– Ну, чего он? – подскочили к Мише ребята.

– Вроде как извинился, что меня подставил. – По всему виду Гравитца было ясно, что его так и распирает от гордости.

– Ну и правильно. Значит, хороший мужик.

– Мне он всегда нравился…

С тех пор, когда Миша Гравитц попадал в поле зрения Марата, он становился во фрунт и с неизменным «Гравитейшен!» отдавал американский салют. Тот в ответ тоже щелкал каблуками, делал ответный жест и в такт охраннику выкрикивал:

– Робеспьер!

Марату это явно нравилось.

Вот и сейчас он едва заметно улыбнулся – не так, как на подкол Снежной Королевы, а почти по-человечески… Но тут же лицо Марата дрогнуло, рот исказился волчьим оскалом, а глаза на миг заволокло пеленой ненависти – в школе появился он, звереныш Александр Николаевич Сазонов, сын человека, которого Марат мог со всеми основаниями благодарить за свое нынешнее положение.

«Не сейчас. Месть – это блюдо, которое едят холодным», – напомнил себе Марат.

В понедельник Санек летел в школу словно на крыльях. У двери торчал Марат, дернувшийся при появлении Сашки.

«Ну вот, сейчас привяжется с какой-нибудь ерундой», – подумал Санек, но Марат ничего не сказал. У Сазона было странное чувство, что охранник его почему-то недолюбливает. Хотя, если разобраться, – кого он долюбливает, этот похожий на восточного царька Марат?.. Бог с ним. Сашка проскользнул мимо и тут же забыл об охраннике: хватало и своих забот.

Лиля и Коза сидели на своих местах, а вот Темыча не было – друг звонил накануне вечером, хрипя и сопя, объяснял, что простудился в бассейне.

День принес еще один сюрприз – в классе появилась новенькая. В середине сентября. Хорошо что не в середине учебного года! Зато прямиком из Швейцарии – ну точно, «какие люди в Голливуде»! В точности под стать этой элитной школе. Вера Баринова. Новенькая Сашку не заинтересовала, сразу видно: ничего особенного – тихоня, заучка, тем более девчонка оказалась болезненно полной. Санек на нее и не смотрел – он смотрел на Лилю…

На первой же перемене Лилю плотным кольцом обступили девчонки и затрещали, как сороки. Родители подарили Варламовой на день рождения айфон – и теперь подружки листали инструкцию и с умным видом нажимали кнопки.

До самого конца занятий Лиля на Санька даже не взглянула. Если подруги рассредотачивались, то ее надежно прикрывала Коза, словно телохранитель – американского президента. Даже до грубости доходило:

– Ты чего смотришь. Пойди покури. Ах, уже покурил? Ну так пойди и покури еще.

И после уроков девочки ушли целой толпой – не иначе как домой к Лиле, настраивать звонки, записывать эмпэтришки в память и телефоны в записную книжку. Оставалось только надеяться, что и его, Санькин, номер тоже уляжется на какую-то неведомую электронную полочку в стильном матовом серебристом корпусе.

Но Лиля не звонила и в аське ему не отвечала, даже несмотря на статус «готова поболтать». Санек был в полном недоумении. Ему казалось, что после поцелуев в темной кухне он, скажем так, приобрел на Лилю какие-то права – то есть, разумеется, не на саму девушку, а хотя бы на ее внимание. Почему бы на перемене не подняться на четвертый этаж, где на площадке перед вечно запертым актовым залом почти всегда пусто и никто не сможет помешать им поговорить? Почему бы после уроков не пройтись погулять в последние погожие деньки?

Разумеется, можно было действовать нахрапом – вызвать Лилю на прямой разговор, оторвав ее от навязчивой и самонадеянной Козы. Или позвонить ей самому. Но Санек почему-то не мог этого сделать. То ли не хватало храбрости, то ли внутренний голос подсказывал, что лучше подождать…

Ольга пришла домой уже очень поздно, зато почти счастливая – с авансом в кармане и сумкой, набитой продуктами первой необходимости. Удалось-таки уговорить начальство дать немного денег в счет зарплаты. В этом и преимущество ее крохотного магазина – в солидной компании такие штуки невозможны.

– Санька, я дома! – закричала она из прихожей.

Он выглянул из комнаты, улыбнулся.

– Привет, мам! А тебе тут какой-то мужик звонил!

Сердце замерло, а потом тревожно заколотилось в грудную клетку.

– К-какой мужик? – Ей пришлось нагнуться, маскируя внезапный страх. И откуда он только взялся – липкий, противный, как змея, ползущий по позвоночнику. Она сама не понимала, отчего так испугалась. Чувство было иррациональным и, возможно, потому ошеломительно сильным.

– Не знаю, он не представился. Странный какой-то. Будто издали звонил – в трубке одни помехи. А когда я сказал, что тебя нет, сразу отключился.

Ольга медленно сняла туфли и только после этого нашла в себе силы ответить как можно безразличнее:

– Так это Рома. Он должен был мне позвонить. Ты что, уже родного дядю не узнаешь?

Она не знала, зачем сплетала эту явную ложь – просто нужно было говорить, уверить сына, а главное себя, что все хорошо, все под контролем.

Сашка с сомнением покачал головой, принимая из рук матери старенький застиранный плащ.

– Что я, дядю Рому не узнаю?..

– Нет, нет, это он! – горячо заговорила Ольга. – Просто он пьяным был. Ты же знаешь, что Рома пьет… Сейчас у него подряда нет – вот и ушел в запой.

Лицо Саньки по-прежнему выражало недоверие, однако спорить он не стал, только пожал плечами и удалился в комнату. Когда Ольга заглянула к нему, Саша сидел за компьютером перед открытой аськой и с сосредоточенным видом пялился в экран, точно ожидая оттуда божественного откровения.

Ольга не стала его тормошить. У сына уже своя, почти взрослая жизнь… Мальчик очень переменился за время, что прошло после ухода Николая, но сейчас, похоже, переживает уже не из-за отца. «Эта Лиля… наверное, дело в ней», – решила Оля, но расспрашивать Сашку опять же не стала: придет время – сам все расскажет.

Она очистила от жирной осенней грязи туфли, прошла на кухню и принялась рубить капусту на борщ. Кто же звонит ей? И зачем? Может, просто хочет запугать?.. Если и вправду маньяк?.. Что тогда делать? Ольга отложила нож и взялась за телефон: надо позвонить Николаю. Он оперативник, он разберется… Но палец так и завис над кнопкой вызова.

Николай ушел. Он ясно дал понять, что ему нет никакого дела ни до нее, ни до сына. Звонить и просить о чем-то невозможно.

Надо справляться со всем самой. Надо оставаться сильной.

Ольга снова взялась за нож и принялась рубить капусту с такой яростью, словно в этом несчастном кочане заключалось все мировое зло, вся несправедливость.

Как странно, что с Колей все сложилось именно так… Начиналась их история совсем по-другому.

– Знаешь, я циничный мент, – несколько рисуясь, говорил Николай, заглядывая Оленьке в глаза, – но готов плакать, как младенец, когда только представлю, что мог пройти мимо тебя!

Они сидели на ковре в его комнате. За окном покачивались на холодном мартовском ветру голые ветви деревьев. Между ними горела свеча, и от ровного желтого пламени, а может быть, от ласки любимых глаз Оленьке было необыкновенно тепло.

– Этого не могло не случиться. Мы не могли пройти мимо друг друга, – ответила она, не отводя взгляда.

Она чувствовала, что говорит истинную правду, что даже жестокий мир не настолько несправедлив, чтобы они прошли мимо друг друга, разминулись, а потом всю жизнь страдали, смутно ощущая какую-то странную неправильность – неуловимую, но еще более болезненную от этого. Скорее всего, каждый из них встретил бы кого-нибудь, завел семью, детей, но все это было бы не то, и человек, который рядом, порой вызывал бы легкое недоумение просто потому, что был бы не тем…

– И опять между нами пламя. Я даже думаю, что это наш символ, – сказал Коля и, не боясь обжечься или подпалить одежду, прямо над огоньком свечи потянулся к Оле.

Она тоже всем телом подалась к нему. Их губы встретились над трепещущим огнем умирающей в муках, плачущей восковыми слезами свечи – безмолвного свидетеля и регистратора их счастья.