Из лошадиной утробы уже показались на свет черный влажный носик с нервно двигающимися ноздрями и плотно прижатые к нижней части мордочки черные блестящие копытца. Кобыла нервно вздыхала и постанывала, все время, пытаясь подняться на ноги.

Оливия стояла перед кобылой на коленях, поглаживала роженицу по шее, придерживала ее, нежно уговаривая:

- Детка, потерпи еще немного, пожалуйста. Потерпи, дорогая! Поднатужься еще, девочка. Ну, еще немножко… Сейчас все кончится, и ты отдохнешь, дорогая.

Судорожные волны родовых схваток пробегали по животу животного, выталкивая силой мышечных сокращений жеребенка на свет. Голова новорожденного с согнутыми в коленях ножками появилась из материнской утробы.

Рони Уолкотт быстро протер голову и ноздри жеребенка пучком сена, и малыш сделал глубокий судорожный вдох. Его легкие впервые наполнились горным воздухом и полностью расправились. Этот четвероногий младенец мгновенно почувствовал и ощутил вкус и сладостный запах внешнего мира… И вот наконец весь он, такой красивый, гармонично выстроенный, с затейливыми завитушками на влажной коричневой шерстке, высвободился из уютного и теплого, но вдруг ставшего ему тесным нутра матери.

Рони вынул из чехла индейский нож и отрезал пуповину. Едва оправившись от чрезмерного напряжения, крохотный жеребчик уже попытался подняться на свои подгибающиеся ножки. Ткнулся носом в поросшую травой землю, чихнул и, неуверенно выпрямившись в полный рост и пошатываясь от слабости, наконец сделал свой первый крохотный шажок, взмахнув своим густым, влажным хвостиком.

Кобылка поднялась и принялась нежно вылизывать своего первенца. Она обнюхивала его, ласково и грубовато подталкивая своей большой добродушной мордой.

- Ну, вот и поздоровались! - Оливия поднялась и отряхнула обтянутые брюками колени от прилипших травинок. - Твой сынок вырастет сильным и красивым мустангом. И самые прекрасные и сильные кобылки пойдут за ним, чтобы рожать таких же красивых и сильных жеребят.

Снова Берни заметил, что на крыльце появился маленький мальчик в спальной пижамке из полосатой ткани. Он сонно потирает глаза кулачками и делает несколько шагов к самому краю площадки. Еще шаг-другой - и малыш оступится, упадет с высоты на каменистую отмостку вокруг дома! Кроха с размаха ударится об утрамбованный гравий и больно расшибется. Его сын расшибется!

Берни Дуглас хочет удержать мальчика от последнего, самого рискованного шага, протягивает руки, чтобы подхватить его, успеть удержать за рубашечку… И вдруг осознает, что у него нет рук. Он в панике пытается осмотреться. Действительно - у него нет ни рук, ни ног, ни его сильного, мускулистого, тела, ни лица. Его нет совсем - не красавца, но и не урода, а весьма привлекательного для незамужних женщин джентльмена, каковым он считал себя… Его нет рядом с мальчуганом-крохой. Он всего лишь дух, лишенный плоти и силы дух.

- Оливия! Ливи! - кричит он в ужасе. - Мальчик сейчас упадет с крыльца! Он разобьется, Ливи!

Но никто не слышит его. Все окружили новорожденного жеребенка, восхищаются его красотой и статью, будто невесть каким чудом. А Берни не знает, как привлечь их внимание к малышу на крыльце, который стоит теперь, покачиваясь на некрепких ножках, на самом краю крыльца. И смотрит на открывшийся перед ним мир, таящий миллион опасностей, восторженными синими глазами.

- Оливия! Ты слышишь меня? Наш сын разобьется!

И внезапно весь мир рушится перед Берни Дугласом. Больше нет перед ним ни дома, ни Рони Уолкотта, ни Фрэнка Смитта, ни Оливии. Словно огромная комета в черном небе проносится зловещая тень.

Ему кажется, что прошло совсем мало времени с того момента, как Оливия поила его лимонадом из высокого стакана с красными поперечными полосками.

Она мгновенно откликается на его мольбу:

- Я здесь, Берни. Я с тобой. Дорогой мой и любимый!

Берни Дуглас с трудом открывает глаза. И понимает, что лежит в той же комнате, освещенной двумя масляными лампами. На той же самой мягкой и широкой кровати, укрытый пуховым стеганым одеялом. Над ним склонилась Оливия, испуганная и встревоженная. Лоб у него вспотел, и Оливия бережно обтирает его влажным, прохладным полотенцем:

- Все хорошо, Берни. Все хорошо. Сейчас тебе станет лучше, вот увидишь…

- Мне уже лучше, дорогая! - он вздыхает облегченно, увидев ее нежное лицо, склоненное над ним. - Ты спасла нашего малыша, Оливия?

- Какого малыша? - недоумевает она.

- Нашего сына! Не лги мне, Ливии. Не лги! Не делай вид, будто не знаешь, что у нас родился сын.

- Ты что-то путаешь, дорогой Берни. У нас с тобой еще не мог родиться сын. Еще не прошло и полутора месяцев с тех пор, как мы с тобой решили пожениться.

- Ты опять лжешь мне, Олив! - упрекает он ее. - Я хорошо знаю, что ты - лгунья!.. Скажи, наконец, правду, что случилось с нашим сыном?

- Рони Уолкотт, хотя бы ты объясни ему, что у нас не было сына и не могло еще быть! - в отчаянии Оливия умоляет индейца, который опять стоит возле открытой двери, прислонившись спиной к косяку.

- Патрон, ты болен, - сообщает индеец, будто Берни Дуглас и сам не знает, что он болен.

У него закружилась голова, когда он решил зайти в магазин Райфла, чтобы купить Оливии какой-нибудь хороший подарок. И больше молодой человек не мог припомнить ничего.

- А где я нахожусь, Рони Уолкотт? И почему я тебе верю, индеец?

- Ты был в Райфле, Берни Дуглас. И заболел там. А сейчас ты на ранчо <Клин Крик>. Оливия долго ждала тебя, а потом отправилась искать. Если бы не она, то ты, возможно, уже умер бы. И покоился на кладбище Райфла где-нибудь рядом с бабушкой Оливии! Посмотри на свои руки, Берни, ты стал потихоньку поправляться… Около двух недель назад мы привезли тебя на ранчо. И я внес тебя в дом, точно ребенка, патрон! Ты что-нибудь хочешь?

- Сейчас лето? - выслушав рассказ индейца, спрашивает молодой человек.

- Уже осень, Берни. Осень! Сентябрь. В горах уже выпал снег, но у нас пока тепло, трава не пожелтела и не пожухла…

Оливия с жалостью и сочувствием склоняется над ним.

- И тебе скоро исполнится уже тридцать два года, дорогой.

- Мне тридцать два года? - Берни изумлено переспрашивает и озадаченно задумывается. - И ты моя жена - Ливи? - вспоминает он. - Мы с тобой обвенчались?.. Но, к сожалению, я не помню, когда это произошло!

- Нет! Мы с тобой так и не обвенчались, Берни Дуглас. Ты обещал вернуться из Райфла через две недели. Но не вернулся… Сначала я считала, что ты обманул меня и бросил навсегда. Я очень горевала, потому что люблю тебя, Берни! - в ее синих глазах сверкнули слезинки. - А потом узнала, что ты не обманул меня и купил на мое имя это ранчо, Берни.

- Не плачь, Ливи, любимая моя. Я не собирался обманывать тебя. И не обманул! Я вернулся к тебе, Оливия. Вернулся!

- Ты еще не вернулся окончательно, Берни! Ты впадаешь в забытье и где-то бродишь в прошлом, на какой-то неведомой мне грани между жизнью и смертью… Но я никому не отдам тебя, любимый! Никому. Может быть, ты хочешь поесть, Берни? Что ты хочешь, дорогой?

Берни снова задумывается, озадаченно наморщив лоб. Сердце Оливии сжимается от любви и жалости к нему. Она изо всех сил старается сдержаться, чтобы не зарыдать.

- Пока ничего не хочу. Только спать. - Берни смыкает веки и дышит ровно и глубоко. И не видит, что Оливия нежно, улыбается, утомленная, но все же успокоенная.

- Поспи, дорогой Берни Дуглас. Отдохни, ты так утомился.

Но любимый уже не слышит ее тихих слов, он уже провалился в глубокий, ровный сон без сновидений и бредовых кошмаров.

Отныне жизнь его превращается в череду коротких периодов бодрствования и длительных оздоровляющих снов. Однажды проснувшись ночью, он застает Оливию сидящей у его постели. Она не заметила, что он пришел в себя и продолжает сидеть в прежней позе, слегка покачиваясь, и подпирая кулачком подбородок. В щель между неплотно задернутыми шторами заглядывает лиловый мрак ночи. Комната освещена слабым светом ночника. Крохотный огонек подмигивает, оттого что фитиль почти утонул в масле.