И как это господину Швабрину удавалось удерживать в голове всех этих Софий, Фредерик, Август и Луиз? У меня даже голова закружилась. Пан Марушевич поджал губы и почесал затылок, отчего его парик съехал на бок.

— Вы напомнили нам важные факты, — он кивнул господину Швабрину.

— Ваша честь, вы позволите мне сказать несколько слов этому господину? — Алексей Иванович указал на Кулебякина.

— Вы вольны обращаться к кому пожелаете, — пан Марушевич изобразил рукой разрешительный жест.

Господин Швабрин повернулся к Кулебякину, несколько секунд разглядывал белый фрак с ярко-зеленым воротником, ярко-красный жилет и ярко-желтые брюки. Шляпу с высокими загнутыми полями Степан Иванович держал в руках.

— Так вот, я вам, э-э-э, — господин Швабрин запнулся, секунду размышлял, как лучше обратиться к собеседнику, и наконец выдал, — анкрояблз Кулебякин… Да. Анкрояблз Кулебякин, я хочу дать вам совет. Чтобы впредь избежать подобных несправедливостей, в будущем, прежде чем пускаться в любовные авантюры, предупреждайте даму, что рассчитываете на денежное вознаграждение за оказанный ей амур.

В зале началось бурное веселье. Особенно громко, я бы сказал, непристойно громко, хохотали гусары. Анкрояблз Кулебякин раскраснелся и сделался похожим на индюка. Барон Набах вращал глазами и готов был испепелить и господина Швабрина, и Кулебякина. Пан Марушевич хлопал в ладоши, призывая к порядку. И пока продолжались шум и гам, я успел рассказать Алексею Ивановичу о том, как впервые повстречал Кулебякина в Кронштадте. Поведал я и о ночном происшествии возле дворца Петра Великого, упомянув и о том, что стрелявшим в окна цесаревича оказался Кулебякин, в чем он сам только что приватно признался. Алексей Иванович выслушал меня с большим вниманием.

Пока мы говорили, тишина в зале восстановилась. Председательствующий повернулся к господину Швабрину.

— Сударь, я требую уважения к суду.

— Простите, ваша честь, я только хотел…

— Ладно-ладно, — перебил Алексея Ивановича пан Марушевич.

Он вышел через заднюю дверь, барон фон Бремборт и герцог Эйзениц последовали за ним. Отсутствовали они не больше минуты. А вернулись в сопровождении еще двоих конвоиров. Дюжие молодцы остались стоять у двери, а председательствующий с советниками заняли свои места за столом.

— Дамы и господа, прошу всех встать. По поводу обвинения, предъявленного господином Кулебякиным Степаном Ивановичем, суд постановляет. Вне зависимости от того, разрешено или запрещено в Российской империи называться разными именами, поскольку сами особы императорской семьи позволяют себе называться разными именами, то и подданных российских негоже за это наказывать. Таким образом, мы считаем, что маркиз де Ментье имеет полное право называться в Санкт-Петербурге Сергеем Ивановичем Федоркиным, а в Москве Сергеем Христофоровичем Дементьевым, также он имеет право именовать себя маркизом Сержем Христофором де Ментье и Федором Кузьмичем Каблуковым. Безусловно, он должен помнить, что нельзя называть себя разными именами на территории одной губернии.

Я с облегчением вздохнул — видимо, чересчур шумно, потому что пан Марушевич бросил на меня сердитый взгляд поверх пенсне.

— Также, — продолжил он свою речь, — нет никаких оснований считать, что маркиз де Ментье самовольно присвоил себе титул дворянина. Поскольку императрица Екатерина наградила его отца чином полковника, то тем самым произвела его в дворянское звание. Таким образом, маркиз де Ментье является потомственным дворянином. Также суд хочет отметить, что нет никаких оснований полагать, что отец маркиза де Ментье был отмечен милостью императрицы по недоразумению. Нам представляется, что российская царица таким образом вознаградила его за высокое кулинарное искусство.

— Ничего себе — кулинарное искусство! — взвизгнул анкрояблз Кулебякин.

— Попрошу вас не перебивать меня, иначе я накажу вас за неуважение к суду, — произнес сердитым голосом пан Марушевич.

Анкрояблз Кулебякин поник, он смотрел на меня с ненавистью. Я ответил ему ухмылкой. В душе я ликовал. Но оказалось, что впереди еще больший праздник.

— В отношении вас, Степан Иванович Кулебякин, суд вынес отдельное решение. Вы признаны виновным в том, что, пребывая в Санкт-Петербурге под именем Степана Ивановича Кулебякина, назвали себя Федоркиным Иваном Кузьмичем. Мало того, что вы назвались разными именами на территории одной юрисдикции, так вы еще и использовали имя, заведомо зная, что оно принадлежит другому человеку. По совокупности совершенных вами преступлений вы приговариваетесь к одному году работ на каторге…

— Что?! Что это значит?! — Анкрояблз Кулебякин не верил своим ушам.

А я даже пожалел старика.

— Попрошу вас! — повысил голос пан Марушевич. — Но за давностью срока, а также учитывая то, что вы уже побывали в ссылке, хотя и по другому поводу, суд решил заменить каторжный срок десятью ударами розгами. Решение суда подлежит немедленному исполнению. И поставим точку на этом деле. Да будет так.

Пан Марушевич кивнул двум новым конвоирам. Они схватили анкроябля Кулебякина и повели его под всеобщий хохот. Степан Иванович побледнел, ему сделалось не до смеха. Он понял, что его будут бить. Каторга ему больше не грозила, и проснувшаяся во мне было жалость уступила место добродушному ехидству. До меня донеслись слова председательствующего, из которых я понял, что Кулебякину сделают не очень больно.

— Господа, — напутствовал пан Марушевич конвоиров, — это тот случай, когда халатность и нерадивость будут только приветствоваться! Прошу вас, не переусердствуйте.

— Да мы так, погладим немного, — ответил один из дюжих молодцов.

Я встретился взглядом с анкрояблем Кулебякиным, улыбнулся, приподнял — насколько позволяли кандалы — руку и помахал ему.

— Ну а мы, господа, вернемся к тому печальному вопросу, из-за которого были вынуждены собраться здесь, — объявил пан Марушевич. — Я еще раз попрошу всех, кто имеет что-либо против или в защиту обвиняемого, сделать свои заявления. Надеюсь, что заявления эти будут соответствовать сути нашего дела, а не превратят заседание в балаган.

В зале шушукались, но заявлений никто более не делал. Несколько секунд пан Марушевич взирал на присутствующих поверх пенсне, затем вздохнул и промолвил:

— Ну что же, господин прокурор, вам слово!

И понеслось!

Глава 47

Сперва в качестве свидетеля вызвали графа Рюховича, и он торопливо рассказал все, что сумел выяснить в ходе следствия.

Потом господин Набах вращал глазами, брызгал слюной и говорил о том, как я под покровом ночи проник в покои князя Дурова и нанес ему коварный удар ножом в спину! А Алексей Иванович возражал, утверждая, что с покойным я состоял в дружеских отношениях и потому мог запросто без экивоков залететь к нему поздним вечером на огонек. И первый удар я-де нанес не коварно в спину, а открыто в живот, не сдержавшись в пылу спора, в чем теперь искренне раскаиваюсь.

Прокурор кричал, что я пытался скрыться с места преступления и с этой целью побежал на крышу, где меня поджидал привязной аэростат. А мой защитник отвечал, что к тому времени, о котором говорит барон Набах, монгольфьера давным-давно и след простыл, а я выбрался на крышу, чтобы с горя от содеянного с этой самой крыши головою вниз броситься, и исполнил бы задуманное, если бы Клавдий Марагур не остановил меня.

Тогда прокурор заявил, что я попугаю головку нарочно свернул, дабы птичка криком меня не выдала. А господин Швабрин рассмеялся на это и напомнил про то, что, как выяснилось в ходе следствия, князь Дуров с девицей де Шоней любили в маркиза де Сада поиграться, а какая же игра в маркиза де Сада обходится без того, чтобы птичке голову не оторвать?!

Зал напрягся после этих слов. Те, кому забавы в духе маркиза де Сада были чужды, о достоверности эпизода с попугаем судить не могли. Те же из присутствующих, кто был непрочь отлупить свою половину прежде, чем отдать совместную дань Эроту, помалкивали, с одной стороны, не желая выдавать своих интимных пристрастий, с другой стороны, мучаясь чувством, что упустили нечто важное в своей жизни.