— Я восхищаюсь его мужеством и умом, Ваше Святейшество, — раздумчиво произнес Алеандр, — но ересь мне глубоко противна!
Улыбка застыла у Папы на губах.
— Вы переоцениваете значимость Лютера, друг мой. Он не первый, кто воображает, будто он раскрывает злоупотребления внутри Церкви, и он не последний.
Алеандр хотел было возразить, но на этот раз вмешался кардинал, энергичным жестом приказав ему молчать.
— Должен признать, что и я разделяю тревогу доктора Лютера по некоторым поводам, Ваше Святейшество, — совершенно убитым голосом произнес Каэтан. — Да, безусловно разделяю. Но признания такого рода могут нанести Церкви непоправимый вред. Ведь больше всего нам необходимо доверие людей…
— Предполагаю, что кардинальская шапочка вряд ли заинтересует этого немецкого монашка!
— Насколько я могу судить по нашему с ним кратковременному знакомству, он швырнет эту шапочку в Эльбу да еще добавит пригоршню камней, чтобы она поскорее потонула!
— В таком случае придется придумать что-нибудь другое…
Алеандр прислушивался к разговору, рассматривая огромную карту; прикрепленную к стене острыми кинжалами. Нанесенные на ней линии, очертания стран и морей, выполненные умелой рукой, расплывались у него перед глазами, он видел лишь красное пламенеющее сияние в сердце карты. Ему казалось, что он слышит громкое биение этого сердца. Картограф нарисовал в центре семь холмов, которые должны были изображать средоточие мира. Каждый из холмов увенчан был крохотной золотой короной.
— Мы должны оказать давление на курфюрста Фридриха, — неожиданно сказал Алеандр. Голос его прозвучал громко и резко. — Поверьте мне: Фридрих — наш ключ к Лютеру.
Папа с недоверием покачал головой. Переменчивый настрой Алеандра ему не нравился. Он с тревогой замечал, что помощник Каэтана, с тех пор как вернулся из Германии, очень изменился. Его спокойное усердие в заботе о делах курии превратилось в слепую одержимость. Но если отнестись повнимательнее к идеям этого молодого человека, то, как правило, их почти всегда можно было использовать. Необходимо было лишь направить эти идеи на нужные цели, сообразуясь с обстоятельствами. Поэтому Лев ответил:
— Прошу не отвлекать меня больше наскучившей уже болтовней о Мартине Лютере. Сейчас нам прежде всего нужен надежный император, который готов будет оказать поддержку папству. Тогда остальные вопросы решатся сами собой.
— Означает ли это, что кандидатуру Габсбурга вы не поддерживаете?! — воскликнул Каэтан. Глаза его расширились в неописуемом удивлении. — Но чем вас не устраивает Карл? Он исполнен благочестия…
— Чушь! Этот Габсбург — мальчишка, который вбил себе в голову, что мир — игрушка в его руках! — Лев стремительно подошел к стене и одним движением руки сорвал со стены большую карту. — Создание империи, которая простирается от Атлантики до Черного моря, отнюдь не в интересах Рима.
— Но раскол Церкви тоже не в его интересах, Ваше Святейшество! — Алеандр, решивший прийти на помощь своему наставнику, умоляюще сложил руки на груди, что еще больше воспламенило разгорающуюся ярость Папы. — Выборы императора могут занять целый год, а империя находится на грани бунта…
— Всё, довольно об этом! — Папа уже кипел от ярости. — Мне нужна поддержка Фридриха! Он должен голосовать против Карла, за француза. И мне надоело, что ни вы, ни кардинал не понимаете, что является главным и когда! — Он немного помедлил, чтобы побороть этот внезапный приступ гнева и взять себя в руки. Наконец решительным голосом он произнес: — Курфюрст Саксонии — страстный коллекционер, не так ли? Я полагаю, сейчас самое время послать ему небольшое доказательство моего расположения к нему. Что-нибудь… необыкновенное! Какую-нибудь вещицу из сокровищницы папского дворца… Нечто такое, что навсегда привяжет этого простоватого святошу к папскому престолу.
— Как вам будет угодно, Ваше Святейшество. — Каэтан покорно преклонил перед понтификом и без того подгибающиеся колени. — Я немедленно дам указания моим слугам…
— Не трудитесь, — холодно прервал его Папа. Благодушие его исчезло без остатка. Нахмурившись, он сверкнул глазами: — Ваша позорная неудача в Аугсбурге оставила в моей душе горький осадок. Нет, вместо вас я отправлю к саксонскому двору в качестве нунция преподобного Карла фон Милтица.
«Да, ему не позавидуешь», — устало подумал Алеандр. Он склонил голову и поспешил к дверям следом за глубоко оскорбленным кардиналом.
Карл фон Милтиц был человеком, который уже много лет с неподражаемой элегантностью вращался в кругах высшей дипломатии, и репутация его была безупречна. Кроме того, он пользовался доверием Папы, благодаря чему успешное решение всех вверенных его компетенции вопросов было обеспечено. К тому же он был прекрасно осведомлен обо всех событиях при дворе курфюрста, поскольку должность саксонского камергера позволяла ему свободно и беспрепятственно общаться с придворной знатью Фридриха, изучая настроения в этой среде.
Инструкции, данные фон Милтицу курией перед его отъездом в Саксонию, были сформулированы осторожно и не содержали строгих распоряжений, тем не менее опытный камергер точно знал, чего ожидает от него Святейший Отец. Он должен был подробно разузнать всё о настроениях курфюрста, в остальном же ему рекомендовалось по возможности держаться в тени. Ни папа Лев, ни кардинал Каэтан не помышляли о примирении с еретиками и с теми, кто предоставляет им убежище. И когда Карл фон Милтиц стоял перед курфюрстом в парадном зале Виттенбергского замка, он прекрасно это осознавал.
Безо всякого стеснения скользили глаза папского посланника по закопченным, темным потолочным балкам, оглядывали незавершенные фрески на стенах и ковер на дочиста вымытых досках пола. Наконец фон Милтиц вежливо улыбнулся и посмотрел на курфюрста. В красноречивых выражениях передал он Фридриху приветствие Папы и поспешил заверить, что для него большая честь получить аудиенцию и лично встретиться со столь благочестивым правителем.
Курфюрст в ответ милостиво кивнул. Его роскошное кресло, обтянутое светлой кожей, располагалось точно посередине между распахнутых створок дверей, ведущих в круглую башенку: с этой позиции он прекрасно видел все, что происходит в зале. Он задумчиво подобрал ноги и дотронулся двумя пальцами до кончиков усов. Как и всегда, мысли и настроения этого человека скрывались под меланхоличной маской вежливости и некоторой отстраненности.
«С чем пожаловал этот фон Милтиц на самом-то деле?» — спрашивал себя Спалатин, безмолвно стоявший в нескольких шагах от своего господина у оконной ниши. Он снисходительно посматривал на элегантного камергера. Неужели он и те, кто послал его, полагают, что Фридрих может обмануться изящными манерами и женоподобными гримасами?
— Я привез вам подарок от Его Святейшества, — сладко пропел фон Милтиц. — Его Святейшество просил заверить вас, что он высоко ценит правителя Саксонии.
Фон Милтиц щелкнул пальцами, и его слуга, человек в черном кожаном плаще, лицо которого было обезображено чудовищным красным рубцом, поднес ему шкатулку, обтянутую красным бархатом. Посланник, подняв крышку, почтительно протянул шкатулку Фридриху.
Среди придворных прошел восхищенный ропот, в особенный восторг пришли дамы, увидев сверкающую вещицу на изящной подушечке. То было истинное чудо ювелирного мастерства — золотая роза священного города Рима.
Фридрих смотрел на эту драгоценность почти с благоговением. Блеск глаз и легкое дрожание пальцев выдавали волнение, охватившее его. С возгласом восхищения принял он из рук фон Милтица бархатную шкатулку. Курфюрст встал со своего кресла и окинул пораженных придворных торжествующим взглядом. Кое-кто из них захлопал в ладоши.
Спалатин тоже выступил вперед из своей ниши. Он встревоженно покачал головой. Нет, подумал он, Фридрих ни в коем случае не должен принимать этот подарок, как бы сильно он ни был очарован. Разве он не понимает, что это тридцать серебреников, которые Папа вручает ему руками фон Милтица?
