Спустя долгие минуты отчаянного сопротивления и ослепляющей боли в прокушенных мышцах, в ноздри ворвался восхитительный аромат свежести и сочной травы, мимолетно послышались и тут же исчезли первые голоса невидимых птиц, над головой проскочил заалевший краешек далекого неба, мелькнули быстро удаляющиеся городские стены, крыши домов, гордые шпили башен Ларессы…

Я хрипло вскрикнула, когда что-то больно вцепилось в мою шею, мигом наглоталась воды, уже не удивляясь ее красному цвету, и, безнадежно падая с небольшого обрыва в бурлящее облако брызг, между которыми показались первые пороги Березинки, с сожалением поняла, что больше никогда не увижу такого прекрасного зрелища, как новый рассвет. Я успела только закрыть глаза и сжаться в комок, прежде чем нас швырнуло на мокрые камни. Потом была новая боль, еще один сильный удар, целый веер ослепительных искр в шумящей голове и…

Больше я ничего не помню.

Ночь. Тишина. Я стою на краю бездонной пропасти и молча смотрю на раскинувшуюся вокруг тихую ночь. В ней, как ни странно, больше нет звезд, почти нет ветра и нет привычного холода вьюги. Здесь нет голосов и тревог, нет боли, нет страха и сомнений. А есть только крупная, неестественно яркая и безупречно круглая луна, на которой, против ожиданий, сегодня не видно темных пятен.

Я просто стою и жду.

Она терпеливо ждет тоже.

И тогда я поднимаю руки и начинаю танцевать.

Я не знаю, где я и зачем. Не знаю, какой сейчас год или век. Я просто стою на краю обрыва и плавно танцую в льющемся сверху желтоватом свете, с каждым шагом отдаляясь от пропасти дальше и дальше. Поднимаясь над ней, сливаясь с лунным светом, оживая и пропадая в нем, словно пылинка, попавшая в бурную реку. А потом что-то меняется, и луна тоже оживает. Она танцует мне в такт, понимая, поддерживая и даря странное умиротворение.

В этот момент для нас нет никаких преград. Нет больше условностей и прежних рамок. Сегодня мы вместе. Я и она. Мы — одно целое. Мы — новая сила. Целая вселенная, заключенная в два разных тела. Мы — это я в своем странном танце, и она — словно весь остальной мир, в котором безостановочно появляются и гаснут недолговечные судьбы смертных. Мы разные с ней, но и похожие тоже. Мы — что-то новое, умеющее вбирать в себя чужую боль и возвращать ее обратно мягким касанием силы. Мы — словно зеркала, дающие редкую возможность что-то понять и исправить. Мы — отражение друг друга, мы — тени прошлого, и я откуда-то знаю, что так было всегда…

Я проснулась на рассвете, под тихий шелест зеленых крон и беззаботное пение соловья. Слабая, измученная и совершенно опустошенная. Но живая. Как ни странно, действительно живая и даже способная на членораздельную речь.

— Пить…

Я с трудом узнала свой сиплый голос, больше похожий на жалобный писк новорожденного мышонка. Но меня все-таки услышали — на мгновение вокруг посветлело, неподалеку колыхнулся какой-то занавес, а на лицо легла тяжелая тень.

— Пить…

— Очнулась, милая? — ласково спросил кто-то незнакомым голосом.

— Пить… пожалуйста…

Моих губ коснулась благословенная влага, и я жадно сглотнула, едва не подавившись. Неизвестный благодетель заботливо придержал мою голову, терпеливо дожидаясь, пока я напьюсь. Затем бережно уложил обратно, осторожно поправил сползшее на бок покрывало и присел на скрипучий табурет, одновременно трогая сухой ладонью мой лоб.

Я прищурилась, стараясь разглядеть свое временное пристанище, и с некоторым трудом все-таки смогла вычленить из радужных кругов перед глазами зеленые стены небольшого шалашика, бьющее сверху нещадное солнце, пробивающееся снаружи даже сквозь густую листву. Запоздало различила насыщенный лесной дух, смешанный с чем-то травяным и явно целебным. Затем почувствовала легчайшее дуновение ветерка, принесшего ароматы цветущей черемухи. Ощутила под собой жесткое плетеное ложе, набитый сеном тюфяк, тонкий плащ, укрывший меня до подбородка. И, наконец, обнаружила совсем рядом незнакомое морщинистое лицо, обрамленное длинными седыми волосами и роскошной белоснежной бородой.

— Как себя чувствуешь, милая? — спросил старик, испытующе глядя мне прямо в глаза.

Я попробовала пошевелиться, но быстро осознала, что едва могу дышать. Из того, что я ощущала, во мне присутствовали только голова и кончики пальцев на руках, а остальное будто повисло в воздухе, не подавая никаких признаков жизни. Боли, к счастью, не было, но левая нога онемела от самых пяток, а тугие бинты на груди не позволяли глубоко вдохнуть. Я слабо дернулась, чтобы проверить свои догадки, но сухая ладонь снова требовательно легла на лоб и уложила обратно.

— Не стоит. Ты еще слишком слаба.

— Где мы? — прошелестела я, смутно дивясь, что совсем не помню случившегося.

— Меня зовут Омнир, — представился старикан. — Я лекарь. Целитель по-вашему. Тебя мне принесли проезжие люди. Караванщики, держащие путь на восток и нашедшие тебя без сознания рядом с излучиной Березинки. С глубокими ранами, почти без одежды, одну, без всяких признаков жизни. А потом принесли сюда, надеясь, что еще не слишком поздно и оборотень не успел тебя загрызть.

— Какой… оборотень?

— Ты не помнишь? — внимательно глянул Омнир.

— Нет. Помню только, что в реку упала. За мной гнались… кажется… а потом меня затянуло в водоворот… и… и все… пустота… — от слабости у меня то и дело прерывался голос, но память, слава Двуединому, пока не подводила — крысодлаки еще долго будут в кошмарных снах аукаться. Вот только я совсем не была уверена, что посторонним людям надо знать о моих злоключениях, вот и постаралась сказать не всю, а только часть правды.

Старикан, кстати, оказался умным, но, даже почуяв недоговоренность, настаивать на уточнениях не стал. Может, поверил или же списал на удар по голове. А может, решил пока обождать с вопросами.

— Тебе надо поспать, — мягко улыбнулся он, а я неожиданно разглядела его глубоко посаженные глаза цвета свежесобранного меда и почему-то вдруг почувствовала себя в полной безопасности. — Ты три недели была между жизнью и смертью. Я боялся, не справишься. Вчера вообще едва дышала.

— Ск-колько?!

Я мысленно ахнула. Святые апостолы и все демоны Иира! Три недели!! Он сказал: три недели?!!! Я без сознания тут валяюсь столько времени, даже не зная, где и как бродит неуспокоившийся после моего побега оберон?!! Матерь божья!! Да если бы он нашел мой след и примчался сюда…

Мне резко поплохело от мысли, что я могла и вовсе не проснуться. Да еще и старика чуть не подвела: не думаю, что злобный монстр погнушался бы его немощным телом. Как есть — переломал бы от ярости, будто хрупкую куклу, разрушил этот чудный лес, давший мне приют, а потом навсегда закончил бы с погоней, принеся королю мою рыжую голову на опознание. И ни сбежать от него, ни от лап поганых увернуться, ни даже возразить толком! Я тут колодой валялась, проминая чужие подушки, ничего не чувствовала, а он… выходит, потерял меня?!!!

Я разом посерела и судорожно сглотнула. Неужто действительно потерял? Неужели я все-таки оторвалась?! Справилась? Сумела? Обманула его?!!

— Что с тобой, милая? Плохо? Что-то болит? — разом обеспокоился лекарь, поспешно ощупывая мокрый лоб и потянувшись осмотреть раны.

— Нет. Спасибо, что помогли. Я действительно едва не погибла. Спасибо, уважаемый. Я у вас в огромном долгу.

Омнир покачал головой.

— Нет, милая. Признаться, я почти ничем тебе не помог. Твои раны оказались так глубоки, а кровопотеря столь обширна… думаю, вода сыграла с тобой злую шутку, дитя, не позволив ранам вовремя закрыться… сколько бы ты не пролежала на берегу, а кровь до последнего не останавливалась. Даже с моими травами и всеми целительными мазями, что я испробовал. Особенно на бедре, где повреждение особенно сильное. Кто тебя ранил, дитя?

Я устало закрыла глаза.

— Спи, — мгновенно отреагировал лекарь. — Конечно, спи. Не буду тебя тревожить.