Он размахнулся и швырнул факел в подготовленную кучу хвороста и соломы. Костер тут же вспыхнул ярким пламенем, так что стоявшие рядом едва успели отскочить в сторону. На повозке шерстянщика Ханна прижала голову девочки к своим коленям. Глаза ее были полны ужаса — и восторга.

— Как нам избежать того, чтобы душа наша после смерти горела в огне чистилища? — вскричал Тетцель.

Он театрально поднял обе руки, так что его тело стало напоминать крест. При этом он не спускал глаз с горящего костра. Когда пламя с треском поднялось вверх и на ступени церкви посыпались снопы искр, барабанщик дернул за веревку, и перед глазами толпы развернулось огромное полотнище. Люди с любопытством вытягивали шеи. В переменчивом трепетании огня им удалось различить изображения мужчины, женщины и ребенка с поднятыми вверх руками и искаженными от мук лицами — все они горели в адском пламени.

Отовсюду раздались крики ужаса, захлопывались ставни; некоторые зрители, рыдая, протискивались сквозь толпу и убегали подальше от этого места. Другие же горестно воздевали руки и с мольбой смотрели на человека на козлах, чье лицо полно было понимания и сочувствия.

— Не отчаивайтесь, друзья мои! — вновь загремел над площадью голос Тетцеля. — Сегодня Святейший Отец, папа Лев X, шлет вам свидетельство своего бесконечного добросердечия. Посылает подарок, который спасет вас от этого огня. Особое отпущение грехов, которое не только даст вам спасение, но и позволит принять участие в возведении собора Святого Петра в Риме.

— Ну и как его получить? — раздался возглас из толпы.

Все головы невольно повернулись на этот голос, туда, где у колодца стояла кучка молодежи.

Тетцель наклонился, словно только и ждал этого вопроса. Он достал из сундука свиток пергамента и поднял его над головой.

— Вы покупаете вот такой документ, он называется индульгенция, и тогда вам не страшен огонь чистилища! Посмотрите вот сюда, на этот красный крестик с гербом Папы! Видите? Он сияет, как пламя, которое только что сожгло мне руку. Да нет, что я говорю, он сияет гораздо ярче. Как утренняя звезда!

Раздался грохот барабана. Тетцель с улыбкой ждал, когда вновь воцарится тишина, и заговорил снова:

— Теперь вы знаете, что нужно делать, чтобы спасти себя, спасти ваших жен и детей. Но я вижу по вашим лицам, что вас еще что-то тревожит. Вы спрашиваете себя, как можно спокойно наслаждаться небесным блаженством, когда души умерших родственников горят в огне. Души ваших матерей и отцов, уже отошедших в мир иной! Разве вы не слышите их голоса, молящие вас о том, чтобы вы выкупили их оттуда?

Взяв еще один факел, он соскочил с повозки, приблизился к толпе зрителей и тут же дружески заговорил с теми, на кого ему указал старый монах. Хозяйка мыловарни растерянно опустила глаза, рыцарь, нахмурившись, пожимал плечами. Но вот они оба отвязали от пояса кошельки и пошли следом за Тетцелем по ступеням церкви, словно овцы, наконец-то нашедшие своего пастуха. Внутренне ликуя, Тетцель потряс в воздухе индульгенцией.

— Присоединяйтесь к нам, друзья! Перед алтарем вы увидите медный ящичек. Он стоит прямо перед статуей Девы Марии, которая ждет всех вас. За небольшую мзду вы сможете спасти своих покойных родственников. Пойдемте, за мной!

Поднялся оживленный гомон. Краешком глаза Тетцель видел, как мать увечной девочки, прикрыв голову шерстяной накидкой, спустилась с повозки. Девочка протянула ей руку. Явно тронутый судьбой бедняжки, Тетцель сбежал по ступенькам вниз. В глазах его блестели слезы, когда он неожиданно оказался перед испуганной женщиной. В свете его факела казалось, что вокруг головы Ханны мерцает серебристый ореол.

— Я видел тебя и твое увечное дитя, — тихо, с отеческой добротой произнес Тетцель. — И надеюсь, мои слова помогли тебе.

— Но… господин…

— Позаботься о том, чтобы Сатана пощадил твою дочь и чтобы она смогла прийти к Иисусу, когда настанет ее час. Помни: как только в ящике монеты зазвенят, душа избавлена от адского огня!

Он, торжествуя, отвернулся от нее и вновь взбежал по ступеням. Ханна и Грета стояли как оглушенные, но потом их подхватила толпа, которая неудержимо устремилась вперед, чтобы последовать призыву монаха. Снова зазвучал барабан, затрезвонили церковные колокола. В ушах Ханны стоял безостановочный звон монет, ударяющихся одна о другую. Пфенниги, дукаты… И толпа понесла их с Гретой дальше.

Мартина рассердили и раздосадовали слухи о происходящем в Ютербоге. Причем его смущало не то обстоятельство, что виттенбергцы устремились через границу послушать проповеди Тетцеля, а то, что горожане были твердо уверены, будто покупка индульгенции освобождает их от необходимости раскаяться и измениться к лучшему. Неужели они так плохо усвоили его поучения? Теперь, когда он совершал таинство исповеди в городской церкви, мужчины и женщины зачастую даже не дожидались, когда он отпустит им грехи. Они совали ему под нос индульгенцию и с гордой улыбкой говорили, что за свои деньги освободились от грехов. А если он отказывался отпускать им грехи, то они настаивали на своем праве и говорили, что заплатили за свои грехи заранее, грозя пойти с этой индульгенцией к другому священнику.

Однажды, когда Мартин направлялся к воротам Эльстертор, чтобы встретиться там с братом Ульрихом и другими монахами, возле монастырской стены ему повстречалась Ханна. Он понял, что она караулила здесь именно его.

— Я давненько уже не видел тебя в церкви, Ханна, — приветливо сказал Мартин, когда она с ним поздоровалась. — Как поживает малышка Грета?

— Мы были в Ютербоге, у проповедника Тетцеля! — Ханна секунду постояла в нерешительности, а потом достала откуда-то из-за пазухи сложенный кусок пергамента. Она благоговейно держала его кончиками пальцев. Немного помедлив, она передала пергамент своему священнику. — Я купила это для Греты, отец Мартинус. Этот Тетцель говорил так словно он святой. Я не могла ему противиться, я поняла, что надо делать так, как он говорит. Это было… — Она запнулась, подыскивая нужные слова. — Ну прямо как во сне! Да, мне казалось, что я сплю. Колокола… музыка… И потом у брата Тетцеля такой голос! — Ханна зябко повела плечами и выжидающе посмотрела на Мартина, который углубился в чтение индульгенции.

— Выдано архиепископом Майнцским, — пробормотал он отрешенно. — Этого не может быть!

Он молча продолжал читать. Ханна с замиранием сердца следила за тем, как лицо обычно столь добродушного монаха все больше мрачнеет.

— Там что-то не так, святой отец? — немного погодя спросила Ханна. Она сделала шаг назад, отступив в тень яблони, ветви которой свисали через монастырскую стену. И вдруг у нее появилось чувство, будто этот монах поймал ее на чем-то запретном. Она оглянулась, сердясь на саму себя. Не надо было ни в коем случае показывать ему этот документ. Ведь это единственная ценность, которая у них с Гретой осталась. Чтобы купить его, они бросили в медный ящичек Тетцеля последние пфенниги.

— Объясни мне, Ханна, зачем ты купила это? — спросил Мартин, и голос его звучал строже, чем он хотел. — Ведь это же просто кусочек пергамента, и ты даже не можешь прочитать, что там такое написано. А слова — это…

Мартин замолчал, потому что заметил, что Ханна с трудом пытается сохранить самообладание. Она была готова расплакаться, и обычно тусклые глаза ее лихорадочно заблестели. Конечно, к этому поступку ее побудила святая вера. Более того, она принесла жертву, и из-за этой жертвы ей наверняка еще много дней придется жить впроголодь. Как он мог упрекать ее! Да и не только ее, но и других прихожан, которые отнесли доминиканцу свои деньги.

— Значит, этот документ ничего не стоит? — Голос Ханны был слаб, как дуновение ветра. Она указала на кусок пергамента, который Мартин по-прежнему держал в руках, но взять его назад не пыталась.

Мартин вздохнул.

— Это моя вина, что ты потеряла свои деньги, Ханна, — с сожалением произнес он. — Я в своих проповедях пытался кое на что намекнуть, но не выражался ясно. Наверное, я боялся говорить слишком откровенно. Но теперь всё, чаша терпения переполнилась, я колебался слишком долго…