Барон Набах сделал новый ход.

— А сейчас, ваша честь, — заявил он, — я докажу, что маркиз де Ментье совершил намеренное убийство. Я прошу вызвать первого свидетеля — фройляйн Дранке.

Отворились двери. Я сгорал от нетерпения узнать, что это еще за дранке-фройляйн появилась в моем деле? В зал вошла Лизхен. Я с облегчением вздохнул, полагая, что бывшая горничная князя вновь развлечет публику рассказом про маркиза де Сада и ничего существенного не добавит.

Но я ошибся. Лизхен поклялась на Библии, и прокурор начал задавать вопросы. Лизхен сообщила, что, после того как обнаружила князя Дурова убитым, застала меня и Аннет де Шоней в кабинете Афанасия Федоровича. Она сообщила, что мы рылись в бумагах князя, а когда заметили ее, госпожа де Шоней ударила ее рукояткой кинжала по голове.

Рассказ Лизхен произвел на судей тяжелое впечатление. Чаша весов склонилась не в мою пользу. Барон Набах смотрел на меня сверху вниз, его губы изогнулись в самодовольной ухмылке. Я оглянулся на девушку в черной вуали, а затем на девушку в белом капюшоне. Где же Валери?! Ведь не бросит она меня! Не бросит! Я просунул руку под рубаху, нащупал медальон и прошептал:

— Плохо дело.

— Еще не вечер, — ответил Алексей Иванович и повернулся к судье. — Ваша честь, позвольте задать свидетельнице несколько вопросов.

Пан Марушевич кивнул. Господин Швабрин повернулся к Лизхен, его физиономия расплылась в добродушной улыбке.

— Милая фройляйн, ваши показания очень важны для установления истины, и мы крайне признательны вам за то, что вы явились в суд, а не ударились в бега, как это сделала мадемуазель де Шоней. Кстати, скажите, пожалуйста, кто именно рылся в бумагах князя?

— Она вот и рылась, — ответила Лизхен.

— Возможно, искала свои документы? Ведь без документов она не могла убежать.

— Возможно, — согласилась Лизхен.

Барон Набах зашумел и подался вперед, едва не опрокинув кафедру.

— Ваша честь, я протестую! — заревел он. — Свидетели не должны давать оценку событиям!

— Вы совершенно правы, — поддержал прокурора пан Марушевич. — Господин Швабрин, пожалуйста, задавайте вопросы по существу, а не выясняйте мнение свидетеля!

— Хорошо-хорошо, ваша честь, — Алексей Иванович приложил правую руку к груди и поклонился. — Еще один вопрос. Скажите, фройляйн Дранке, а ранее не случалось такого, чтобы Аннет де Шоней била вас?

— А то! — откликнулась Лизхен. — Князь Дуров в меня, что ни день, сапогами кидался, а мамзель его — та и вовсе била всем, что под руку ей попадалось!

— Благодарю вас, Лизхен, — промолвил господин Швабрин. — Ваша честь, полагаю, что, если свидетеля хотят устранить, его бьют лезвием, а не рукояткой. В данном же случае горничную ударили просто тем, что под руку подвернулось. И раз уж эта процедура входила в ежедневный распорядок дня в доме князя Дурова, то нет ничего удивительного в том, что и в день прилета маркиза де Ментье мадемуазель де Шоней поколотила служанку.

— Прошу вас, господин Швабрин, — пан Марушевич поморщился так, словно у него заболели зубы. — Суд сам решит, как расценивать факты. Вы, фройляйн, можете занять место в зале.

— Ваша честь, — воскликнул прокурор, — я требую отказать господину Швабрину в праве защищать обвиняемого!

Выражение лица председательствующего изменилось так, словно к зубной боли добавилась еще и головная.

— На каком основании? — спросил он.

— На том основании, — ответил барон Набах, — что господин Швабрин превращает суд в балаган!

— Ну, господин прокурор, давайте не будем впадать в крайности, — произнес пан Марушевич.

Барон Набах поджал губы и смерил нас ненавидящим взглядом.

— Обвинение сдает позиции, — шепнул Алексей Иванович. — Но и нам расслабляться нельзя.

Барон Набах вызвал следующего свидетеля. Наступила очередь поручика Мировича. Василий Яковлевич явился в зал, посмотрел на меня, ухмыльнулся и положил руку на Библию. Он произнес клятву и обратил подобострастный взор на прокурора. Барон Набах начал задавать вопросы. Поначалу поручик Мирович не добавил ничего нового к тому, что было сказано до него, — хоть тем же графом Рюховичем. Вот только эмоциональная окраска его рассказа выражала уверенность в том, что меня необходимо казнить, и как можно скорее.

Но неожиданно в деле появился новый поворот. Барон Набах спросил Василия Яковлевича: не знает ли тот, что я мог искать в бумагах князя Дурова? Мирович скривил губы и несколько секунд помолчал. Затем Василий Яковлевич выдал следующее:

— Я не хотел говорить об этом, господа, поскольку дело касается государственной тайны Российской империи. Но, как видно, мы не сможем изобличить злодейский умысел графа Дементьева, не упомянув о некоторых бумагах. Действительно, граф Дементьев прибыл в Траумштадт для того, чтобы выкрасть письма покойной императрицы Екатерины. Из-за этих в высшей мере ценных документов он и совершил убийство. Мы подоспели слишком поздно и не смогли предотвратить гибель Афанасия Федоровича. А задержись мы еще на несколько минут, и граф Дементьев уничтожил бы бумаги императрицы.

На пана Марушевича смотреть было жалко. Он выглядел так, словно к нестерпимым мигрени и зубной боли добавился острый приступ диареи. Барон Набах торжествовал. Он хотел победить — даже ценою международного скандала.

— Ваша очередь, — сказал пан Марушевич господину Швабрину, когда прокурор закончил.

— Ваша честь, — ответил Алексей Иванович, — у нас нет вопросов к этому свидетелю. Но мы бы хотели вызвать еще одного свидетеля.

— Как его имя?

— Степан Иванович Кулебякин.

— Э-э-э, — только и вымолвил пан Марушевич.

— Зачем вам этот паяц? — удивился я.

— Есть одна мыслишка, — шепнул Алексей Иванович. — Бог даст, сработает.

Послали за Кулебякиным. Мне не терпелось увидеть его в зале суда. Хотелось понять, что задумал господин Швабрин. Тем временем процесс шел своим чередом. До прихода старика судья успел вызвать новых свидетелей. Выступал некусаный, назвавший свое имя, которое тут же вылетело из моей головы. Он рассказал о том, как они с Мировичем прибыли в Шлосс-Адлер и в сопровождении офицеров Прокудько, Свиньина и Тюленева поднялись в покои князя Дурова, где и обнаружили бездыханное тело Афанасия Федоровича. Его слова по очереди подтвердили все те же Прокудько, Свиньин и Тюленев. Рассказали они и о том, как в Шлосс-Адлер прибыл великий князь и сжег конверт, который Мирович отобрал у меня.

Когда завершался опрос Тюленева, появился старик Кулебякин. Его не успели увести далеко, да и побить тоже, к сожалению, не успели. Анкрояблз испуганно озирался и выглядел затравленным зверем.

— Господин Кулебякин, мы хотим задать вам несколько вопросов, — сообщил пан Марушевич. — Отвечайте честно, и тогда, пожалуй, мы отменим решение о розгах. Для начала положите руку на Библию и поклянитесь говорить правду и только правду.

Степан Иванович произнес клятву, с опаской поглядывая на пана Марушевича. Он не сомневался, что судья сдержит слово и отменит наказание. Но при этом анкрояблз Кулебякин подозревал, что вляпается в новую неприятность. С момента последней встречи со мной он кое-чему научился.

— Вы можете задавать свои вопросы, — кивнул председательствующий господину Швабрину.

— Уважаемый Степан Иванович, — произнес мой защитник, — не могли бы вы рассказать о том, что вы делали в Кронштадте в ту ночь, когда там останавливался Великий князь Александр Павлович, путешествовавший под именем графа Норда? Начните с того момента, когда вы подслушивали разговор цесаревича.

— Я подслушивал? — переспросил Кулебякин.

Его глаза бегали, как мыши. Он опасался, что, как бы он ни поступил, любой его поступок обернется против него же. И вновь я почувствовал жалость к Кулебякину. Но это было мимолетное чувство, которое сам анкрояблз и разрушил. Наши взгляды встретились. И в его глазах вспыхнул озорной огонек. А в следующее мгновение его очи закатились, он застонал, схватился за сердце, повалился на пол, пару раз ножкой дрыгнул и затих, немного пены припустив изо рта. Зал ахнул.