Сбросив шинель с шапкой на лежак, уселся рядом. Будем ждать, пока за мной приедут. Не думаю, что долго ждать придется, поэтому укладываться не стоит. Да и не хочется, честно говоря. А тепло тут у них! Теплее, чем на гарнизонной губе. Вспомнив то свое «приключение», аж передернулся. Ну его на фиг! Больше подобного не хочу испытать! А нашим может в голову взбрести! Заявят об «оперативной необходимости», дадут неофицерские документы и вперед! И хрен пожалуешься. Да и кому, и на что? На то, что тебя воспитывают под видом разработки какой-то операции? Так хрен докажешь это. А главное, сам же виноват оказываешься в такой ситуации – не пори косяков, не будет воспитательных мер! Насколько успел узнать у мужиков, после моего «перевоспитания», наших иногда через губу пропускали. Правда только тех, кто работник ценный, но как бы с ветром в голове. И на всех действует! А за что-то серьезное у нас строго – сразу под суд! Если повезет, то в штрафбат отправят. Но это должно о-очень повезти! А чаще – Колыма или лоб зеленкой мажут, чтобы пулей инфекцию не занесли…

Блин! Несколько минут в камере, а мысли-то уже какие в голове? Кошмар какой-то! Лучше о приятном подумать… только вот ничего в голову не лезет, кроме ожидаемых «дюлей». Петь нельзя – не положено, да еще в пытках обвинить могут, я ж тоже, «гебня кровавая». Только вот если по документам смотреть, не боится у нас народ органов. А уж что творят по дороге на фронт и с него! Милиционеров и моих коллег гибнет очень много. И в большинстве не от засланцев немецких, а от наших охреневших граждан. Причем не от бандитов, с теми-то и так все ясно, а от обычных граждан, преимущественно в военной форме. Слишком многие, не отличающиеся кротостью нрава, выпив, ищут приключений. Ладно бы находили на свою голову, так нет! Им же своей дуростью со всеми поделиться хочется! Да еще эта дебильная фраза, что «война все спишет»! Ни черта она не спишет! Любая чернота все равно в душе останется! Такое чувство, что некоторые нашли красивый (как им кажется) способ оправдать свою низость. Причем неважно, рядовой это боец или командир. Если бы не так, штрафбатов бы не было так много.

Опять понесло. Подумал о хорошем, называется. Еще бубнит кто-то в коридоре. Далеко, неслышно о чем, но нудно так, раздражающе. Еще и пилит что-то металлическое, аж в зубы отдает. Что интересно – голос какой-то знакомый, а кого напоминает, хоть убей! Блин! Ведь связано что-то с этим голосом, связано…

– Товарищ майор! Собирайтесь.

О, уже? Права поговорка – раньше сядешь, раньше выйдешь! Пока задумался, за мной старшина вернулся. С полчаса всего и посидел. Лепота!

Поднявшись на второй этаж в кабинет военкома, увидел лыбящегося Зильбермана. Заподначивает, гад! И военком скалится. Видимо, с Яшей уже общий язык нашел.

– Ну, товарищ майор, разобрались мы с вами. Вы свободны. Вот, товарищ за вами приехал, даже удостоверение ваше привез. Вы уж повнимательнее будьте, случаи-то разные бывают. Война все-таки идет.

– Спасибо, товарищ подполковник. Сам не пойму, как такое получилось. Черт рукой водил, не иначе!

Пообщавшись с подполковником еще пару минут, мы отправились на улицу.

– Яшка, колись! Командир сильно злой на меня? – как только мы вышли на улицу я сразу докопался до Зильбермана.

– Ты знаешь – нет. – Зильберман был сам удивлен. – Он только вздохнул, что-то пробурчал и меня за тобой отправил. Правда, сам позвонил перед этим сюда.

– Лучше бы сразу злой был.

– Почему? – Яшка удивился не по-детски.

– Был бы сразу злой, к моменту, когда я появлюсь перед его глазами, он бы уже немного отошел, – пояснял я уже в машине. – А так, у меня все только впереди.

– Да ладно! – Яшка взмахнул руками, бросив руль, из-за чего мы чуть не вписались в столб. – Со всяким могло подобное случиться.

– Но случается-то со мной постоянно! А ты руль держи лучше, балбес! А то командиру любить некого будет!

– Найдется кого! – Яшка расхохотался. – Чтобы генералу не нашелся объект любви? Не верю!

– Да ну тебя, – я отмахнулся. – И вообще… Что это за панибратство по отношению к руководству, товарищ майор?

– От вас, товарищ майор, – Яшка заулыбался еще шире. Мне даже показалось, что у него сейчас щеки порвутся. – И словечки дурные, идеологически не выверенные от вас же пошли. Про анекдоты, особенно неприличные я уж вообще молчу!

– Вот и молчи, – напоминание об анекдотах мне не понравилось. Нет, внедрение в жизнь историй о Штирлице прошло «на ура». А вот за некоторые другие… Еще во время поездок на фронт, меня однажды Мехлис, гм, воспитал. Вспомнился мне тогда анекдот перестроечных времен о двух воробьях, встретившихся на границе. Когда один почирикать хотел, а другой поклевать. Яшке рассказал, а Лев Захарович услышал. Та-а-а-ак меня он тогда пропесочил! Стыдно было, просто жуть! А потом, уже в Москве, пару раз тоже отмочил. Хорошо хоть про «добрые глаза Ленина» ничего не рассказал. Хватило про «друга Васю, который на первом субботнике работал, какого-то коротышку картавого послал, и его никто больше не видел…». Мартынов тогда посмеялся, а потом… потом возлюбил со всей широтой партийной души. Да и это мое – возлюбил. Многие стали использовать. Особенно когда рассказал им переделанную заповедь. Правда сказал, что так ее капиталисты переделали. Мол – «нае… ближнего своего, ибо дальний приблизится, нае… тебя и возрадуется». А уж фразы «начальство нас любит так, что сидеть больно» и «переодень брюки ширинкой назад перед входом в кабинет руководства» стало использовать все управление. Даже от Мартынова пару раз слышал, хоть и втык мне за них давал. Так, со смехом и трепотней мы и доехали до наркомата. Правда, когда подъехали, веселье у меня куда-то убежало. А ехидный взгляд дежурного на входе меня еще больше вогнал в грусть. Похоже, что я сам становлюсь анекдотом ходячим. Навряд ли кто еще из сотрудников так глупо мог влипнуть. Даже не заходя к себе, мы направились к Мартынову.

Как ни странно, но командир даже голос не повысил. Посмотрел на мою красную виноватую физиономию, пробормотал что-то о «дите с большой пиписькой» и отправил работать. Даже обидно стало, в какой-то мере. Так ждал наказания, а его нет! Это ведь неправильно и означать может только одно – при следующем происшествии, получу и за это тоже! А это не есть хорошо. Отсюда вывод – думать, думать и еще раз думать, прежде чем что-то говорить или делать! Вон, в Волновахе толком не подумали с Яшкой, так чуть… Стоп! Волноваха, Волноваха… Нет. Не то… Но что-то очень…

Я так резко остановился, что Яшка, следом входящий в кабинет, врезался в меня.

– Ты чего? Приболел? – перед глазами появилась озадаченная физиономия Яши и лица наших «девочек». – Андрюха, ты чего?

А я вспомнил! Вспомнил этот голос! Безгачев! С…а, сбежавшая в Золотоноше!!!

Москва, НКВД СССР, кабинет Л.П. Берии, декабрь 1943 г.

– …На месте выяснилось, что Безгачев уже покинул здание комендатуры. По документам, которые он предъявил при трудоустройстве, он Саманин Алексей Петрович. Уроженец г. Харькова Украинской ССР, освобожденный от службы в Красной Армии по состоянию здоровья. Проводил сантехнические и другие ремонтные работы. Успел проработать три дня. По показаниям сотрудников комендатуры – обычный рабочий человек, ничем не привлекавший к себе внимания. Вышел из здания комендатуры перед нашим приездом. Больше его не видели. На квартире, в которой проживал Безгачев, ничего подозрительного не обнаружено. На всякий случай оставлена засада. Почему он скрылся, что его насторожило, мы не знаем. – Мартынов закрыл папку.

– Опоздали, значит? – Лаврентий Павлович усмехнулся. – Бывает же такое! А? На сколько он вас опередил?

– На пять минут, Лаврентий Павлович. Всего на пять минут.

– Не всего, а на ЦЕЛЫХ! На целых пять минут! – Берия, не сдержавшись, прервал Мартынова. – Я все понимаю. Понимаю, что Стасов слышал только голос. Тем более голос человека, с которым сталкивался два года назад. И вы не виноваты… Среагировали-то со всей возможной быстротой. Но как обидно, а?!