– Суперколоссально! – сказала я. – Надеюсь, я смогу хорошенько его рассмотреть, когда его вытащат из гроба.

– Забудь о святом Танкреде, – велела Фели. – Тебя к нему и близко не подпустят.

– Это все ‘рно что есть г’рячий ‘гонь, – сказала миссис Мюллет. Она, разумеется, имела в виду, что это «все равно что есть горячий огонь».

Я с сомнением воззрилась на миску супа из тыквы с пастернаком, которую она поставила передо мной на стол. В этой жиже, словно катышки птичьего дерьма, плавали зернышки черного перца.

– Выглядит почти съедобно, – мило заметила я.

Заложив палец в «Тайны Удольфо», чтобы не потерять место, где она читает, Даффи выстрелила в меня одним из своих парализующих взглядов.

– Неблагодарная маленькая дрянь, – прошептала она.

– Дафна… – начал отец.

– Что ж, такая она и есть, – продолжила Дафна. – Суп миссис Мюллет – не повод для шуток.

Фели быстро поднесла салфетку к губам, чтобы скрыть улыбку, и я снова уловила безмолвный обмен посланиями между моими сестрицами.

– Офелия… – произнес отец. Он это тоже не упустил.

– О, все в порядке, полковник де Люс, – сказала миссис Мюллет. – Мисс Флавия ч’ток шутит. Мы с ней п’нимаем друг друга. Она не х’тела обидеть.

Вот это новость для меня, но я изобразила теплую улыбку.

– Все хорошо, миссис Мюллет, – сказала я. – Они не ведают, что творят.

Отец очень тщательно сложил последний выпуск «Лондонского филателиста», который он читал, и вышел из комнаты вместе с ним. Через несколько секунд я услышала, как тихо закрылась дверь его кабинета.

– Ну что ты наделала, – сказала Фели.

Отцовские денежные проблемы давили все сильнее с каждым месяцем. Было время, когда тревоги заставляли его просто хмуриться, но с недавнего времени я начала замечать то, что меня пугало намного, намного больше: капитуляцию.

Капитуляция человека, который пережил лагерь военнопленных, была совершенно немыслима, и у меня неожиданно сжалось сердце, когда я поняла, что сухие человечки из налогового департамента ее величества сделали с отцом то, на что оказалась неспособна Японская империя. Они вынудили его потерять надежду.

Наша мать Харриет де Люс, которая унаследовала Букшоу от двоюродного дедушки Тарквина де Люса, погибла во время несчастного случая в Гималаях, когда мне был один год. Поскольку она не оставила завещания, стервятники ее величества сразу же набросились на отца и продолжают клевать его печень с тех самых пор.

Это долгая битва. Время от времени возникало ощущение, что обстоятельства повернутся в лучшую сторону, но с недавнего времени я стала замечать, что отец устал. Несколько раз он предупреждал нас, что, может статься, нам придется покинуть Букшоу, но как-то мы всегда выкручивались. Теперь казалось, что ему стало все равно.

Как же я люблю этот милый старый дом! Одна мысль о его высохших обоях и ветхих коврах заставляет все мое тело покрыться мурашками.

Первоклассная химическая лаборатория дядюшки Тара наверху в неотапливаемом восточном крыле была единственной частью дома, которая прошла бы инспекцию, но ее давно отдали на волю пыли, холода и забвения, пока я не наткнулась на заброшенное помещение и не завладела им.

Хотя дядюшка Тар умер больше двадцати лет назад, лаборатория, построенная для него снисходительным отцом, настолько опередила время, что даже сейчас, в 1951 году, ее можно было считать чудом науки. От сияющей меди бинокулярного микроскопа Ляйца до рядов бутылочек с химикалиями, от леса мензурок и графинов до газового хроматографа, который он распорядился соорудить, основываясь на трудах химика с завидным именем Михаил Семенович Цвет, лаборатория дядюшки Тара была теперь моей: мир стекла и чудес.

Ходили слухи, что перед смертью дядюшка Тар работал над распадом окиси азота первого порядка. Если эти слухи правдивы, он был одним из пионеров того, что мы недавно начали называть «бомба».

С помощью библиотеки дядюшки Тара и его подробных записных книжек я сумела превратить себя в чертовски хорошего химика, хотя мои интересы лежат не столько в сфере разложения атомов, сколько в области изготовления ядов.

По мне, так изрядная доза цианида калия может побить тупые крутящиеся электроны одной левой.

Мысли о том, что меня ожидает лаборатория, было невозможно противиться.

– Не трудитесь вставать, – сказала я Даффи и Фели, уставившимся на меня так, будто у меня выросла вторая голова.

Я вышла из комнаты в гробовом молчании.

Если наблюдать через микроскоп при слабом увеличении, человеческая кровь сначала выглядит как вид сверху на коллегию кардиналов в шапочках и мантиях, прогуливающихся по площади Ватикана в ожидании, когда папа римский появится на балконе.

Но если усилить увеличение, цвет угасает, пока наконец не разглядим, что каждая из частиц в реальности имеет не более чем бледно-розовый оттенок.

Красный цвет крови проистекает от железа, содержащегося в гемоглобине. Железо легко связывается с кислородом, разносящим его в самые отдаленные уголки и закоулки нашего тела. Омары, улитки, крабы, ракушки, кальмары и члены европейских королевских фамилий, в противоположность, имеют голубую кровь, поскольку она скорее основана на меди, чем на железе.

Я полагаю, что на эту идею меня натолкнула дохлая лягушка. Бедняжка, вероятно, пыталась совершить путешествие от реки, протекавшей за Святым Танкредом, до маленького болотца через дорогу, когда с ней приключился ужасный несчастный случай с участием мотоцикла.

Какова бы ни была причина, ее расплющило еще до того, как я успела сунуть ее в карман и унести домой в научных целях.

Чтобы сделать частицы под микроскопом более прозрачными, я смешала образец крови с уксусной кислотой, разведенной в пропорции один к четырем, и, настроив точный фокус, ясно увидела, что частицы крови лягушки – плоские диски, скорее похожие на розовые пенни, а моя кровь, которую я добыла быстрым уколом булавки, состоит из частиц в два раза больше и вогнутых, словно дюжины красных пончиков.

Идея сравнить мою собственную кровь с кровью отца и сестер пришла позже и косвенно от Даффи.

– Ты такая же де Люс, как человек на луне, – рявкнула она, застав меня за чтением ее дневника. – Твоей матерью была трансильванка. У тебя в жилах кровь летучих мышей.

Выхватывая переплетенную в кожу тетрадь у меня из рук, она прилично порезалась краем бумаги.

– Теперь посмотри, что ты наделала! – завопила она, суя мне под нос кровоточащий дрожащий палец и эффектно стряхивая кровь на ковер гостиной. Для пущего драматического эффекта, она выдавила еще несколько капель из ранки. А потом, не говоря больше ни слова, на грани слез вылетела из комнаты.

Плевое дело – собрать приличное количество крови носовым платком. Отец всегда разглагольствовал на тему, как важно иметь при себе чистый сопливчик, и была в моей жизни пара случаев, когда я молча благодарила его за прекрасный совет. И вот еще один такой случай.

Я сразу же бросилась в лабораторию, приготовила предметное стекло для образца крови и сделала несколько неплохих заметок о моих наблюдениях, аккуратно разрисовав их карандашами из набора профессионального художника, подаренного тетей Миллисент Фели на Рождество несколько лет назад.

Затем, благодаря невероятному подарку судьбы, пару дней спустя Фели, необычайно гордившаяся своими руками, оторвала заусеницу за завтраком, и Флавия оказалась тут как тут – довольно удачная острота, если подумать.

– Аккуратно! Ты испачкала скатерть! – заявила я, выдергивая салфетку из ее пальцев и протягивая ей кусочек ваты из моего кармана. – Я прополощу в холодной воде, пока оно не впиталось.

В лаборатории я добавила еще одну порцию заметок в мой дневник.

Круглые плоские диски красных телец, – написала я, – имеют тенденцию слипаться. Они демонстрируют свой характерный красный цвет, только когда перекрывают друг друга. В противном случае они имеют бледно-желтый оттенок западного неба после вечернего дождя.