Ну а там пойдет по нисходящей. Живо выяснят, кто и где расслабился, предчувствуя скорую победу на острове.

— Разрешите, мой фюрер…

— Я ожидаю вас, Манштейн. Надеюсь, что не все так скверно, как мне сообщили уже адъютанты?!

— Могло быть и хуже, мой фюрер. Но если и в следующую ночь англичане пройдут по проливу так же, то вся наша армия, высадившаяся на острове, будет обречена. Воздушным путем ее снабжение в полном объеме провести будет невозможно.

— Умеете вы обрадовать меня, мой дорогой Манштейн. Эрих, я просто поражаюсь чувству вашего искрометного оптимизма!

— Вы шутите, мой фюрер? — Тонкие губы генерала расползлись в подобие улыбки. — Но мы этой ночью потеряли на западном участке примерно треть плавсредств, которые были в море. Это приблизительная оценка, и без восточного участка, где бой продолжается…

— Да? — искренне удивился Андрей. — Там продолжается ночной бой?! Почему?

— В Па-де-Кале на помощь Соммервиллу подошел из устья Темзы Хамберский отряд крейсеров, с ходу прорвав наше восточное заграждение. Данные о потерях еще не поступали, но думаю, что они у нас там намного больше, чем на западном участке. И это по самому оптимистическому подсчету, мой фюрер!

— Час от часу не легче!

Андрей натурально схватился за голову. Стоило так тщательно готовить операцию, учитывать все детали, бросить в бой массу войск и средств, чтобы все усилия целой страны перечеркнуло разгильдяйство, и, может быть, всего одного человека.

— И что вы намерены предпринять, генерал?

— Уже предпринял, мой фюрер, и отдал распоряжения от вашего имени, не желая терять ни минуты времени…

Фолкстоун

— Купание не в моем возрасте, Венк! Тьфу! А говорили, что по проливу можно плыть спокойно! Тьфу!

Гудериан выплюнул соленую воду, продираясь к берегу. Ноги твердо чувствовали дно, но волны время от времени захлестывали генерала с головою. Отвратительное состояние!

— Так то днем, майн герр! А ночью тут черт знает что творится!

Адъютант заботливо поддержал командующего панцерваффе под локоть — он предпочел скорее бы сам утонуть, чем допустить гибель своего командующего. Но еще три десятка шагов — и они доберутся до спасительной сухой тверди.

— Лучше самому с «матильдами» сразиться, чем еще раз испытать такой ужас!

Генерал оживленно разговаривал и жестикулировал, как бывает с людьми после перенесенного жесточайшего стресса.

А час назад был далеко не стресс, а оживший ночной ужас, смертельный кошмар, когда огромная махина английского линкора, заслонившая, как ему показалось, половину неба, тускло освещенного печальной луною, внезапно опоясалась огнем, будто разверзлось жерло вулкана.

Им невероятно повезло, что танково-десантная баржа шла в авангарде, успела выскочить из зоны поражения орудий и укрылась в темноте.

Море, оставшееся у них за спиной, неожиданно взорвалось огромными столбами воды, чудовищным грохотом и дикими криками насмерть избиваемых людей, которые ничто не могло заглушить.

Генерал, несмотря на то что прошел несколько войн и видел немало смертей, испытал приступ животного страха от унизительного чувства собственной беспомощности.

Да, ему повезло проскочить, но тысячи танкистов из 1-й панцер-дивизии со своими боевыми машинами были принесены на заклание кровожадным морским богам.

Он хотел плакать, видя, что нет никакого спасения, и даже начал молиться, хотя делал это крайне редко.

Но случилось чудо: темнота по левому борту баржи взорвалась добрым десятком пульсирующих вспышек и тут же выплеснула четыре длинных языка пламени.

Огромный английский корабль содрогнулся — генерал собственными глазами видел, как на нем вспухли два разрыва, словно по танку, пусть и неимоверно большому, запулили фугасом. Это был, вне всякого сомнения, германский корабль, и все находящиеся на барже заорали от восторга.

Но смолкли от ужаса, когда спустя минуту английский линкор ответил — то, что увидел Хайнц, было чудовищным.

Языки пламени главного калибра вытянулись струями гигантского огнемета, а грохотнуло так, что все машинально пригнулись, оглохнув. Темнота осветилась жуткими взрывами, которые вскоре накрыли огромным пожаром героический немецкий корабль…

— Венк, у вас есть шнапс? А то мы все рискуем простыть, но позволить это нельзя, — произнес сиплым голосом «отец панцерваффе», на плечи которого подбежавшие солдаты набросили теплое одеяло. Это не курорт, и ночное купание может закончиться фатальной пневмонией.

— Ух, — выдохнул воздух генерал, хорошо хлебнув из протянутой фляжки, и заговорил злым голосом: — На море мы беспомощны, но не здесь. Венк, я должен знать, сколько у нас танков под рукой. Надеюсь, что британцы дорого заплатят за безнаказанное и жестокое истребление моих танкистов. И очень скоро, прах их подери!

Гастингс

Самолет был не военным, а мобилизованным и принятым от «Люфтганзы», потому комфортабельным. Вместо откидных полок удобные кресла у иллюминаторов, на которые усадили легкораненых, в проход, покрытый ковровой дорожкой, поставили носилки с тяжелоранеными, среди которых находился командир парашютно-десантной бригады Ойген Мандль.

Макса Шмеллинга усадили рядом с ним, бережно пристроив искалеченную осколком ногу и зафиксировав лежащую на повязке руку. Война для экс-чемпиона мира по боксу закончилась — с такими ранениями списывают не только с парашютных частей, но и вообще со службы.

Кошмарная неделя закончилась, дни тянулись месяцами, полными крови и ужаса, однако Макс не жалел ни о чем, увидев ту изнанку войны, о которой старались не писать, отдавая страницы газет героям и совершенным ими подвигам.

Но ведь в Берлине не стреляют в упор, а репортерам из «Фелькишер Беобахтер» не надо подставлять свою голову под пули и нюхать вонь вывернутых человеческих потрохов.

Шмеллинг скосил глазом вниз — командир бригады лежал неподвижно, закрыв глаза, сквозь толстый слой бинтов на животе проступали кровавые пятна. Выживет ли?

За эти дни он оценил командира в должной мере — и командовал умело, и труса не праздновал, и из полковников генерал-майором стал, вот только новые петлицы на комбинезон пришить не успели да погоны из толстого жгута перецепить.

Самолет затрясло, гул моторов усилился, Ю-52 дернулся и, набирая скорость, понесся по ВВП. Пробежка была не столь длинной, и через минуту Шмеллинг уже покачивался в воздухе, разглядев внизу освещенную автомобильными фарами полосу аэродрома.

— Война закончена, — прошептал Макс, — через два часа я буду в Берлине у лучших врачей.

Вообще-то всех раненых доставляли во Францию, но для заслуженного генерала и героев-парашютистов было сделано исключение.

А вскоре их встретит сам фюрер, и для него лично начнется мирная жизнь. Он будет просыпаться, когда хочет, пить кофе, читать в кресле газету и не втягивать в голову плечи, страшась разрыва снаряда…

— Бог ты мой!

Макс с ужасом взирал вниз — море превратилось в клокочущий огненный смерч. В языках пламени горящих судов и выстрелов был хорошо виден царящий внизу кошмар. Самолет дрожал и поднимался все выше в небо, как бы желая побыстрее покинуть развернувшийся апокалипсис.

Крепкая ладонь сжала его колено, и Макс сразу наклонился — глаза генерала смотрели требовательно, по лицу стекали капельки пота.

— Что там?! Английский флот вошел в пролив?

Макс только кивнул на еле слышный шепот генерала. А что ему было говорить, если и так понятно, почему с нескрываемым ужасом на лицах все легкораненые смотрят в иллюминаторы.

— Это ничего, чемпион. Это не страшно…

Генерал растянул в улыбке белые тонкие губы, и от этого оскала, заметив его краем глаза, боксер еще больше ужаснулся, слушая хриплое дыхание и прижав свое ухо к лицу командира.

— Небо за нами, Шмеллинг… Им с утра покажут…

«Фельзеннест»