Пока он говорил, русоволосый непринужденно протиснулся мимо Андрея, прошел в комнату, выдернул из корпуса ноутбука штекер блока питания, опустил крышку и сунул компьютер под мышку. Осатанев от такой наглости, Андрей ринулся к нему. Он плохо представлял себе, что намерен сделать, каким, собственно, образом собирается воспрепятствовать чинимому на его глазах беззаконию. Перед глазами, как наяву, встала следующая картинка: он подскакивает к русоволосому, хорошенько размахивается и изо всей силы бьет его кулаком в челюсть. Ушибленную, а может быть, и вывихнутую кисть пронзает дикая боль, он сгибается пополам, баюкая между колен поврежденную конечность, а русоволосый, удивленно глядя на него с высоты своего гренадерского роста, с легкой укоризной говорит: «Стыдно, господин Липский. А еще интеллигентный человек!»

Проверить, как оно все могло бы получиться на самом деле, ему не дали. Держа под мышкой помаргивающий индикатором спящего режима ноутбук, русоволосый свободной рукой вынул из кармана пальто газовый баллончик и указательным пальцем нажал на головку распылителя. Андрей упал на колени и скорчился, заходясь мучительным кашлем и сандаля кулаками слезящиеся глаза.

– Беда с этими интеллигентами, – глухо, поскольку говорил в перчатку, которой прикрывал лицо, произнес у него за спиной чернявый. – Видит, что деваться некуда, а все равно дрыгается. Потому что в книжках, по которым он жить учился, написано, что сдаваться нельзя – стыдно. Гордый!

– Это не гордость, – так же глухо отозвался русоволосый, – это – гордыня. Как говорят в Одессе, две большие разницы. Вставайте, Липский, – твердой рукой беря ослепленного, кашляющего и шмыгающего носом Андрея под локоть, добавил он. – И перестаньте, наконец, разыгрывать из себя героя. Вас никто не собирается ставить к стенке, так что и «Орленка» запевать незачем. С вами просто хотят поговорить. Причем, насколько мне известно, по интересующему вас вопросу.

Отпущенные Андрею на одевание две минуты уже наверняка истекли, но «слюсари» не стали выполнять угрозу чернявого силой вынести его из квартиры босиком и в нижнем белье. Вместо этого его сопроводили в ванную, заставили умыться холодной водой, помогли обуться, надеть пуховик и шапку, сунули в руки теплые перчатки и только потом, поддерживая под руки, вывели на лестничную площадку. Сквозь собственный кашель он слышал, как в дверном замке трижды провернулся ключ, после чего кто-то аккуратно опустил в карман его пуховика знакомо звякнувшую связку. Громыхнули, открывшись, двери подъехавшего лифта, и известный блогер Андрей Липский, ничего не видя перед собой, вошел в кабину, уверенный, что отправляется пожинать горькие плоды своей любознательности.

Выполнить поручение Шмяка оказалось нетрудно. Собственно, отправляясь на разведку по его заданию, Женька не ждал каких-либо сложностей, и сложностей не возникло. Спустившись на первый этаж (ибо простая логика подсказывала, что заставить старуху в инвалидном кресле карабкаться по лестнице на второй могли бы только какие-нибудь фашисты, каковых среди персонала пансионата, слава богу, не наблюдалось), он успел увидеть, как кресло с бабусей скрылось в дверях четвертой палаты. На ходу кресло негромко жужжало, подвывало и пощелкивало какими-то реле, как робот из старого научно-фантастического фильма.

Номер четыре, как и все остальные номера в пансионате, представлял собой комфортабельный люкс с отдельным санузлом, телевизором и всем прочим, чем обычно оборудованы люксы в гостиницах средней руки, за исключением разве что телефона, который постояльцы при известной доле умения и фантазии могли использовать во вред своему хрупкому, подорванному пороками и излишествами здоровью. Отсутствие связи с внешним миром было одним из не подлежащих обсуждению условий приема больных на излечение. Правда, пример Шмяка с его неиссякаемым запасом сигарет и спиртного убеждал в том, что нет правил без исключений, но Женька понимал: кто платит, тот и заказывает музыку. Семен Тихонович берет деньги вперед, и берет немало. И если Шмяку угодно пускать псу под хвост щедро оплаченные из собственного кармана услуги опытных специалистов, это его проблемы, его личное дело. А у Семена Тихоновича и его коллег хватает забот с теми, кто действительно хочет вылечиться.

Впрочем, к порученному Женьке Соколкину делу планировка и обстановка палаты номер четыре не имели никакого касательства. Притаившись за углом, он подождал, пока сопровождавшая старуху Изольда Вениаминовна помогла ей раздеться и обосноваться на новом месте, а когда старшая сестра вышла из палаты, покинул свое укрытие и будто бы случайно загородил ей дорогу. В руках у него был поднос с грязной посудой, оставшейся после того, как пообедал Шмяк, путь на кухню лежал как раз мимо четвертого номера, так что выглядело все вполне естественно.

Изольда Вениаминовна шагнула вправо, чтобы пропустить навьюченного посудой Женьку, и тот будто бы невзначай, по оплошности тоже шагнул вправо, преградив ей путь. Извинительно улыбаясь, старшая сестра шагнула влево, и Женька, чувствуя, что эта глупая игра начинает его увлекать, повторил ее маневр. Осознав, что ситуация становится тупиковой, Изольда Вениаминовна застыла на месте и рассмеялась.

– Эдак мы с тобой до вечера не разойдемся! – с улыбкой сказала она.

– Извините, – произнес Женька.

– Чепуха, бывает, – отмахнулась Изольда. Она была хорошая тетка, веселая и ни капельки не злая, хотя младший медицинский персонал пансионата боялся ее как огня. Старшая медсестра – как армейский ротный старшина, вся ответственность за порядок и дисциплину лежит на ней, и тут, как в армии, без строгости не обойтись. Во всем, что касалось санитарии, гигиены, соблюдения режима и предписаний, авторитет Изольды Вениаминовны был, пожалуй, даже чуточку выше, чем у главврача. – Как там наш Шмяк, не обижает тебя?

– Нормально, – сказал Женька, привычно умолчав о том, что упомянутый Изольдой пациент в эту минуту находится где-то на полпути к белой горячке. – А что это за бабусю к нам привезли? Кресло у нее прикольное!

Изольда вздохнула – как показалось, грустно.

– Эх, Евгений, Евгений, – сказала она с легким упреком. – Ну, ничего, у тебя еще все впереди. Подрастешь – поймешь, что человек в инвалидном кресле – это ни капельки не прикольно. А заодно – что женщина в пятьдесят четыре года еще далеко не бабуся.

– Да я и не говорю, что она прикольная, – набычился Женька. – Я же про кресло… Вот бы прокатиться!

Вопрос о возрастной терминологии он дипломатично опустил. С его точки зрения, пятьдесят четыре года мало чем отличались от ста четырех. Как большинство молодых, физически и морально здоровых людей, Женька по этому поводу придерживался сразу двух, причем прямо противоположных, мнений: с одной стороны, подсознательно был уверен, что будет жить вечно, а с другой – так же искренне верил, что доживать до такой глубокой дряхлости – пятьдесят четыре года, подумать только! – человеку незачем.

– И думать забудь, – строго сказала Изольда. – Увижу – мало не покажется, самого инвалидом сделаю. Накатаешься у меня тогда! И запомни: ее зовут Анна Дмитриевна. Фамилия – Веселова. Запомнил? А то, не ровен час, в глаза бабусей назовешь.

– Алкоголичка? – с видом знатока осведомился Женька.

Он чувствовал, что слегка перегибает палку, но Шмяк велел выяснить о новой пациентке все, в том числе и диагноз. А как ты его выяснишь за такое короткое время? Лучше уж получить выволочку от Изольды, чем быть взятым с поличным при попытке заглянуть в историю болезни, которая хранится у главврача в сейфе…

– Какая муха тебя сегодня укусила? – изумилась Изольда. – Зачем же, ничего не зная о человеке, говорить о нем гадости?

– Я же просто спросил! – запротестовал Женька. – И никакие не гадости, здесь у половины пациентов в историях болезни еще и не такое написано…

– Ничего такого в ее истории не написано, – сказала Изольда. – Просто жизнь у нее нелегкая, вот нервишки и подрастрепались. Никакой патологии, всего лишь маленький нервный срыв. Подлечится, отдохнет и будет как новенькая. А ты, прежде чем диагнозы ставить, выучись сперва – школу окончи, потом медицинский, интернатуру…