– Мне всего лишь двадцать пять! Как Александру Вячеславовичу! – обиженно выкрикнула Маковенко.

– Вот я и говорю – без малого тридцать лет живя на свете, закончив медицинскую не что-то там, а целую акадэмию, вы, Светлана, ни разу не столкнулись с глухонемыми людьми.

– Слушай, Аркаша, ты что, язык глухонемых знаешь? – несколько запоздало удивилась Татьяна Георгиевна.

– Немного. Совсем немного. Моя матушка трудилась педагогом в одном из подобных интернатов в те достославные времена, когда этими детьми занимались не только богатые родители, но и государство. В СССР, понимаешь ли, существовал закон о всеобщем обязательном обучении, который распространялся и на глухонемых. И все глухонемые детки, начиная с ясельного возраста, посещали специальные учреждения, где овладевали речью. В учреждениях «покруче» – в том числе и устной её формой. Хотя, честно говоря, не нравится мне, как говорят глухонемые. Их речь, как правило, лишена модуляций и так свойственной иным типам вроде меня метафоричности и цветистости. Мне больше нравятся глухонемые с их дактилологией. Это потрясающая штука. Это прекрасный танец. Это не каждый сдюжит, доложу я вам.

– Что, этой… дактилологии так трудно выучиться? – поинтересовалась первая акушерка.

– Понимаешь, пуся, – снова занежничал Святогорский, – всё, разумеется, зависит в первую очередь от индивидуальных способностей. Причём не только интеллектуальных, но и физических. Тут нужна превосходная координация, очень подробная и быстрая реакция всего тела. Подчёркиваю – всего! Кстати, обратите внимание, у нашего замечательного интерна весьма неплохо получается. Он нашей милой Вале ещё и поясницу гладить умудряется. И заметьте, дамы и… дамы, наша милая Валя уже не орёт дурной недоеной коровой. Постанывает, но так увлечена возможностью побыть рядом с прекрасным принцем, да ещё и чему-то его поучить… Есть такие женщины, очень любящие мужчин чему-то учить. А есть женщины, напротив, любящие, чтобы мужчина доставался им со всеми необходимыми умениями. – Он кинул мимолётный, но весьма красноречивый взгляд на Мальцеву. – Впрочем, я отвлёкся. Так вот, кроме всего мною перечисленного, нужна богатейшая мимика. Мало того, при разговоре с глухонемым тело должно работать одновременно с мозгами. Для глухонемых – это норма. А для нас… – Святогорский махнул рукой, – сами знаете. У кого-то котелок слишком долго варит, пока поезд уходит. А у кого-то сперва тело творит чепуху и только потом мозги догоняют… Ещё у глухонемых пластика почти у всех практически театральная. Контур и линия движения-выражения должны быть «поставлены». В общем, по книжкам научиться не получится. Всё это нужно видеть во плоти, в динамике. Повторять за ними, чтобы исправляли неверное движение или комбинацию. Неверное и, значит, непонятное для них. У Сашки, кстати, реально неплохо получается. Талантливый пацан. Талантливый человек талантлив во всём. Да, Татьяна Георгиевна? – Аркадий Петрович весело посмотрел на заведующую.

– О чём вы, друг мой? Не понимаю… А, постойте! Дошло! Вы уже перекурили с Маргаритой Андреевной, да? Она с сегодняшнего утра со мной в контрах. До первого неконтрактного блатняка, разумеется. Ну и по-дружески… Да, Аркадий Петрович, вы совершенно правы. Талантливый человек талантлив во всём. Хотя это, кажется, гораздо раньше вас заметили.

– Да, так вот, по теме! И не сбрасываем со счетов иную, так сказать, структуру речи и форму диалога у глухонемых, – безмятежно продолжил стервец Святогорский. – Это совсем другая речь! Не в смысле – язык, а в смысле: способ общения. Если вы плотно собрались общаться с глухонемыми, придётся перестраивать манеру мыслить. Да-да, друзья мои. Для нас, слышаще-говорящих, мучительно менять стилизацию речи и говорить почти односложно. Мы злоупотребляем этой самой стилизацией речи, частенько бессодержательными, но выразительными эпитетами и сложноподчинёнными оборотиками, как будто каждый, вслух свистящий, есть не меньше чем Бунин Иван Алексеевич. Глухонемые урезают форму ради предельной ясности содержания. Никогда глухонемой не сказал бы мне, как наша разлюбезная Татьяна Георгиевна: «О чём вы, друг мой? Не понимаю… А, постойте! Дошло!» – и так далее… Будь Татьяна Георгиевна глуха и нема, она сказала бы… – Аркадий Петрович быстро изобразил что-то руками.

– Это то, о чём я подумала? – улыбнувшись, уточнила Мальцева.

– Именно, друг мой, именно! Краткость и предельная ясность формы.

– Красиво! Но я тебе за сплетни отомщу! Я выкину твою вечную сумку с надписью USSR.

– Только не это! Лучше кастрируй! Мне это дело, в отличие от молодых людей, – Святогорский снова кинул выразительный взгляд на интерна, плотно занятого роженицей Валей, – уже ни к чему! А сумка моя мне дорога как память о долгих годах работы в угнетаемых французами чернокожих колониях, где при французах всё было, а по установлению социалистического строя всё куда-то пропало. Совсем. У нас даже один посольский секретарь стишок сочинил про это: «Здесь до хера портретов Нету[9], и ни хера здесь больше нету!» Зато я из стран недоразвитого социализма привёз себе чёрную же, пардон, «Волгу» и кооперативную квартиру… О, а вот и прекрасная Маргарита Андреевна подтянулась!

– Что у вас тут за митинг в моём родзале? Аркадий Петрович опять своим давно потёртым скарбом похваляется? – ехидно уточнила старшая акушерка обсервационного отделения, суровой деловитой поступью войдя в родильно-операционный блок.

– Не митинг, а консилиум, Марго! – притворно-строго прикрикнул Святогорский. – И не похваляюсь, а констатирую факт: врачу нынче на квартиру за три года не заработать. А я в своё время – заработал! Как раз тогда и сумочку эту купил. Она мой талисман. Руки прочь от USSR! Мгновение, дамы. Молчите! Молчание – золото. Сейчас я закончу, и мы пойдём на воздух мириться. То есть – мирить вас друг с другом, дорогая Татьяна Георгиевна и не менее дорогая Маргарита Андреевна… Итак, говорить на языке глухонемых сложно ещё и потому, что некоторые вербальные понятия у них полностью отсутствуют в личном словаре. И человек, решивший обучиться этой премудрости в зрелом возрасте, выстраивая своей тушкой фразу, кроме собственной корявости и нелепости сталкивается ещё и с тем, что вроде всё правильно и точно по букварю сказал, а его всё равно не поняли, чучелу такую! Почему? Да потому что если нечто естественное и обыденное для, например, Татьяны Георгиевны не введено в оборот мышления и «словарь» нашей милой Вали из области, то язык жестов госпожи Мальцевой может оказаться для простой сельской глухонемой девушки даже и весьма обидным. Хотя, конечно же, сурдопереводу может выучиться каждый. Приматы достаточно легко обучаются азбуке глухонемых. Человеку на потеху. Потому что в природе животные вообще понимают друг друга без слов. Молча. А теперь, если Валя более-менее спокойна, то пойдёмте, дамы, в сад!

Святогорский схватил под руки Татьяну Георгиевну и Маргариту Андреевну и утащил их в приём.

– Дали друг другу мизинчики и быстро сказали: «Больше ссориться нельзя, кто поссорится – свинья!»

Дамы весьма охотно это сделали.

– Только пусть она пообещает впредь молчать! – не выдержала Мальцева.

– О чём? О том, что ты переспала с интерном? – несколько торжественно уточнил Аркадий Петрович.

– Господи, что весь родильный дом уже в курсе?

– Ещё не весь.

– Вот спасибо!

– Да плевать ей, кто в курсе про интерна или про чёрта лысого. У нашей королевы только одна запретная тема – умерший король. С тех пор как он умер, никакой другой никак не да здравствует! Регенты уже совсем измучились. Начинаю понимать Панина. Она, наверное, ему на ушко вместо «Сёма» шепчет «Мотя».

– Марго, хватит! – вполне серьёзным тоном сказал анестезиолог.

– Да о ней же забочусь!

У Татьяны Георгиевны по лицу вдруг покатились слёзы.

– Аркаша, дай платок. Если кто увидит, что я тут расклеилась на ступеньках приёмного… Разговоров будет больше, чем про мои постельные экзерсисы. – Она через силу улыбнулась.