«Кассандра Коттлстоун! – я чуть ли не кричала, и у меня волосы встали дыбом, как будто подул холодный ветер. – Она бродила…»

«Именно», – сказала Даффи.

«Не верю!»

Даффи пожала плечами.

«А мне какое дело, веришь ты или нет? Я излагаю тебе факты, а от тебя только головная боль. Теперь дуй отсюда».

И я дунула оттуда.

Пока я была погружена в воспоминания, рыдания Фели утихли, и она угрюмо уставилась в окно.

– Кто жертва? – спросила я, пытаясь подбодрить ее.

– Жертва?

– Ну ты знаешь, бедолага, которого ты собираешься отвести к алтарю.

– О, – сказала она, встряхивая волосами, и выболтала ответ с удивительно минимальным подбадриванием с моей стороны. – Нед Кроппер. Я думала, ты уже слышала это у замочной скважины.

– Нед? Ты же его презираешь.

– С чего ты взяла? Нед собирается однажды стать владельцем «Тринадцати селезней». Он хочет купить гостиницу у Тулли Стокера и перестроить ее целиком: эстрадные оркестры, дартс на террасе, боулинг на лужайке… вдохнуть свежий воздух в это дышащее на ладан место… принести в него двадцатый век. Он собирается стать миллионером. Ты только подожди и увидишь.

– Ты меня дуришь, – сказала я.

– Ну что ж, ладно. Если ты так хочешь знать, это Карл. Он умолял отца разрешить мне стать миссис Пендракой, и отец согласился – главным образом потому, что верит, что Карл происходит из рода короля Артура. Наследник с таким происхождением – бриллиант в короне отца.

– Что за дерьмо, – сказала я. – Ты меня за нос водишь.

– Мы будем жить в Америке, – продолжала Фели. – В Сент-Луисе, штат Миссури. Карл собирается сводить меня на матч, посмотреть, как Стэн Мьюжел выбьет дух из «Кардиналов». Это бейсбольная команда.

– На самом деле я надеялась, что это будет сержант Грейвс, – сказала я. – Я даже не знаю его имени.

– Жаль, – произнесла Фели, мечтательно разглядывая свои ногти. – Но с какой радости мне выходить замуж за полицейского? Я даже помыслить не могу о том, чтобы жить с человеком, который приходит домой каждый вечер после убийства.

Похоже, Фели неплохо справляется со смертью мистера Колликута. Вероятно, в ней все-таки есть хоть капля крови де Люсов.

– Это Дитер, – сказала я. – Это он подарил тебе кольцо дружбы на рождество.

– Дитер? Ему нечего предложить, кроме любви.

Когда она дотронулась до кольца, я в первый раз заметила, что она носит его на среднем пальце левой руки. И при упоминании имени Дитера она не смогла сдержать улыбку.

– Точно! – боюсь, я завопила. – Это Дитер!

– Мы начнем все сначала, – сказала Фели, и ее лицо стало таким нежным, каким я его никогда не видела. – Дитер выучится на школьного учителя. Я буду преподавать фортепиано, и мы будем счастливы вдвоем, как голубки.

Я не могла не пожать сама себе руку. Яру! – воскликнула мысленно я.

– Кстати, где Дитер? – поинтересовалась я. – Я его давненько не видела.

– Он поехал в Лондон сдавать экзамен. Это отец устроил. Если ты проболтаешься хоть словом, я тебя убью.

Что-то в ее голосе сказало мне, что она сдержит слово.

– Я нема как могила, – сказала я, тоже собираясь сдержать слово.

– Год мы будем помолвлены, пока мне не исполнится девятнадцать, – продолжила Фели, – просто чтобы сделать приятное отцу. А потом – коттедж, лютики и место, где можно будет при желании хоть на голове ходить.

Фели в жизни своей ни разу не ходила на голове, но я поняла, что она имеет в виду.

– Я буду скучать по тебе, Фели, – медленно сказала я, осознавая, что вложила душу в эти слова.

– О, как же это трогательно, – отозвалась она. – Ты справишься.

Когда я немного не в духе, я размышляю о цианистом калии, ведь его цвет так чудесно соответствует моему настроению. Так приятно думать, что растение маниока, растущее в Бразилии, содержит огромное количество этого вещества в своих тридцатифунтовых корнях. Но, к сожалению, все оно вымывается до того, как растение используют для приготовления нашей повседневной тапиоки[17].

Хотя мне потребовался целый час, чтобы признаться в этом самой себе, слова Фели задели меня за живое. Вместо того чтобы поразмышлять об этом, я достала с полки бутылочку с цианистым калием.

Дождь за окном прекратился, и в окно лился столб теплого света, заставляя голубые кристаллы ярко сверкать под лучами солнца.

Следующим ингредиентом был стрихнин, по случайному совпадению, получаемый из другого южноамериканского растения, из которого также делают кураре – еще один яд.

Я уже упоминала о моей страсти к ядам и особенной нежности к цианистому калию. Но, если быть совершенно честной, я должна признать, что испытываю также слабость к стрихнину – не за то, чем он является, а за то, чем он может стать. Например, в присутствии образующегося кислорода эти довольно заурядные белые кристаллы сначала приобретают глубокий синий цвет, а затем поочередно становятся пурпурными, фиолетовыми, алыми, оранжевыми и желтыми.

Идеальная радуга уничтожения!

Я аккуратно поставила стрихнин рядом с цианистым калием.

Следом шел мышьяк: в виде порошка он выглядел довольно скучным рядом со своими братьями – больше всего напоминая пекарский порошок.

В виде оксида мышьяк растворяется в воде, но не в спирте или эфире. Цианид растворяется в щелоке и в разведенной соляной кислоте, но не в спирте. Стрихнин растворяется в воде, этиловом спирте, хлороформе, но не в эфире. Это все равно что старая задачка про волка, козу и капусту. Чтобы проявить их суть, каждый яд нужно держать в отдельной емкости.

Открыв окна для вентиляции, я уселась ждать час, пока все три раствора дойдут до кондиции.

– Цианистый калий… стрихнин… мышьяк… – я громко произнесла их названия. Вот что я называю моими «успокоительными химикалиями».

Разумеется, я не первая придумала соединять несколько ядов в единый губительный напиток. В XVII веке в Италии Джулия Тофана сделала бизнес на продаже «аквы тофаны» – раствора, содержащего помимо прочих ингредиентов мышьяк, свинец, белладонну и свиной жир, – более чем шестистам женщинам, желающим, чтобы их брак химически растворился. Говорили, что это вещество было прозрачно, как вода, и аббат Гальяни утверждал, что в Неаполе не найти женщины, которая не держала бы секретный флакончик среди своих духов.

Говорили также, что жертвами сего напитка стали два римских папы.

Как же я обожаю историю!

Наконец мои мензурки были готовы, и я радостно замурлыкала, смешивая растворы и фильтруя их в приготовленную бутылочку.

Я взмахнула рукой над дымящейся смесью.

– Нарекаю тебя «аква флавия»! – провозгласила я.

Ручкой дядюшки Тара со стальным пером я написала свежепридуманное название на этикетке и приклеила ее к бутылочке.

– «Ак-ва фла-ви-я», – громко произнесла я, смакуя каждый слог. Звучит прекрасно.

Я создала яд, который в достаточных количествах может убить слона. Что он может сотворить с нахальной сестрой, жутко представить.

Один из аспектов ядов, на который зачастую не обращают внимание, – это удовольствие, когда тайно злорадствуешь, представляя, как используешь его.

К тому же какой-то мудрец сказал, что месть лучше подавать холодной. Причина этого в том, конечно же, что, пока ты с ликованием предвкушаешь это событие, у жертвы есть предостаточно времени беспокоиться, когда, как и где ты нанесешь удар.

Например, можно представить себе выражение лица жертвы, когда она понимает, что то, что она потягивает из симпатичного стаканчика, – не просто апельсиновый сок.

Я решила подождать.

«Глэдис» терпеливо ждала там, где я ее оставила, свежевычищенная ливрея красиво блестела в утреннем свете, льющемся в окна моей спальни.

– Изыди! – воскликнула я. Это устаревшее слово я узнала от Даффи в один из наших обязательных культурных вечеров, когда она читала вслух «Ламмермурскую невесту». – Мы обе изыдем! – пояснила я, хотя на самом деле в этом не было необходимости.