Только после этого до сознания Цибули дошло, что их мотор работает с перебоями. Что они не летят, а, наверное, садятся. Земля мелькала совсем рядом. И тут самолет пополз по ней на животе. Левая нога шасси, висевшая до этого под крылом, начала загребать землю и разворачивать самолет влево. Но вот что-то с треском сломалось, и из-под крыла вылетело оборвавшееся колесо вместе со стойкой. Пыль и скрежет. Над головой штурмана прогремела еще одна очередь, проревел выходящий из атаки «мессер», и все стихло.

– Командир, жив?.. Командир, ответь!

Но из передней кабины никто не отзывался. Штурман открыл верх турельного фонаря и вылез вначале на фюзеляж, а потом сразу на крыло.

Логинов, с залитым кровью лицом, не сидел, а висел в привязных ремнях своего сиденья. Да, от худшего его спасла только бронеспинка пилотского кресла, которая взяла часть пуль и осколков на себя, защитила голову и спину летчика, позволив ему какое-то время, несмотря на ранение, управлять и посадить самолет.

– Командир! Логинов! Данил Филиппыч!

Летчик потерял сознание. Нужно было быстро вытащить его из машины.

Осмотревшись, Цибуля увидел, что от ближайшей деревни набежали люди, и это обрадовало его. Он осторожно расстегнул привязные ремни и освободил летчика от лямок парашюта, расстегнул и снял шлемофон с головы. Прибежавшие подоспели вовремя – и вскоре летчик оказался у Цибули на руках.

– А что, парубки, – обратился он к ребятам, – есть в станице ликарня?

Сразу несколько голосов ответило:

– Есть, есть. И ликарь дюже хороший. Хилург называется, операции делает.

– О це гарно. Бегите к нему. А я сейчас летчика принесу.

Ему хотели помочь, но он никому не хотел отдавать командира и, бережно прижимая его к себе, пошел к деревне.

Мальчишки бросились бегом вперед, чтобы предупредить врача. Взрослые молча шли сзади, готовые в любую минуту прийти на помощь.

…Сельский врач не смог вернуть летчику жизнь. Выполнив свои печальные обязанности, он вышел из операционной, оставив живого наедине с его печалью и думами…

События дня вынудили майора Наконечного вечером собрать весь полк, чтобы объяснить личному составу обстановку и поставить новую боевую задачу на следующий день войны.

– Товарищи, враг прорвал наши оборонительные порядки и сейчас рвется на Житомир. Получен приказ завтра с рассветом начать перебазирование на новый аэродром, под Чернигов. Боевые экипажи и самолеты уходят на новое место после выполнения боевой задачи. Личный состав и имущество – автомобилями после вылета самолетов на задание, – говорил командир, как всегда, спокойным, рокочущим на нижних регистрах голосом, а Матвею слышался огненный вал фронта, накатывающийся на них с ужасающим грохотом, вынуждающий полк уходить на восток, чтобы не сгореть напрасно в его пламени.

– Старший наземного эшелона – майор Сергеев, – прервал думы Матвея голос Наконечного. – Инженеру оставить запчасти и людей для ввода в строй неисправных самолетов. Для их перегонки оставить экипажи Митрохина. Готовность к боевому вылету и перебазированию с рассветом. Вопросы есть?

Люди молчали. Молчал и Наконечный. Он не торопился с окончанием совещания: хотел, чтобы люди лучше осмыслили обстановку. Гавриил Александрович верил в своих людей и был уверен, что глубина понимания происходящего даст им новые силы.

Тишина все больше давила на плечи, пригибала головы к земле, наэлектризовывала воздух. И когда она достигла зловещего накала, с травы поднялся капитан Чумаков:

– Товарищ командир, разрешите?

– Конечно, Евсей Григорьевич. Тебе, как политработнику, не можно, а обязательно нужно.

– Товарищи командиры! Я так же, как и вы, воспринял приказ о перелете в тыл как наше отступление. Я считаю, что это явление временное. Отступать тяжело, стыдно людям в глаза глядеть, но полк наш с полным напряжением сил вел бои, каждый честно сражался на своем месте. Завтра мы уйдем отсюда, оставив здесь могилы наших боевых товарищей. Но мы должны, и мы будем сильнее врага. Мы уходим, чтобы обязательно вернуться с победой.

…Ночь наступила темная, душная. Небо и звезды были отделены от людей плотными черными облаками. Западный ветер вместо прохлады и ночной свежести нес на аэродром запах гари. Запах войны. Густой и дымный воздух вызывал тревогу и внутреннее напряжение. Василию и Матвею не спалось.

Осипов старался уйти мыслями от войны, так как понимал: пока в голове и в глазах война, он не уснет. Лежал тихо, боялся потревожить товарища. Но Червинов несколько раз глубоко вздохнул, заворочался и тем выдал себя.

– Василий, я ведь тоже не сплю. Говорят, чтобы быстрее заснуть, надо заставить себя думать о чем-то абстрактном, успокаивающем. Кто лошадей, а иной слонов считает до ста или до тысячи. Я этим советом пользовался, а вот сегодня ничего не получается. Все вспоминаю сегодняшнее утро, обманчивую мирную картину в начале первого вылета. А потом смотрю на эту же землю глазами нашего третьего полета: пожары, дым и пыль. Каково нашим красноармейцам и командирам там, на линии фронта? Мы прилетели, задачу выполнили и, если живы остались, улетели на аэродром. Тут есть передышка. А у них? Огневой бой успеха не принес – значит, надо сойтись врукопашную. Сошлись, а сила силу ломит. Кто остался живой, надо отходить. А фашисты не отпускают. Пятиться неудобно, бежать – догонят. По своему разумению, я думаю, что отступать намного сложнее, чем наступать. Мы-то все время готовились наступать, а приходится отступать. И выходит, что у наших командиров на земле, в пехоте, дела непростые.

– Ну, командир, по-твоему, получается так: вот в пехоте и у танкистов сложно, а у нас, в авиации, вроде бы и просто. Мы ведь тоже каждый день в бою: летаем все время без своих истребителей сопровождения, как правило, в меньшинстве ведем бои с истребителями врага. Все время приходится обманывать зенитки противника, кроме того, иногда и свои по нам постреливают. Каждый день в огне ходить по нескольку раз, по-моему, непросто. Тоже надо уметь и в бой войти, и из боя выйти. Так что хрен редьки не слаще.

– Да! В этом отношении ты прав. Конечно, у каждого свои трудности. И у нас сейчас проблема: как уснуть. Давай еще раз попробуем. Может быть, и получится.

В наступившей тишине стало слышно ночную жизнь аэродрома. По звукам, что проникали в палатку, Осипов старался угадать, где и что происходит.

«В первой эскадрилье», – подумал Матвей. Наверное, закончили регулировку или регламентные работы. Стал слушать пробу мотора, мысленно оценивать правильность действий невидимого ему техника.

Техник поставил мотору обороты на прогрев и на этом режиме надолго задержался. Потом обороты увеличились и наконец были даны полностью. Затем звук работающего мотора стал гулять от высокого к более низкому – техник проверял автоматику перевода винта на разные режимы работы. Но вот появилась еще одна характерная смена тона – это проверяли магнето, и Осипов правому и левому магнето за их работу поставил по пятерке. Теперь мотор убавил звук до уровня швейной машины, работающей рядом, и вдруг с разбегу завыл на самой высокой ноте.

Выкрикнув всю свою мощь, мотор, остывая, удовлетворенно поворчал некоторое время на небольших оборотах, потом еще раз громко вздохнул и умолк.

Матвей сразу представил, как техническое войско сейчас с разных сторон при свете фонарей наступает на этот самолет: главный «профессор» консилиума – техник звена – поставит диагноз: «Здоров. Можно лететь».

Наступившая тишина и неуходящая духота вновь вернули Осипова к событиям, связанным с началом войны. «Случайно или не случайно Гитлер начал войну в воскресенье? Наверное, не случайно. В воскресенье у него было больше шансов застать нас врасплох. И он этого достиг: в полку никто не знал о войне до тех пор, пока не начали падать бомбы. Но ведь наш полк не исключение.

Середина лета, 21 июня – день летнего солнцестояния, самый длинный день в году. Солнце в это время дарит жизни максимум своей энергии: хлеба входят в полную силу; на лугах покос, и все больше золотых цветов; лес заселен сверху донизу, и у всех певчих птичек гнезда, наполненные яйцами всех цветов радуги, через нежную скорлупу которых уже просвечивает маленькая жизнь.