Взял он корзину, записку и отправился в «четвертый».

Со смотрителем Харьковского тюремного замка Ткачуком случилось странное происшествие. Он вернулся со службы домой в половине четвертого пополудни – календарь показывал 30 декабря 1868 года.

Снял с себя китель и протянул домработнице Гликерии (из заключенных). Та стала его чистить, и под ноги смотрителя упал листок бумаги.

– Что это? – удивился тот. Развернул, прочитал, и глаза у него округлились. Печатными буквами карандашом было написано: «Арестант Федулов вовсе не сам повесился. Это его убили».

– Откуда записка? – вопросительно взглянул на Гликерию.

– Из вашего кармана выпавши.

– Это как понимать? Подсунули, что ли? Напасти этой мне еще недоставало! – пробурчал Ткачук, снова натянул на себя китель и отправился в замок. На ходу рассуждал: «Почему мне сообщают о смерти заключенного анонимным способом? Кто и как исхитрился сделать это? Будучи на службе, я не снимал с себя кителя».

Уже в проходной он столкнулся со своим помощником, накричал на него:

– Почему вы мне об убийстве не доложили? Безобразие!

– А кого убили? – изумился помощник.

– В какой камере сидит Федулов?

Помощник справился по книге и доложил:

– Вчера за драку переведен из номера шестнадцать в четвертый карцер.

Взяв с собою корпусного дежурного, начальство спустилось в подвал. Ткачук прильнул к глазку четвертого карцера, ожидая увидеть висящего в петле Федулова. Но смотрителя ждала приятная неожиданность: заключенный был жив-здоров и прохаживался по карцеру – из угла в угол.

Начальник отхлопнул «кормушку» – форточку посреди двери, куда обычно ставят еду арестантам. Он наклонился и крикнул:

– С наступающим Новым годом, Федулов!

– Спасибо, и вас тоже! – со спокойным достоинством ответил тот.

Ткачук разогнулся, вытер ладонью пот со лба:

– Вот и хорошо!

О странной записке смотритель никому не сказал ни слова. Про себя со злобой подумал: «Ну, негодяи, нашли над кем шутить! Попадутся мне в руки – шкуру спущу!»

Но не давала покоя мысль: «Как удалось подсунуть записку? В какой момент? И главное – для чего?»

Ответов на эти вопросы не было.

Когда на другое утро смотритель прибыл на службу, корпусной дежурный Негода его ошарашил:

– Дозвольте доложить, в карцере арестант повесился!

– В четвертом, что ль? – переполняясь гневом, спросил Ткачук. – Новогодние шуточки?

– Никак нет! Без всяких шуток – висит на решетке в четвертом изоляторе, – проговорил корпусной, удивляясь осведомленности начальства. – Обнаружили в половине седьмого. Был еще теплый.

– Не сняли? Откачать не пробовали?

– Никак нет, инструкцию нарушать себе не позволяем. Раз повесился – пусть висит, пока начальство не распорядится.

Смотритель спустился в подвальный этаж.

Иван Федулов висел на тонкой бечевке, подвязанной к решетке и глубоко вошедшей в задранную шею. Из уха скатилась и загустела кровь. Ноги мертвец словно поджал под себя, чтобы петля могла затянуться. На лице были царапины, под левым глазом большой синяк.

– Да-с, дело неприятное! – выдохнул смотритель. – И, кажется, темное. Откуда эти «боевые знаки» на лице, если он сам забрался в петлю?

– Так это после драки в шестнадцатой, его за это и наказали карцером.

Тяжело задышал смотритель, тягостно размышляя: «Сообщить прокурору? Там ведь Анатолий Федорович Кони, мужик дошлый. Начнет спрашивать: что да почему? Синяки на морде – только ли от драки? Пойди докажи. А где арестанту в камере веревку взять? В каком состоянии одежда? Оторван нагрудный карман слева, нет двух верхних пуговиц, причем верхняя вырвана с мясом. Где все это? – Смотритель оглядел пол, заглянул под нары: – Нету!»

Когда-то Ткачук служил полицейским следователем. Теперь в нем заговорил старый сыщик. «А мог ли пострадавший завязать веревку на такой высоте?» – размышлял Ткачук. Он поднялся на табурет, стоявший у стены, вытянул руку: – «Да, мог! И все равно дело темное. Надо прятать концы в воду!»

– Срочно вызовите ко мне помощника! – распорядился смотритель. – Я иду в свой кабинет.

Едва вошел помощник, Ткачук приказал:

– Пусть батюшка быстренько отпоет самоубийцу, и поторопитесь отправить труп в университетский морг! В сопроводительном письме попросите срочно вскрыть и сделать медицинское заключение. Труп оставить на препарирование студентам – для пользы медицинской науки. – Ткачук первый раз за день улыбнулся. – Корпусного Негоду и надзирателя за карцерами уволить в трехдневный срок без выходного пособия. Дожили, арестанты в замке вешаются, как на собственном чердаке!

Больше всего смотритель боялся за себя. Он отлично понимал, что произошло нечто таинственное, что понять ему не под силу, и на всякий случай решил принять крутые меры.

…Через полчаса на внутреннем дворе тюрьмы положили на подводу труп Федулова, завернутый в два казенных одеяла.

– Набросьте сверху рогожу, – приказал Ткачук, – нечего афишироваться.

Открылись ворота, и то, что совсем недавно было полно жизни и надежд, отправилось в последний путь – в университетский морг.

Двадцатичетырехлетний товарищ (заместитель) губернского прокурора Кони отправлялся на новогодний раут, который имел быть 1 января 1869 года в Харьковском дворянском собрании. У парадного подъезда его ожидали легкие лакированные санки. Извозчик, могучий седобородый старик, протянул Кони конверт:

– Барышня просила вам передать. «В руки», – говорит.

– Какая барышня?

– А кто ее знает? Вон, вон, в драповом пальто побежала, за угол как раз скрылась…

Кони достал послание, прочитал: «Считаю своим долгом сообщить: вчера в тюремном замке убит арестант. Это сделали его же товарищи. Начальство пытается замести следы. Убитого отправили в анатомический театр университета, где он будет конечно же препарирован – и правды никто не дознается».

– Братец, догони-ка эту даму, – приказал Кони.

Извозчик хлестанул лошадь, они свернули в первый же переулок, проехали его до конца – след незнакомки потерялся.

– Не было печали! – вздохнул Кони. – Гони в Собрание.

Про себя он решил, что доложит о происшествии губернскому прокурору, который будет на рауте.

Прокурор Писарев, толстый, добродушный, прочитал письмо и ласково прогудел в нос:

– Э-э, батенька! Оч-чень прошу, проведите личное, э-э, дознание… Вот как раз наш уважаемый профессор патологической анатомии Лямбль. Профессор, э-э, простите, вас на минутку можно? У кого вы, э-э, Душан Федорович, такой, э-э, прекрасный фрак шили? Сделайте одолжение, запишите адрес портного. Э-э, чуть не забыл! Па-а-жалуйста, проведите нынче же экспертизу. «Жмурик», э-э, простите, мертвец в университете. Остальное вам объяснит Анатолий Федорович. Мои лошади к вашим, э-э, услугам. Поскорее возвращайтесь. Э-э, на дорожку по бокалу шампанского!

Итак, Кони и Лямбль во фраках и белых галстуках оказались в университетском морге. Полупьяный сторож, спотыкавшийся на каждом шагу, стараясь казаться трезвым и исполнительным, промямлил:

– Вам какого мертвяка? Из тюрьмы, говорите? Привозили такого. Па-асмотрим реестр. – Сторож долго листал замусоленную книгу, наконец нашел: – Федулов, двадцати семи лет. Евонный номер семнадцать. Сумеете запомнить? Или записать? – И торжественно провозгласил, широко взмахнув руками и теряя равновесие: – Милости просим!

Кони и Лямбль прошли коридор, оказались в амфитеатре, где на мраморной доске сидела обнаженная женщина. Лица не было видно, ибо на него с затылка, зияющего мясом и мелкими кровеносными сосудами, был надвинут скальп.

– Вот наша кладовочка! – радостно проговорил сторож, распахивая дверь в небольшую комнату. – Матерьялец поступает к нам из полиции и больниц, коли покойный не имеет родственничков.