Потом, много лет спустя я узнала, что он ушел от нас потому, что мать все время хотела им командовать и все время старалась его унизить. Он терпел, ради меня, а потом не выдержал, хлопнул дверью и ушел от нас. Мать потом сама на развод подала. Вот только почему она меня у себя оставила? Ведь не любила же! Только тыкала меня все время и даже била. А всем говорила, что она справедливая и с дочерью всегда очень строгая. А на самом-то деле? Мне кажется, что она так специально поступила, что бы ему еще больше насолить. И потом, я ведь ей только мешала.

Пока малая была то и не понимала, почему у меня чуть ли, не каждый месяц, все новый папа. Так мать меня учила о ее новых ухажерах говорить. Я их даже не запоминала, они просто мелькали передо мной, и быстро исчезали, после нескольких недель или месяцев. Это мать себе все нового мужа искала. А потом все реже и реже. Потом она, как сама мне говорила, решила пробиваться. Куда, зачем? Я и не понимала.

Билась, билась, как она потом всем говорила, что своим трудом и упорством всего добилась. А я-то, хоть и малая была, но ведь знала, все видела и знала, каким она трудом и каким упорством пробивалась. Она ведь мне полгода спать по ночам не давала. Все время в доме мужики и все пьянки, а по ночам громкие разговоры, смех, и даже крики, шум. Я уже засыпать не могла без этих ее стонов и ахов. Это она так с теми, кто ее продвигал по службе, общалась. В постели себе новую должность, у них добивалась. Вот, как она пробивалась!

И что вы думаете? Пробилась!

Сначала завучем в школе, потом директором в каком-то интернате, а потом в районе, стала работать, в отделе народного образования. Сначала кем-то, а потом заместителями, первых лиц, так и пробилась. Она пробивалась уже так, что я подолгу жила, то, у ее знакомых, то вообще, у каких-то чуть ли не посторонних людей. Но потом ей квартиру двух комнатную дали в нашем доме и она потихонечку стала успокаиваться. Вспомнила, что у нее есть я и стала хоть какое-то время на меня внимание обращать. Я, по крайней мере, хоть есть стала по-человечески, а то все бутерброды, да лимонады.

Как я росла, что делала, чем занималась, она не имела ни малейшего представления. Я все сама, да сама. Так и к вопросам по жизни.

Там послушаю, у тех расспрошу. Так же и к сексу пришла. А то, как же! Я ведь уже подросла, мне уже стало все интересно узнать про это. А на улице и вокруг все только о том и болтали, секс и секс. А я уже себя опытной считала. С детства многое видела, что в нашей квартире происходило. И не раз видела мать, как она наслаждалась с ними. И слышала, как она стонала и кричала под ними, мужиками своими. А может и не своими. Кто его знает? Она мне о них ничего и никогда потом не рассказывала. Но всегда так было. Как только к ней кто-то прейдет, она меня на улицу.

– Иди, погуляй!

А я. – А когда домой?

– Гуляй, я тебя сама позову! Ну, живо!

Другой раз вытолкает меня, даже поесть не даст. До ночи, темного и позднего вечера гуляю. Так и гуляю во дворе голодная. Спасибо Катьке, подруге моей, она меня часто домой к себе приводила и кормила. И мать ее. Вот так я и росла. Считайте, что на улице выросла, среди чужих, но добрых людей.

Глава 4. Уроки коморки

А с Катькой мы тогда уже сдружились настолько, что она со мной секретничала, делилась своими секретами женскими. Ведь и она к тому времени подросла, стала взрослой, симпатичной девушкой. И не только секретничала, но и меня вовлекла в свои волнения и тревоги.

У Катьки была своя секретная комната, так она говорила и вела меня в подвал, где у нее был ключ, который она у отца стащила. Там, в одном из пустых сараев у нее был свой уголок, комнатку. Даже с матрасом. Здесь она и предавалась своим мечтам и раскрыванием секретов женского организма. Онанировала, конечно же. Поначалу она меня к себе не приводила, но потом, как-то раз решилась.

– Поклянись! Слышишь? Матерью поклянись, что никому и ни о чем не расскажешь!

А мне эти клятвы, вовсе ни клятвы, тоже мне, ручательства. И кого? Матери моей, тоже мне. Фить! И я ей поклялась. Матерью поклялась, что все сохраню в тайне. После она еще раз меня заставила, чуть ли не кровью своей поклясться. Но это уже потом, позже.

Как-то раз притащила меня к себе в коморку. Так она свою комнатку называла. Прошмыгнула в подвал, а там темнота. Она меня за руку потянула куда-то, а потом слышу, что открывает замок и проталкивает меня впереди себя куда-то. Я чуть не упала, за матрац зацепилась и присела на него. Сели, сидим. Она свет не включила специально так, говорит, что так ей удобней со мной говорить станет. А я ее все расспрашиваю.

– А о чем, говорить? Что такого, почему ты свет не включишь? – А, она мне.

– Тише, ты! Тише! Лучше садись рядом. Да не бойся ты, я не кусаюсь. Села? Ага. Вот ты какая.

Обняла меня, к себе притянула и дышит в лицо, горячими вздохами и в самое ухо.

– Ну, вот, подруга! Ты мне лучше расскажи, что ты думаешь о сексе?

Я уже, когда к ней, когда туда шла, знала, что она не случайно меня к себе тащит. Знала, уверенна была, что она меня об этом и будет расспрашивать и просвещать. Не знала ведь, что и я уже подкованной была. Мать меня в этих вопросах с самого детства моего подковала. Поэтому я ей сразу же и как начала рассказывать, так она так и просидела неподвижно, слушая меня. А я уж и постаралась! И наврала ей и еще всякого наплела, чего было и не было. Она слушала и все время.

– Ну, да! Не может быть! Что? Что она? У него, говоришь, брала? И что?

А мне того только и надо и я ей, как знаток какой по сексу, вру, а потом поясняю. Она слушает и даже не замечает, как меня стискивает в своих крепких объятиях. А мне они, приятны! Странно? Но приятно, от ее внимания и того, что я чувствую, как мы с каждым новым моим рассказом все сближаемся и сближаемся. Обе, видать уже были тогда распутницами. Наконец она первой не выдерживает.

– Наташка! – И дышит тяжело, чувствую, что я ее своими рассказами завела. – Наташенька, милая! – Притянула, прижала меня одной рукой, а второй сначала по волосам, потом плечи, потом чувствую, лицо стала гладить.

Мне приятно так и я даже вздыхать стала. Сама ищу рукой и обнимаю ее горячее тело. Странно, пока сидели, то стали даже немного подмерзать, хотя и на матрасе, ватном, но все же, прохладно. А вот теперь, мне вдруг жарко стало и я почувствовала, что и она вся горячая. А мы уже повернулись одна к другой и уже обеими руками поглаживаем волосы, лицо, плечи. Она мне, тяжело дыша, тихо так, но очень взволновано.

– Дай свою руку.

Она своей горячей рукой берет мою руку и тянет вниз, к себе, а затем, я даже вздрагиваю от того, что мои пальцы касаются ее ног. Я не понимаю того, что она хочет от меня, а она ее еще к себе тянет. Мне неудобно и я ей.

– Мне неудобно.

– Тебе, что неприятно?

– Что, ты? Просто неудобно как-то.

– Что неудобно? Меня трогать?

– Нет! Тебя трогать приятно, а вот сидеть так неудобно. Ноги затекли.

– Тогда ложись. Ложись со мной рядом.

И потянула меня за собой, повалила на себя. Я уже на ней. Она мягкая, теплая, нежная. Чувствую, что ее какая-то дрожь донимает.

– Ты, что? Почему ты дрожишь? Ты, что заболела?

– Да!

– А почему ты мне не сказала?

– Не могла. Не решалась.

– А сейчас?

– Сейчас да!

– Что, да?

– Да! Заболела я. Тобой заболела!

Вот тебе, раз! Это как? Уже догадываюсь, что не прошли даром годы нашего детства и шалостей. Но все равно, переспрашиваю ее, надеюсь на что-то другое.

– Как? Как ты заболела? Я ведь не болею, не заразная! Я…

Хотела ей сказать, но тут осеклась, так как она мою голову руками обхватила, к себе притянула, сжала лицо руками и вот…

– Ты, что? – Шепчу ей. – Нам же нельзя. Мы же уже взрослые девочки, женщины и потом, ведь мы с тобой одинаковые…

– Дай мне свои губы, глупенькая, это же так приятно! – Шепчет она и опять касается меня своими горячими, обжигающими губами.