Для самой греческой культуры разнообразие диалектов долгое время было основной характерной чертой. Греки глубоко верили, что их внутреннее родство кроется в общности языков: греческий язык был тем, что отличало их от варваров и объединяло перед остальным миром. Разнообразие местных диалектов, безусловно, способствовало развитию партикуляризма. Но в то же время оно было источником языкового богатства, возможности которого умело использовали писатели и поэты и передавали посредством талантливых актеров. Достаточно поздно складываются литературные языки, которые вбирают в себя особенности и звучание различных диалектов и их сочетаний. Самый яркий и самый ранний пример – эпический язык, где сложным, но гармоничным образом сочетаются ионийские и эолийские элементы, подчиняясь требованиям изысканного стихосложения. Этот искусственный язык, используемый только в шестистопной эпической речи, который никогда не являлся разговорным, стал удивительно популярен, его употребление сохранилось до конца античного периода и даже до времен византийских эрудитов. С появлением новых литературных произведений диалекты, на которых они были написаны, становились каноническими для того или иного жанра. Были и смешанные произведения: хоровые песни в аттических трагедиях сочинялись не на аттическом диалекте, как остальная часть произведения, а на дорийском, который был проще прочих и лучше подходил для хоровой лирики. В комедиях Аристофана на диалектах говорили иностранцы, чем достигался потрясающий эффект.

Мы не должны забывать и о том, что древние греки сами дали названия дорический и ионический двум основным архитектурным ордерам. Действительно, можно наблюдать, что начиная с VI века, когда эти ордеры окончательно оформились, в разных регионах греческого мира использовался тот или иной стиль: дорический – в материковой Греции, ионической – на территории Малой Азии, колонизованной греками. Однако различия никогда не были строгими, и скоро некоторые архитекторы начали смешивать эти два стиля для достижения особого эффекта в одних и тех же ансамблях, например афинском акрополе и в ряде подобных памятников, таких как пропилеи Мнесикла. Тут, как и в литературе, различные вкусы и традиции разных представителей греческого народа внесли свой вклад в обогащение культуры, ставшей их общим достоянием.

Девятый и восьмой века получили название геометрической эпохи из-за распространенной в этот период характерной керамики. Действительно, рисунки на вазах и фрагментах керамики представляют собой прямые линии и простые геометрические мотивы. Долгое время возникновение этого стиля связывали с дорийским вторжением: в нем пытались увидеть влияние племен, прибывших с севера. Сегодня эта интерпретация считается устаревшей: раскопки показали, что геометрический стиль не зависит от меняющейся этнической картины и восходит к микенской традиции. Следует особо отметить, что такая преемственность была обнаружена в Аттике, куда дорийские племена не дошли, но где геометрическая керамика достигла непревзойденного уровня. Подобную эволюцию мы можем наблюдать и в других областях. Для удобства в обозначении этапов археологи предложили термины субмикенский и протогеометрический, которые позволяют даже при отсутствии точных исторических сведений дать хотя бы относительную хронологию темных веков. Принято считать, что субмикенский период охватывает время с конца XII до примерно середины XI века (ок. 1100–1050), а протогеометрический начинается с середины XI века и завершается в начале IX века (ок. 1050—900). В рамках собственно геометрического периода археологи выделяют чистый, или ранний, геометрический стиль (приблизительно 900 г. – середина VIII века), развитый, или зрелый, геометрический стиль, подаривший нам великолепные шедевры геометрических мотивов, среди которых особое место занимает стилизованная фигура человека; и, наконец, преобладавший во второй половине VIII века новый геометрический стиль, в котором все более важное место занимают образные изображения, способствуя тем самым разложению собственно геометрического стиля.

Следует уточнить, что такая периодизация базируется на анализе аттической керамики, изученной лучше любой прочей. В других частях греческого мира наблюдается заметное отставание по отношению к Аттике: из-за сложностей в сообщении в период древнегреческого средневековья самые отдаленные районы оказывались почти отрезанными от окружающего мира. Но в целом ход развития был везде одинаков.

Не следует удивляться важной роли керамики в составлении хронологии этого периода. Политические события так называемых «темных веков» ускользают от нас, и археологические исследования, единственные способные пролить свет на тот период, базируются на материалах, наиболее часто находимых при раскопках, то есть на фрагментах керамики. Эти источники имеют тройное преимущество: во-первых, они повсюду распространены, поскольку являются предметами быта; во-вторых, их достаточно легко классифицировать по орнаменту, который постоянно развивается; и, наконец, как правило, они хорошо сохраняются, поскольку расписанные терракотовые вазы хотя и очень хрупки, но, по крайней мере, их фрагменты устойчивы к разрушительному воздействию времени. Поэтому, перефразируя поэта, можно сказать: лишь черепки хранят вечность.

Геометрическую керамику находят во многих частях греческого мира: в Коринфе, Аргосе, Беотии, на Кикладах, особенно на Тере, на Родосе, Кипре и в Италии. Но именно аттическая керамика субмикенского периода известна лучше всего благодаря раскопкам некрополей, в частности одного, расположенного в районе Керамика, возле отдаленного афинского квартала, заселенного гончарами (и благодаря этому получившего свое название). За пределами города, недалеко от ворот Дипилона, находилось кладбище, которое продолжало действовать в классическую эпоху. Исследования более ранних захоронений, проходившие в период между двумя мировыми войнами, обнаружили отдельные кремационные захоронения, которые появляются в субмикенский период, получают распространение в X веке и продолжают использоваться в следующие века, хотя погребения, будучи менее дорогостоящим ритуалом, чем кремация, вновь появляются позднее. На дно ямы помещалась урна с прахом и несколько сосудов – даров умершему. Яма наполовину засыпалась землей, а сверху устанавливался надгробный камень, заменявший стелу. Зачастую рядом помещалась чаша для жертвенных возлияний, которые являлись важной частью погребального обряда. Естественно, что на этом кладбище, как и в других подобных некрополях, например в Элевсинском, было обнаружено небывалое количество керамики.

Форма ваз (амфоры, кратеры, кувшины, чаши, кубки, шкатулки с крышками, или пиксиды) изменяется в одном направлении: границы между разными частями сосудов (например, у амфор – между туловом и горловиной) становятся все более резкими, в отличие от плавных переходов, свойственных микенской керамике. В том, что вазы начинают создаваться как композиции с четко выделяемыми элементами, можно усмотреть усиливающееся влияние архитектуры. Оригинальность гончаров росла вместе с их мастерством: они делали настоящие монументы из обожженной глины, как, например, погребальные амфоры и кратеры из Дипилона в человеческий рост, иллюстрирующие смелые технические решения.

Первоначально рисунок наносился черным лаком на чистую глину; затем, начиная с протогеометрического периода, вся ваза покрывалась черным лаком за исключением прямоугольного участка на горлышке или на боку, предназначенного для декоративного геометрического мотива: концентрических кругов или полукругов, волнистых или ломаных линий, треугольников или ромбов, прямоугольников, разделенных на квадраты, или шахматного узора. Пластическая красота этих сосудов вкупе с ярким контрастом светлого рисунка на черном фоне остается для нас уникальной в своем роде. Именно в то время появляется мотив меандра, который уже был известен в Египте и на Крите, но который мы называем греческим благодаря столь частому использованию его в древнегреческом искусстве. Постоянно пополняющийся набор орнаментов обогащается мотивами из животного мира, представленными все в той же абстрактной манере. Схематичные черные силуэты животных на фризах едва отличаются от чисто геометрических мотивов: птицы и животные больше похожи на символы, чем на живые существа. Такое расширение репертуара заставляет гончаров оставлять все больше места для декора, а в итоге вся поверхность сосуда покрывается орнаментом.