— Вот сволочь! — выкрикнул я.
Анкрояблз Кулебякин одурачил нас так же ловко, как проделал это на корабле. Не знаю, что замыслил господин Швабрин, но, по всей видимости, усилия его оказались тщетными. Мое положение лишь усугубилось, поскольку Кулебякин приобрел ореол мученика, а я оказался паршивцем, который довел несчастного незадачливого старичка до кондрашки.
Прокурор незамедлил воспользоваться ситуацией. Пока в зале охали, причитали и кричали «Лекаря! Лекаря!», барон Набах сошел с кафедры, подошел к судьям и говорил им что-то обстоятельное, судя по губам, в выражениях не стесняясь.
— Ну и что теперь, сударь? — спросил я господина Швабрина.
— Друг мой, все идет хорошо, — улыбнулся Алексей Иванович.
Я не знал, чему он радуется. Прокурор в чем-то убеждал судей, растерянный пан Марушевич кивал, какие-то женщины суетились возле Кулебякина, и все это не предвещало ничего хорошего.
Алексей Иванович вышел вперед.
— Ваша честь, — господин Швабрин сильным голосом перекрыл поднявшийся в зале шум, — ваша честь, я протестую против приватных консультаций судей с прокурором во время суда. И взываю к вашему авторитету! Наведите, пожалуйста, порядок!
Пан Марушевич выпрямился, но сказать ничего не успел.
— А этому господину понадобился лекарь! — продолжил Алексей Иванович. — Здесь как раз присутствует подходящий специалист! — Он повернулся к залу и позвал: — Федор! Федор, прошу тебя!
Федор поднялся со своего места и прошел вперед.
— Разойдитесь, господа, разойдитесь! — прокричал он.
Изъяснялся он по-русски, и местные жители его не поняли. Но при его приближении те, кто хлопотали возле Кулебякина, отошли в сторону. Федор имел вид человека, только что вернувшегося с каторги и ищущего случая на каторгу вернуться. От него хотелось держаться подальше. Федор наклонился к Кулебякину и большим пальцем надавил старику в плечо, в ямочку под ключицу.
— Ай! — вскрикнул Кулебякин и отмахнулся от ручищ Федора.
— Ну вот, видите! — воскликнул Алексей Иванович. — Вот он и выздоровел! Его болезнь называется симуляцией и при известном подходе легко лечится. Спасибо, Федор!
Подручный господина Швабрина поклонился и вернулся к Хьюго и Гарри. Возмущенные голоса слились в единый гул. Я рассмеялся. Теперь Кулебякин выглядел посмешищем.
— Ну, мы еще повоюем, — шепнул Алексей Иванович.
Пан Марушевич пришел в негодование, топал ногами и кричал на Кулебякина. Из-за воцарившегося шума я не разобрал слов судьи, но понял, что анкрояблзу розог не избежать. Я оглянулся и увидел даму с черной вуалью как раз в тот момент, когда она поправляла головной убор. На мгновение оказалось открытым ее лицо. Это была незнакомая женщина. Я посмотрел на незнакомку в белом, сердце колотилось в груди: я боялся, что она откинет капюшон и окажется еще кем-нибудь, но не Валери де Шоней.
Пан Марушевич сумел восстановить порядок в зале и разрешил господину Швабрину начать допрос. Алексей Иванович повторил вопрос:
— Уважаемый Степан Иванович, расскажите, милостивый государь, что вы видели и слышали в Кронштадте в ту ночь, когда там останавливался великий князь Александр Павлович, путешествовавший под именем графа Норда? Вы же подслушивали разговор цесаревича, у нас есть свидетели.
— Его высочество Александр Павлович изволили спорить, — промямлил анкрояблз Кулебякин.
— А с кем спорил великий князь? — спросил господин Швабрин.
— Великий князь изволили спорить вот с этим господином, — с этими словами старик показал на Мировича.
Василий Яковлевич покраснел и насупился. А анкрояблз Кулебякин, видимо, решил, что терять ему нечего, и его понесло. Он передал содержание разговора Мировича с цесаревичем. Но и этого ему показалось мало. Он, вероятно, принадлежал к той категории людей, которые, если заведутся, то уж не остановятся, даже если сказанное обернется им же во вред. Кулебякин рассказал, как я его прогнал. А потом ко всеобщему изумлению поведал, что, обидевшись на меня, похитил пистолет у пьяного офицера и выстрелил в окно гостиной, где находился великий князь.
— Ничего не понимаю! Этого не может быть! — вдруг воскликнул Мирович.
На его слова не обратили внимания. Зал гудел. Шокированный пан Марушевич хлопал глазами, а барон фон Бремборт и герцог Эйзениц, судя по лицам, жалели о том, что высунули носы из своих провинций. Анкрояблз Кулебякин, довольный произведенным эффектом, держался героем.
Пан Марушевич добился тишины и повернулся к свидетелю.
— Господин Кулебякин, — промолвил он. — Каждый раз, как вы выходите сюда, вы сообщаете удивительные вещи. То вы поразили почтенную публику рассказом об особых отношениях с покойной российской императрицей, а теперь сообщаете, что стреляли в ее внука, в русского цесаревича. Да вы в своем ли уме, сударь?
— Еще как в своем! — закричал анкрояблз Кулебякин. — И я сообщу вам новые факты, которые не оставят сомнений в истинности моих слов. После того, как я выстрелил в окно, как я и предполагал, подозрение пало на подлого Федоркина. И поручик Мирович даже изловчился поймать мерзавца. Но подлому Федоркину удалось вырваться и оглушить господина Мировича, он ударил его кулаком в лицо и удрал. А господин Мирович остался с воротником в руках, этот воротник оторвался от кафтана подлого Федоркина. И послушайте меня, милостивые государи, послушайте! Этот подлый Федоркин проявил верх наглости! Знаете, что он сделал?! Он воспользовался тем, что господин Мирович не разглядел лица обидчика, и имел наглость в одной компании с ним отправиться в плавание на флейте «Эмералд…»!
Анкрояблз Кулебякин не договорил. Девичий визг прервал его речь. Кричала Мадлен. Я обернулся посмотреть, что произошло, и получил удар вскользь по лицу.
— Так это был ты! Это был ты, Дементьев! Я знал, что это был ты!
Разъяренный Мирович набросился на меня. Столик, за которым я сидел, перевернулся, и мы перелетели через него. Полицеймейстеры бросились на взбесившегося Василия Яковлевича. На помощь им поспешил некусаный.
— Сударь! Это какая-то ошибка! Клянусь богом, за всю ночь граф Дементьев не покинул палатки!
— Я тебе поклянусь! — огрызнулся Мирович и, вырвавшись из рук конвоиров, врезал по зубам некусаному.
Наконец-то этот господин хоть по морде получил!
Пану Марушевичу — в который раз — пришлось потрудиться, чтобы навести порядок в зале. Когда Мирович угомонился, а присутствующие притихли, председательствующий выпрямился и обвел взглядом зал. Его глаза сверкали, даже толстый слой пудры не скрывал раскрасневшихся щек.
— Вот что, господа, — произнес он. — Мы рассматриваем дело об убийстве князя Дурова, мы знаем, кто убийца, мы обязаны установить степень его вины, и нам нет нужды разбираться в похождениях разных безумцев и одержимых какими-то маниями! Мы составили протоколы ваших показаний и отправим их в Санкт-Петербург. Да и вас под конвоем препроводим в Россию. Пусть российское правосудие разбирается, как квалифицировать выстрел в окна великого князя. Бог даст, сударь, вам зачтутся заслуги перед покойной императрицей! Мы же вернемся к предмету нашего разбирательства. И, поскольку неопрошенных свидетелей более не осталось, я предлагаю обвинению и защите выступить с последним словом, прежде чем суд удалится для принятия окончательного решения.
Шутки кончились. Я почувствовал слабость в ногах. Еще несколько минут, и меня запросто приговорят к смертной казни. А может, даруют жизнь, и через неделю, подыхая на рудниках, я пожалею о том, что меня не повесили.
Бледного и трясущегося анкрояблза Кулебякина увели конвоиры. Кто-то сдавил мое плечо. Я обернулся и встретился взглядом с Мэри-Энн. Я кивнул ей.
— Мадемуазель, это запрещено, — прошептал конвоир и отстранил аэронавтессу.
— Господин прокурор, прошу вас, — объявил пан Марушевич.
Барон Набах с удовлетворением вздохнул и вышел из-за кафедры. Расхаживая взад-вперед перед судьями, он говорил о моих прегрешениях и, как о само собой разумеющемся, говорил о моей казни. Меня мучил страх, и в то же время я испытывал странное удовольствие, предвкушая, как господин Швабрин ловко обставит прокурора и добьется — нет, конечно же, не прощения, но сочувствия и снисхождения ко мне. Алексей Иванович в эту минуту незаметно сжал мою руку, чем укрепил мою уверенность в благоприятном исходе дела, разумеется, в той степени, в которой исход вообще может быть благоприятным.
