– Катя, вы могли позвонить Семёну Ильичу, и он бы за вами нашу машину выслал с дежурным врачом! Всё, что угодно, могло случиться! – перебила Мальцева словоохотливую молодую мадам Панину.

– Да боялась я Семёну Ильичу звонить. Он бы меня заругал. Он же говорил, что надо госпитализироваться заранее, и всё такое, что обычно врачи говорят.

– Не ругал бы он вас, Катя!.. Какое безрассудство. Ну да теперь уже чего…

– Да. В общем, дождалась Алёшку. Скоренько выбегаем, идём до дороги. Там автобусная остановка. И Лёшка машину начинает ловить. Народу, в принципе, мало. Мороз такой, праздник опять же. Все уже напились и по домам разошлись. Ночь… Так что народу мало, никто не толкается, я стою себе в сторонке, жду, когда Лёшка машину поймает. И вдруг – бабах! – всё! Чувствую, головка выходит. Я Лёшке кричу: «Иди сюда!!!» А он мне: «Отстань! Я машину ловлю!» А я ему: «Ребёнка уже иди лови, балбес!» И на остановку понеслась. Чтобы на скамейку лечь. Там только две бабы какие-то стояли – вмиг разбежались. Я легла на лавочку, штаны с колготками и трусами как-то в момент сдёрнула машинально. Алёха в ужасе, орёт: «Ёб твою мать!!!» Я ему: «Ты же врач!» А он мне: «Травматолог я, блин!.. Чё с этим делать, тащить?!» А меня смех разбирает. «Погоди, – говорю, – тащить! Может, сама выйдет!» В общем, на второй потуге выскочила. «Бери! – Алёшке ору. – Аккуратно только! Головку держи! Посмотри, чистый ли рот! А теперь переворачивай на ладони на животик и бей по попе!» И тут она как заорала! А я лежу, мне и больно, и смешно, и радостно. Счастливая такая лежу – в феврале на скамейке автобусной остановки, без трусов. – Катя хихикнула. – В общем, Лёшке кричу: «Заматывай! Холодно! Зима! Мороз!», а сама думаю: пуповина-то, пуповина что? И Лёшка мне: «А с пуповиной чего? Перегрызать, что ли?! И чего она так на канат похожа-то, а?» Врач, прости господи! Травматолог несчастный! А тут те две бабы, что убежали, снова прибежали с простынями, пледом, какими-то тряпками и орут: «Ребёнок погибает!!!» Хорошие тётки. Они не просто так убежали, оказалось. Приятно… Я им говорю: «Ничего он не погибает, нормальный ребёнок! Спасибо вам за бельё!» В общем, цирк, да и только! Какой-то непонятно откуда взявшийся мужик «Скорую» приволок. В «Скорой» Лёшка уже папе своему позвонил, что мы едем. Пока мне родовые пути осматривали, Семён Ильич на весь роддом орал, что теперь все будут говорить, будто невестка Панина под забором родила, а ваш анестезиолог, хороший такой дядька, как его…

– Аркадий Петрович! – вставила Татьяна Георгиевна, которую во время рассказа Кати Паниной страшно подмывало рассмеяться. Еле сдерживалась.

– Точно! Аркадий Петрович. Вот он Семёну Ильичу говорил, что всё обойдётся, что кто-то там к кому-то вернётся, что всё будет хорошо. Я не слишком вникала, потому что мне так радостно было и совсем не страшно. А на остановке поначалу было сильно страшно, потому что февраль всё-таки. И ещё я сильно волновалась, как Лёшка ребёнка за голову там взял. Он хоть и травматолог, но… А потом было совсем не страшно, потом я стала очень счастливая…

Мальцева не выдержала и наконец расхохоталась. Как-то даже слегка истерически.

– Вот я же и говорю, Татьяна Георгиевна! Цирк, да и только! Мне, конечно, ужасно стыдно, что всё так получилось, но с другой стороны – всё же хорошо. Чего все так с ума сходят? Мне даже немного жаль и акушерочек, и детских сестричек, и санитарочек. Я же невестка Панина. Все бегают по двадцать раз в день, полы надраивают. Прокладок батарею нанесли. Мне столько не надо… Я уже страшно устала от них, от персонала. Все слишком заботливые и чересчур уж вежливые. А девочка у нас с Лёшкой хорошая. И переохладить мы её не успели. И молоко у меня есть, и вообще всё в порядке.

– Ох, простите, Катя. Это я не над вами смеялась. Это у меня…

– Нервное? – подсказала счастливая новоиспеченная мамаша.

– Вроде того… Катя, если вам что-то нужно…

– Нет-нет, Татьяна Георгиевна! Всё прекрасно! Сегодня только ещё свекровь и мама придут – и всё. И потом я надеюсь выспаться. Мама мне уже по телефону такую лекцию прочитала, ужас! Свекровь хоть спокойная, и то хорошо. У меня такая свекровь, Татьяна Георгиевна, что никакая мама не нужна! Да что я вам рассказываю, вы же и сами в курсе, вы столько лет дружите… Вы же и сами прекрасно знаете, какая тётя Варя хорошая!

– Да уж, прекрасно знаю. Варвара – ангел во плоти.

– Мы с Алёшей нашу дочку хотим назвать Варей. В честь неё.

– Прекрасное имя! Это очень похвально, такое ваше желание, Катя. Ну я пойду. Если что – двери моего кабинета всегда открыты.

Издевательство какое-то! Ей теперь что? Повесить тут расписание, в этом курительном закутке? Понедельник – Мальцева рыдает тут, давясь соплями и дымом в десять утра. Вторник – Мальцева рыдает тут же и так же, но уже после обеда. Будь ты проклята, прекрасная тётя Варя со всей своей хорошестью! Внучек в честь тебя называют. А тётя Таня теперь малолеток трахает. То есть – они её. Хорошие жизненные достижения. Отличные даже, чего уж там!

Вечером в кабинет зашла Марго. Как это она ещё так долго продержалась? Не до того было. Работа превыше всего.

– Слушай, ты что, правда переспала с этим интерном?

– Правда. И не единожды. Прежде чем орать об этом на всё отделение, двери прикрой хотя бы.

– Ой да ладно! Не так уж я и ору. А чего злая такая весь день? Должна сиять и лучиться.

– Ага. У Панина внучка родилась. В честь Варьки называют. А я с интерном переспала. И должна сиять.

– Да перестань!

– Я и не начинаю. Констатирую охуенно жёсткие факты, вот и всё.

– Не, ну а как тебе эти роды на скамейке? И эта Катя – какая-то умора. Она свою историю охотно всем рассказывает в подробностях. От заведующего неонатологией до буфетчицы. Панин уже синий ходит. Впрочем, может, он не от этого синий ходит… Он тебе звонил?

– Нет. Не звонил. Не вызывал. Даже не поздоровался, когда утром в лифте столкнулись. Что там за цирк вчера был, когда я ушла?

– Когда вы ушли! – поправила Маргарита Андреевна. – Когда вы ушли, Матвеев прижал Панина к стулу, тот давай вырываться, так что они его уже вдвоём со Святогорским держали. Девочка Светочка, пока я на Сёму всю свою контролирующую функцию перекинула, быстренько напилась как свинья. Видимо, до этого никогда не принимала. И давай плакаться, де, не любит её никто, а любят всё каких-то старых пожёванных блядей, причём любят этих старых пожёванных блядей буквально все.

– Чего это пожёванных? – хихикнула Мальцева.

– О! Узнаю брата Васю! А то взяла моду нюниться и плакать по углам.

– Ты откуда знаешь?

– Да всё я про тебя знаю, железная, блин, женщина. – Марго махнула рукой. – Ну так чего интерн-то?

– Он хороший, Маргоша. Очень красивый. Очень внимательный. Заботливый. Как будто ему не двадцать пять, а уже давным-давно…

– А что такое двадцать пять? – возмущённо перебила подругу старшая акушерка. – Двадцать пять – это уже здоровый мужик. Просто в этот век поголовного инфантилизма уже забыли, что такое мужик в двадцать пять. Гайдаром с его полком так всем мозги прополоскали, что надоело, видимо. Но может же среди поколения уродов вырасти один нормальный!.. Кстати, он в ординаторской сидит. Один. Делает вид, что внимательно читает книгу.

– Может, не делает. Может, действительно читает. У меня создалось впечатление, что он может отделять этих… мух от этих…

– Котлет! – подхихикнула Маргоша.

– Именно. Но зачем он мне, скажи, а? Я ему быстро надоем. Он мне – ещё быстрее.

– Пусть будет. Надоест – выкинешь. А ты ему не можешь быстро надоесть. Такая баба, как ты, – любому мужику за счастье!

– Ох, жаль, Маргоша, что одна из нас не мужик. Была бы идеальная пара.

– Или что мы не лесбиянки хотя бы, – грустно улыбнулась Марго. – Ладно, подруга, всё образуется.

– Ничего уже не образуется, Маргарита Андреевна. В лучшем случае я могу выйти замуж за вдовца Волкова. Кстати, он меня на какую-то гламурную вечеринку пригласил… А в худшем – я буду продолжать наши беспощадные отношения с Паниным.