говори, что нет! Ты была в церкви и выпытала все у викария, верно? Мне следовало бы догадаться. Мне следовало бы догадаться!

– Офелия…

Когда моя сестра заводится, можно брать стул и садиться. Я, конечно же, не хотела, чтобы вина пала на преподобного Ричардсона. Его жизнь и так трудна, Синтия и все такое.

– Ты маленькая тварь! – кричала Фели. – Ты грязная маленькая тварь!

Отец встал из-за стола и вышел из комнаты. Даффи, любившая старую добрую ссору, но ненавидевшая скандалы, последовала за ним.

Я осталась с Фели наедине.

С минуту я посидела, наслаждаясь ее раскрасневшимся лицом и выпученными глазами. Нечасто она позволяла себе так распуститься.

Хотя мне хотелось наказать ее, я не желала быть тем человеком, который вывалит на нее новость о несчастном мистере Колликуте.

Ладно, на самом деле я желала, но я не хотела, чтобы меня обвинили в том, что я разрушила ее мир.

– Ты права, – услышала я сама себя. – Я была в церкви этим утром. Я пришла рано, чтобы помолиться, и просто оказалась там в то время, когда обнаружили тело мистера Колликута.