Она снова поднесла ружье к плечу, но прицеливаться не стала. Эмери сделал шаг назад и сказал:

— Пошли, Эйлин.

Вторая преступница достала нечто, больше напоминающее инструмент, чем оружие, толстый изогнутый металлический прут, раздвоенный на конце.

— Я не хочу с вами драться. — Он сделал еще шаг назад и показал на голову Эйлин. — Разрешите мне взять шапку и отдать ее девочке.

Выстрел прозвучал так неожиданно, что Эмери даже не успел испугаться. Что-то яростно дернуло его за куртку.

Он бросился к стрелявшей, но поскользнулся и упал. Она опустила ружье и передернула затвор почти так же быстро, как сделал бы он сам, а потом снова навела его на Эмери.

— Нет, нет! — Он поднял вверх руки. — Мы уходим, клянусь.

Он начал отползать назад, не поднимаясь на ноги, боковым зрением наблюдая за Эйлин, которая с застывшим от ужаса лицом смотрела на него.

Когда Эмери оказался в десяти ярдах от линкольна, он поднялся на ноги и позвал:

— Эйлин, иди сюда. Нам пора домой.

Она смотрела на злодеек, пока одна из них не махнула рукой, и лишь после этого медленно двинулась к Эмери.

У него возникло ощущение, что правый бок сильно обожгло раскаленным железом. «Интересно, насколько серьезно ранение», — вяло подумал он.

Взяв Эйлин за руку, он повернулся спиной к машине, и они зашагали обратно по колее, оставленной линкольном. Эмери шел и ждал выстрела в спину.

— Папа?

Он боялся говорить, но все-таки ответил:

— Что такое?

— Ты не мог бы меня понести?

— Нет. — Эмери понимал, что должен объяснить, но был в состоянии думать только о направленном ему в спину ружье. — Нам нужно идти. Ты уже большая девочка. Пошли, милая.

— Я хочу домой.

— И я тоже, милая. Мы туда и направляемся. Идем, здесь не так уж и далеко. — Эмери рискнул бросить быстрый взгляд на озеро, на этот раз он увидел далекий отблеск льда, залитого голубоватым светом. Больше для себя, чем для испуганного ребенка пробормотал: — Кто-то плавает на катере.

Никто — во всяком случае, ни один человек в здравом уме — не станет спускать катер на воду в такое время года. Все лодки давно на берегу, где благополучно дожидаются весны.

Эмери снял очки, сунул их в карман куртки и посмотрел назад. Линкольн Джен уже скрылся бы в темноте, если бы не мигающий красный свет габаритных огней. Пока он смотрел, огни погасли.

— Они грабят машину, — сказал он Эйлин. — Только что сняли генератор или аккумулятор.

Она ничего не ответила, и он снова зашагал в сторону дома, подняв повыше воротник, чтобы хоть немного прикрыть уши. Ветер дул слева; а справа он чувствовал тепло сочащейся крови, постепенно пропитывающей одежду. Слабое кровотечение, так ему казалось, — значит, он получил легкое ранение и обязательно выживет. Это была мягкая охотничья пуля, но она пролетела совсем небольшое расстояние, поэтому не успела заметно расшириться — скорее всего, она лишь немногим превышала тридцатый калибр, когда вошла ему в бок.

Следовательно, жизнь будет продолжаться, по крайней мере, еще некоторое время. Возможно, у него возникнет искушение отдать свое тело озеру — пройти по тонкому льду, пока он не подломится под ним, и его жизнь, начавшаяся в околоплодных водах, закончится в ледяной воде озера. Или лечь на снег, истечь кровью и замерзнуть. Однако он не может оставить здесь Эйлин, хотя она прекрасно и сама найдет дорогу до хижины — если будет просто идти по дороге вперед.

— Смотри, — сказала Эйлин, — вон видно дом.

Она отпустила его руку, чтобы показать, и Эмери понял, что так и не надел перчаток, которые остались лежать в карманах.

— Он закрыт на зиму, милая. У тебя есть перчатки?

— Я не знаю.

Он заставил себя быть терпеливым.

— Послушай, если у тебя есть перчатки или рукавички, надень их.

— Эйлин, напомнил себе Эмери, была лучшей ученицей класса, ее сочинениями мог бы похвастаться студент колледжа, да и математикой она овладела с удивительной легкостью.

— Наверное, эти леди взяли и не вернули их мне.

— Тогда надень мои. — Он протянул Эйлин свои перчатки.

— У тебя руки замерзнут.

— Одну я могу положить в карман, видишь? А другой буду держать твою руку, так что одна перчатка согреет нас обоих.

Может, им удастся забраться в темную хижину соседей, неважно, закрыта она или нет.

— Я попробую взломать замок, — сказал он. — Там должны быть дрова и спички, может быть, даже есть телефон.

Однако двери были массивными, а замок надежным; окна закрывали ставни, как и в его хижине.

— Здесь часто залезают в дома, — сказал Эмери, — с тех пор, как заасфальтировали дорогу. Люди приезжают к озеру и видят эти домики.

— Еще далеко?

— Не очень. Может быть, миля. — Он вспомнил свои предположения. — Ты далеко убежала, милая?

— Нет, кажется, не очень.

— Я так и думал.

Эмери снова обратил внимание на дорогу. Стало еще темнее, приближалась ночь, снег почти засыпал оставленную линкольном колею, и ее было практически невозможно различить. Приподняв рукав, Эмери взглянул на часы: было почти шесть.

— Мне они не понравились, — сказала Эйлин, — эти леди.

— Меня бы удивило, если бы было иначе.

— Они забрали мою одежду. Я сказала, что сниму сама, но они не обращали на мои слова никакого внимания, а сами не понимали, как это сделать. Просто тянули и тянули, пока не сорвали.

— Прямо здесь? В снегу? — Эмери был потрясен.

— В зиккурате, но там тоже было холодно.

Он заметил сугроб, который с таким трудом преодолел линкольн, и повел к нему Эйлин.

— Что ты сказала? Зиккурат?

— Угу. Еще далеко?

— Нет, — ответил он.

— Я могу посидеть здесь, а ты вернешься за мной на джипе.

— Нет, — повторил Эмери. — Пошли. Если идти быстрее, то можно согреться.

— Я правда устала. Они почти ничего не давали мне есть. Только кусочек хлеба.

Он рассеянно кивнул, сосредоточившись на быстрой ходьбе, к тому же ему приходилось тянуть девочку за собой. Эмери тоже устал — был практически на пределе. Что он напишет об этом в своем дневнике? Чтобы отвлечься от усталости и обжигающей боли в правом боку, Эмери попытался придумать несколько первых предложений.

— Я легла в постель, но было так холодно. Особенно у меня замерзли ноги, и я никак не могла согреться. А потом, кажется, я немного поспала.

Эмери посмотрел на нее сверху вниз, но было слишком темно, чтобы различить выражение ее лица.

— Эти женщины отвели тебя в зиккурат.

— Не совсем так, папа. Когда-то был такой храм в Вавилоне. А этот похож на картинку из книги.

— Они тебя поймали, — упрямо продолжал он, — отвели туда и раздели?

Если она и кивнула, Эмери этого не заметил.

— Да или нет?

— Да, папа.

— И они накормили тебя, ты немножко поспала или попыталась поспать. А потом они тебя одели и привели назад к озеру. Ты хочешь, чтобы я в это поверил?

— А еще они показывали мне разные картинки, но я не очень понимала, что на них нарисовано.

— Эйлин, тебя не было часа два. Даже, наверное, меньше.

Эмери думал, что девочка уже больше не может плакать, но она вдруг разрыдалась, негромко, но с таким несчастным видом, что у него сжалось сердце.

— Не плачь, милая, — сказал он и поднял ее на руки, не обращая внимания на разгоревшуюся с новой силой боль в боку.

Ветер, целый день усиливавшийся, рвал одежду, над призрачными деревьями появилась мрачная луна.

— Не плачь, — повторил он.

Спотыкаясь, Эмери брел вперед, положив Эйлин на левое плечо, отчаянно опасаясь, что снова поскользнется и упадет. Ее синтетические зимние сапожки, как и утепленные штаны, и полы курточки, совершенно обледенели.

Он не знал, как долго шел, казалось — целые мили, но вот впереди, среди мрака, заблестела далекая звезда.

— Посмотри, — сказал он и остановился, а потом повернулся кругом, чтобы его дочь тоже могла увидеть золотистый свет. — Это наша хижина. Мы доберемся до нее.

Вскоре к ним, проваливаясь в глубоком снегу, подбежал с фонариком Брук. Эмери поставил Эйлин на ноги, и они втроем, спотыкаясь, вошли в теплую хижину, где Джен, встав на колени, прижала к себе Эйлин. Мать смеялась и плакала, а Элайна прыгала и танцевала вокруг, без конца спрашивая: