- Как хорошо, что в доме натоплено. Мы немного продрогли во время пути… Папочка, не удивляйся ничему. Я благодарна тебе за все. Бабушка откладывала твои деньги, вот потому я имею теперь крышу над головой. Рони, дорогой, принеси, пожалуйста, Берни. Мы поместим его в мою комнату! - Оливия поспешила взять на себя заботы хозяйки ранчо. Пусть отец привыкает к тому, что она - взрослая, самостоятельная женщина.

- Я хотел бы серьезно поговорить с этим молодым человеком! - и Фрэнк Смитт грозно (как ему казалось) потряс заряженным карабином: - Где он?.. Этот грязный ублюдок стыдится посмотреть мне в глаза! Мои внуки не должны расти незаконнорожденными. Он не переступит порога твоего дома, Оливия! - в глазах Фрэнка Смитта сверкают негодование и возмущение, но дочь так спокойно и уверенно осаживает его, что он даже не смеет возражать ей:

- Папа, папа, перестань изображать из себя бандита!

Оливия с сожалением смотрит на отца и устало улыбается. Ей немного жаль постаревшего <дядю Фрэнка>. В нем уже не оставалось прежней удали и уверенности, которые так восхищали ее когда-то.

- Тебя здесь очень любят, и совершенно никто не боится! Ты здесь, конечно, хозяин, но все-таки не во всем. И, пожалуйста, не повторяй, дорогой папочка, бабушкиных ошибок. Конечно, если ты хочешь мне и своим внукам счастья.

Оливия отправляется на кухню, откуда разносится по дому аромат сбежавшего кофе.

- Как хорошо дома!.. - неожиданно громко говорит она, словно пытаясь убедить себя в чем-то или вступая в спор с собой, прежней, глупой, нелогичной и наивной девчонкой: - Папочка, дорогой, ты не представляешь, как здорово, что есть на свете дом, затерянный в горах, и ты знаешь, что тебя там всегда с нетерпением кто-то ждет. Пусть даже это всего лишь мои любимые пеструшки и Бебидейзи.

- Оливия, дитя мое, похоже, ты хочешь заняться разведением лошадей? Никогда не представлял себе, что моя кроха, моя козявочка, когда-нибудь превратится в леди ранчьерос!

- Еще не превратилась, папа. До этого еще слишком далеко. И многому предстоит учиться, - услышав тяжелые шаги на крыльце, Оливия поспешила открыть дверь: - Сюда, Рони. Осторожнее!

Она склонилась к беспомощному Берни Дугласу, которого Рони положил на мягкую перину, и бережно накрыла его бабушкиным пуховым одеялом. Больной что-то побормотал, приоткрыл глаза, обвел бессмысленным взглядом ярко освещенную несколькими лампами комнату и снова впал в забытье, так и не узнав никого.

- Ты видишь, папа, Берни Дуглас болен. Так что твоя беседа с ним откладывается на неопределенный срок. Понятно? Да и нужна ли она? Ведь у меня будет от Берни ребенок! И этот ребенок зачат в любви, папочка. Возможно, такой же большой и сильной, какую довелось узнать тебе и моей любимой мамочке. И не пройдет года, как ты сделаешься дедом!

За кухонным окном раздалось призывное мычание Дейзи. Оливия схватила ведерко, стоящее на полке стеллажа, и выскочила на крыльцо. Следом за ней заспешила мисс Сара:

- Мисс Оливия, можно я подою Дейзи? Я умею! - и в подтверждение своих слов, она кинулась мыть руки: - Полотенце, есть в доме чистое полотенце?

- Не суетитесь, мисс Сара. В этом доме есть все, что необходимо для жизни… Дейзи, слушайся мисс Сару, милая, - нежно втолковывает она корове, поглаживая ее по пестрому боку.

- Угощайся, Дейзи, - негритянка протянула корове кусок черствой лепешки. Та с недоверием покосилась на чернокожую женщину, но затем лепешку взяла и уже не противилась тому, что именно Сара принялась ее доить. - А вы идите к мистеру Дугласу, мисс Оливия, идите. Я справляюсь.

- Вижу, что справитесь, мисс Сара. Спасибо, дорогая!

- У вас хорошее хозяйство, мисс Оливия. Вы сами все здесь налаживали?

- Налаживали, когда я еще не была здесь хозяйкой. Миссис Лиззи Мартин помогала. И Мэган… Мэган теперь в монастыре. Ее муж умер во время эпидемии, вот она и постриглась в монахини… Надо еще сказать Рони, чтобы помог устроить вам в угловой комнате пару топчанов.

- А Рони, правда, ваш брат, мисс Оливия?

- О! - вздохнула девушка, оглядываясь и улыбаясь немного печально. - Мне уже не раз задавали это вопрос! Да, Рони мой двоюродный брат со стороны отца.

Оливия понимала, что пора возвращаться к Берни, умыть его и переодеть, но ее внезапно неодолимо потянуло к загонам. Туда, где оставались матки с жеребятами-сосунками. Странно, но ей неодолимо захотелось взглянуть на них. И, остановившись на миг, Оливия повернулась и пошла по тропинке, заросшей по обочинам широколиственным подорожником. В низинах и тенистых местах роса матово светилась жемчужным сиянием.

В дальнем загоне откуда-то появились новые лошади. Оливия свистнула, и они весело побежали по кругу, взбрыкивая и довольно фыркая.

- Откуда вы здесь, дикари?

Оливия остановилась и протянула ладонь. Первой подошла гнедая кобыла, она обнюхала ее пустую ладошку, разочарованно глянула в лицо и дохнула мягким теплом. Вороной жеребенок пугливо переминался в стороне, перебирал длинными стройными ножками в белых чулочках до колен, кивал лобастой головой с белой звездой между влажными и глубокими лиловыми глазами. Устремив в любопытстве длинную красивую шею в сторону Оливии, он втягивал незнакомые запахи широкими подвижными ноздрями.

- Эй! - тихо и нежно поманила Оливия жеребенка. Но он по-прежнему стоял в стороне, то внезапно взбрыкивая, то вновь неподвижно замирая, словно желая показать себя хозяйке со всех сторон. - Иди ко мне, кроха!

- Он тебе нравится, Оливия? - Рони Уолкотт остановился рядом и, облокотившись на свежие жерди, протянул жеребенку ломоть черствого хлеба.

- Очень. Видишь, какой он красивый? Просто прелесть!

- Да, совершенно необычная масть!

Жеребенок осторожно приближался - боком, боком. Потом рванулся вперед одним стремительным движением, выхватил хлеб из руки охотника. И так же стремительно умчался прочь.

- Похоже, его привела сама мать. Странно! - Оливия задумчиво смотрит вдаль на горы и густой сосновый лес, покрывающий их от подножья до самых макушек.

- Все понятно, - объясняет Рони. - В горах полно опасностей, а в душах мустангов еще жива привязанность к человеку. Человек не только пользуется силой лошадей, но и защищает от хищников, бескормицы и прочих превратностей природы.

- Оливия! - прокричал с высокого крыльца Фрэнк Смитт. - Оливия, иди домой! Берни зовет тебя. Иди скорее!

- Иду! Иду! - отозвалась Оливия и торопливо зашагала к дому. А потом и вовсе побежала по узкой тропинке, протоптанной в густой траве альпийского луга.

Берни Дуглас снова стоял перед подвесным мостом. И снова мост раскачивался над пропастью. Почти истлевшие веревки еле удерживали дощечки, привязанные к толстым прожилинам. Приходилось ступать очень осторожно, пробуя ногой каждую плашку, проверяя крепость каждого веревочного узла. Берни шагал скользящим индейским шагом, с опаской продвигая вперед ступню за ступней.

На другой стороне моста его ожидали Оливия с мальчиком на руках, Рони Уолкотт и высокий пожилой мужчина с седыми волосами на висках. Все они с напряженным вниманием следили за каждым шагом молодого человека, за каждым его еле заметным движением.

Мальчик на руках у Оливии весело смеется и шаловливо грозит Берни Дугласу крохотным пальчиком. У малыша ярко-синие глаза и светлые вьющиеся волосы. Берни не может отвести взгляда от прелестного очаровательного мальчугана и внезапно оступается…

На лицах наблюдающих за ним Рони, Оливии и незнакомого пожилого джентльмена отражается испуг. Они со страхом наблюдают, как его ноги проваливается в дыру, и Берни Дуглас повисает на руках над пропастью.

- Не смотри, не смотри вниз, Берни Дуглас! Берни, дорогой, не смотри вниз… - в тревоге предупреждает его Оливия.

Берни ложится грудью на дощатый настил, подтягивается, с огромным трудом вползает на мост и какое-то время лежит, отдыхая и набираясь сил.

Берни с надеждой и мольбой смотрит на Рони и Оливию: