В той части фильма, где госпожа Браун поет свою скандальную песню о мертвом возлюбленном, стоя на шумной улице напротив своего бывшего кабаре, Маркиан показал не только ее сегодняшнюю, живую, дышащую, но и запечатленную на фотографиях 30-, 40-, 50-летней давности. Вот она начинает петь в их общем — ее и его и Адонаи-Ламанаи — времени, а потом вдруг становится прозрачнее и прозрачнее, и на фоне живого, восьмидесятилетнего, сильного, верного, и в то же время, слабого, угасающего, но все такого же, как в те далекие времена, завораживающего голоса — возникает неподвижная далекая госпожа Браун. Что поразило Маркиана, это как госпожа Браун, из фотографии в фотографию, превращалась в разных женщин. В разных женщин с одинаковым прямым взглядом и одинаковой лихой улыбкой. Или это она так менялась с возрастом? И Маркиан снова это увидел — в пустоте ночи, в одиночке монтажной: свою Адонаю-Ламанаю во всех изображениях госпожи Браун, и чем старее была фотография, тем яснее черты Адонаи-Ламанаи проступали в ней, а когда он нашел самую старую фотографию, то, без всяких сомнений, на ней и была Адоная-Ламаная. И Маркиан взял и добавил в этот всплывающий как бы из прошлого видеоряд им же сделанные фотографии Адонаи-Ламанаи, чуть подправив их — так, чтобы они выглядели как старые, и все эти современные фотографии его любви вписались в историю жизни госпожи Браун удивительно просто и легко — Маркиан почувствовал, будто он вставил в причудливых форм пустоту давно искомые части пазла.
«Какой хороший у тебя парень, милая, — сказала госпожа Браун Адонае-Ламанае. — Ты, наверное, его очень любишь?» «Очень!» — ответила Адоная-Ламаная. «Ты держись за него, ты другого такого не найдешь. Смотри, я была жената три раза, а все равно одинока. Всю жизнь, сказать по правде, была одинока. Знаешь, хотя я и не сплю с мужчинами, но Маркиану бы дала, и пошла б за него, и хоть на край света пошла бы, потому что таких, как он, только один раз в жизни встретишь. Храни его. Он — центр твоей жизни, он, а не ты. Вот тебе, я знаю, кажется, что ты сама свой центр. А ведь это не так. Без Маркиана ты, моя любовь, съедешь с катушек. Весь мир твой обвалится без него. Ты себя забудь, а его береги. Но ты не сможешь, конечно, это сделать, потому что ты, как я, эгоцентричная стерва. Это твоя суть. За это я тебя и люблю, и Маркиан за это тебя любит. Потому что в тебе сила, колдовство как раз от этого, от затягивающей, кружащей магнитной притягательности твоей натуры. Дай я тебя поцелую, моя красавица. Боюсь я за тебя».
Рано утром, еще до рассвета, фильм был закончен. Маркиан встал с крутящегося неудобного кресла, потянулся. Спина, шея болели, глаза были красные и слезились. Всё! Маркиан был собой доволен, но тяжелая пустота надавила на его душу. Так сильно, что Маркиан лег. Он лег на холодный пол и закрыл глаза. Во сне к нему пришел котенок по имени Ламанай и ласковым, тихим голосом промурлыкал ему статью из газеты «Глаз», которая, как ни странно, была про Маркиана — не про госпожу Браун, не про Адонаю-Ламанаю, не про кого-то супернеобычайного еще, а про него, простого, скромного, самого обыкновенного человека Маркиана. Котенок Ламанай читал ее монотонно, как молитву:
До того как познакомиться с Адонаей-Ламанаей, Маркиан никогда не испытывал сексуального влечения к транссексуалке. Маркиан встретил Адонаю-Ламанаю десять лет назад в продуктовом магазине, где он покупал соевое человеческое мясо, а она — сладкие соевые батончики. Они сразу сблизились на почве вегетарианства и прав животных. Они стали встречаться, целоваться, гулять по вечерним улицам. Адоная-Ламаная поведала нам, как ловко она вставила в разговор сведения о своей гендерной идентичности: рассказывая Маркиану о планах на вечер, Адоная-Ламаная упомянула посещение кружка транссексуалов-проституток и добавила, глядя ему в глаза: «Кстати, я транссексуалка». Маркиан не моргнул глазом.
Да, это так, у Маркиана только один глаз — впрочем, об этом мало кто догадается, пока он сам вам не скажет, потому что искусственный, хрустальный глаз Маркиана — это тончайшее произведение искусства.
Маркиан не скрывает, что хрустальный глаз ему дороже зрячего. «То, что видел хрустальный, непостижимо и запредельно», — говорит он. Этот глаз подарил Маркиану его дедушка, знаменитый археолог Гатогатицкий. Несколько лет назад, на свое 90-летие, он получил его в дар от правительства государства Белиз. Именно там, в Белизе, и нашел его юбиляр, совершая раскопки у подножия пирамиды в древнем городе майя Ламанай.
Хрустальный глаз явился яблоком раздора в научном мире. До сих пор между разными археологическими школами ведутся споры о природе его происхождения. Некоторые ученые полагают, что шаманы заглядывали им в потусторонний мир, другие утверждают, что это просто-напросто глаз-протез ослепленного в боях воина, или женщины, принесшей свое прекрасное око в жертву богу смерти Кими, или Пердуну, чтобы тот помог найти ее пропавшего среди джунглей прекрасного любовника, есть и предположения, что это глаз самого Пердуна — вернее, выпавший из его полной очей корзинки, когда этот владыка подземного мира, как сумасшедшая городская мешочница, шатался среди земных майя по одному ему известным причинам. Как бы там ни было, вот он, загадочный глаз, передо мной, обрамленный белесыми ресницами внука великого археолога.
«Мне нравится секс с ней, совсем так же, как нравится секс с любой женщиной», — говорит господин Гатогатицкий. Многим интересно узнать, как же, на самом деле, происходит их половой акт, и Маркиан уступает любопытству: «Секс для нас никогда не был проблемой. Люди обычно думают, что я гей, а меня это очень удивляет. Ведь я не гей. Для меня она, на самом деле, просто женщина. И только то, что у нее пенис, не делает ее мужчиной, так мне кажется. Нет-нет, совсем не делает, это точно. Поэтому я, конечно, не гей. Мне надо было просто расширить свое сознание, и всё».
Госпоже Браун приснились какие-то развалины. Огромные серые камни были нагромождены друг на друга, между ними росла трава. Пирамида камней уходила в небо, к плоской вершине вели высоки ступеньки — много-много ступенек, наверное, тысяча, или миллион. Чтобы подниматься по этой крутой лестнице и не упасть, надо было держаться за травинки — что и делал Маркиан. Госпожа Браун видела его уже высоко-высоко. Она тянула к нему руки. И они каким-то образом становились этими травинками. Глазами травинок госпожа Браун видела чужое лицо, проступающее сквозь лицо Маркиана. Потом госпожа Браун увидела, как этот кто-то берет хрустальный глаз Маркиана, она увидела грязные тонкие пальцы с длинными ногтями, под которыми была засохшая кровь. Холодные ловкие пальцы Кими, бога смерти по прозвищу Пердун — и была, да, ужасная вонь — вынули хрустальный глаз из глазницы Маркиана. И это было ужасно. Госпожа Браун отпрянула, отдернула свои руки-травинки, Маркиан опрокинулся навзничь. Госпожа Браун проснулась. Со страхом смерти. В страхе смерти, который был темнее тьмы.
Адоная-Ламаная нашла Маркиана в шесть часов утра — он был уже мертв. Маркиан повесился на своем шелковом шнурке для волос. Адоная-Ламаная приподняла тело Маркиана, и шнурок сам развязался. Она положила тело своего возлюбленного на холодный пол, и легла на него, и так заснула. Адоная-Ламаная проспала на мертвом Маркиане полтора часа и проснулась с неописуемым чувством душевной легкости — «будто побывала в раю», сказала она госпоже Браун.
Суд, или ее женское тело было центром моей души
Лида Юсупова.
Моя любовница сидела через два ряда впереди меня, я смотрела на ее прямую, узкую спину, вязаная кофточка красиво обтягивала. Темные волосы небрежно ложились на ее крепкие плечи. Ее психиатр давал свидетельские показания. Он был рыжебород, сух и добр, он говорил тихим, мирящим голосом, и все, что он говорил, было прописными истинами, а он только их еще раз всем повторял, такие у него были интонации. Судья, было сразу видно, очень любил его, это была любовь с первого взгляда, и за те десять минут, что психиатр свидетельствовал, она успела окрепнуть и зацвести бесконечным доверием. Пауза. Судья ласково переспросил: «То есть для самоубийства необязательно нужны причины?» Психиатр устало улыбнулся и ответил: «Две недели назад мой коллега, отец двоих детей, на пике карьеры, физически здоровый человек, утром по пути на работу, в метро прыгнул под поезд. Внезапный порыв. Никто не ожидал, он сам, я уверен, не ожидал. Как объяснить? Такая она, природа самоубийства, непредсказуемая». Он покачал головой. Судья кивнул, губы в сладкой улыбке, и посмотрел в зал. В небольшом зале сидело две кучки народу — представители двух судящихся сторон: справа от прохода — моя любовница, ее мать, две бывшие коллеги по работе и я, слева, у окон — ее бывшая жена Маргалит, с матерью и сестрой.
