Ширра — это наш вездесущий оборотень, если кто не понял. Точнее, это я его так назвала про себя, чтобы называть его хоть как-то. А что оставалось? Сам он имени сообщить не соизволил, не представился и вообще не пожелал общаться… ну ладно, на самом деле это я не пожелала, но не в этом суть. Обращаться и обозначить его все равно как-то нужно, потому что он явно не собирается никуда исчезать, вот я и решила дать ему имя. Всякие там «кисы», «котики» и «мурзики» не годились, потому что он может быть кем угодно, но только не ласковым котенком. А «Ширра» звучит довольно неплохо. И на эльфийском означает что-то вроде «непримиримого», насколько я помню. Для него как раз подходит. Не знаю уж, откуда оно пришло мне в голову, но думаю, именно его любимое «шр-р-р» ненавязчиво подтолкнуло к этой мысли, так что теперь я могу его с чистой совестью именовать не «проклятый оборотень» (потому что никакой он не оборотень) или «мерзкий лицемер», а просто Ширра. Может, не слишком оригинально, зато очень верно.

Так вот, Ширра с самого утра так озлился, что едва я отвернулась, как он огромными скачками скрылся из глаз. Чему, признаться, я была только рада — лишний раз наблюдать его поблизости — удовольствие, надо сказать, ниже среднего. Сродни зрелищу крадущегося глухой ночью призрака, от которого совершенно не знаешь, чего ждать — то ли мимо пройдет, не тронув, то ли щеку пощекочет серым туманом, а то ли внезапно оживет и накинется голодным вурдалаком. Так и с ним. Поэтому я вздохнула с облегчением, когда этот странный зверь с человеческими повадками бесследно пропал из виду. После чего тщательно умылась, надежно убрала баночку с бесценным снадобьем, на которое во время моего недолгого отсутствия никто не рискнул покуситься, а потом нагло забралась в облюбованную повозку и уткнулась носом в промокшие тюки, ожидая возмущенного вопля.

Никто не завопил, что странно — люди в гнетущем молчании собрались, наскоро перекусили остатками вареной кабанятины и с мрачным видом разбрелись по местам. Вскоре повозки стронулись с места (да-да, даже моя!), моим соседом по «камере» снова оказался одноногий Лех. Видно, Брегол, если и хотел поддаться соблазну, сына все-таки не решился бросить, поэтому могучего тяжеловоза впрягли на законное место, и мы покатили дальше.

Я заново вспомнила свой досадный промах и неслышно вздохнула.

— Трис? — немедленно пошевелился Лех.

Молчание.

— Трис? Ты что, сердишься?

— Нет.

— Брось, не бери в голову: Янек просто дурак и мелет языком, где ни попадя. Он не хотел тебя обидеть. Не злись, ладно?

— Я не злюсь.

— Трис?

Я снова промолчала, откровенно не зная, что сказать.

— Три-и-с?

— Ну что? Чего тебе не спится? — не выдержав, я резко приподнялась на ворохе тканей и вопросительно уставилась на соседа: Лех тоже подполз ближе, благо в отсутствии третьего человека это стало сделать не в пример легче, и выжидательно уставился в ответ. — Что опять?!

Он странно умолк, а я снова опустила веки и спряталась за густой челкой, как за занавесом. Правда, следить за ним не перестала, поэтому вовремя подметила неладное и проворно отдернула руку, когда он попытался ее коснуться. А затем снова почувствовала, как накатывает утреннее раздражение. Что ему надо? Чего привязался? Нога прошла? Боли нет? Полегчало? Или чувство вины замучило? Так он тут совсем не причем — это я не сдержалась, нелепо оплошала, ненароком открыв то, что открывать не следовало, и здорово напугав этим посторонних. Это я виновата, не он. Я опрометчиво показала краешек своих способностей и так глупо засветилась. Такой четкий след оставила для оберона, что просто тоска берет. А Янек… да что Янек? Дурак он и болтун. Но ему не грозит быть разорванным на части в любой момент, а я вот сижу теперь и не знаю, что делать — то ли бежать отсюда, то ли поворачивать назад, надеясь сбить преследователя с толку.

— Трис, перестань…

Я угрюмо насупилась, незаметно изучая встревоженное лицо Леха. Странно: мне казалось, он совсем непробиваемый — вчера слова сквозь зубы цедил, все щурился и подозрительно косился, будто стрелок сквозь прицел взведенного арбалета. Казалось, что он значительно старше и… жестче, что ли? Не знаю. Но сейчас эта бесстрастная маска вдруг сползла с него, как ненужная личина, и я к огромному удивлению обнаружила под ней не прожженного старого циника, привыкшего решать проблемы быстро и самым радикальным способом, а достигшего зрелости мужа, способного на сочувствие, переживания и даже, как ни странно, на искреннее беспокойство за чужого, в сущности, человека. Не знаю, что уж на него сегодня нашло, но сейчас стало отчетливо видно, что ему всего лишь слегка за тридцать, что младшего брата он перерос на какие-то пару-тройку лет, а не на десятилетие, как казалось буквально вчера. Что имеет внутри прочно устоявшиеся принципы, но при том все еще довольно гибок и умеет быстро приспосабливаться к переменам. Не закостенел в отведенных рамках и не заплесневел, как плохо просоленный огурец. Искренне переживает о случившемся и вообще — на самом деле не такой бесчувственный, каким хотел казаться раньше. Просто жизнь у него выдалась не слишком веселая, вот и наполнились карие глаза вечным подозрением и ожиданием подвоха, да старый шрам на виске его сильно состарил. Только и всего.

От этой неожиданной мысли я так озадачилась, что даже задумчиво уставилась в ответ, позабыв о том, что вроде не собиралась этого делать. Снова всмотрелась в его глаза, но ничего нового больше не нашла и покачала головой.

— Надо же…

— Что? — непонимающе моргнул Лех и поспешно оглядел себя. — Что-то не так?

— Нет. Просто мысли вслух. Не бери в голову.

— Ты тоже. Может, все-таки скажешь, что случилось?

— Ничего, — медленно ответила я. — Абсолютно ничего.

Лех скептически приподнял бровь.

— М-да? Хочешь сказать, мне померещилось? И ты не швырнула беднягу Янека на землю со всего маху? Не придавила так, что у него аж глаза выпучились наружу? Не напугала своей зверюгой остальной народ и не металась по поляне, как злой вихрь? Знаешь, я немало повидал в этой жизни, но еще никогда не встречал людей, которые бы так быстро двигались!

«Откуда ты знаешь, что я — человек? — тяжко вздохнула я про себя. — Даже я порой в этом сильно сомневаюсь, так что на самом деле ничего странного тут нет. Как и в том, что я вас догнала за полночи, в одиночку перебила хребты парочке разбойников, а потом легонько опрокинула этого недоумка, вздумавшего намекать на всякую похабщину».

Лех, похоже, тоже об этом подумал.

— Трис… ты, случаем, не оборотень?

— Вроде, нет, — снова вздохнула я. — И даже не нежить, представляешь? Крови не пью, по ночам не перекидываюсь, в болоте не живу и даже спокойно гуляю при свете солнца. Ем, сплю, в кустики хожу, когда приспичит… странно, да? И руки у меня тоже две, что вообще ненормально. Ты это хотел сказать?

Он тихо хмыкнул.

— Зато у тебя глаза светятся, — неожиданно выдал, будто сообщал сейчас страшную тайну, и снова выжидающе посмотрел.

— А у тебя шрам на пол-лица. Ну и что? У каждого свои маленькие недостатки.

Лех странно наклонил голову, тщетно пытаясь рассмотреть мои глаза.

— Нет, правда, — повторил он. — Они действительно светятся. Особенно ночью.

— Это оттого, что я в темноте хорошо вижу. Как кошки. Видал, какие у них зрачки, если ткнуть в морду факелом?

— Нет, тут другое: у кошек они зеленые или желтые, если их сильно разозлить, а у тебя… как расплавленное серебро, пожалуй. Не знаю. Не видел такого никогда. Убери волосы, а? Я хочу взглянуть поближе.

— Не стоит, — я быстро отвернулась. — Это может быть опасно.

Лех ничего не сказал. Только взгляд из удивленного стал снова настороженным, да голос слегка отдалился, словно он благоразумно отодвинулся. Но ненадолго: довольно быстро он справился с неуверенностью и снова протянул руку, от которой я шарахнулась быстрее, чем сама осознала, что делаю. Вжалась спиной в деревянный бортик повозки, подтянула ноги и торопливо отодвинулась на максимально возможное расстояние, настороженно замерев и лихорадочно просчитывая ситуацию.