— Да какие, к черту, мысли? Идеи — скажешь тоже… Я чую, что и за сто лет не расхлебать это дело… Ну что, прочесать весь тот подъезд, где остановился «мерседес»? Может, случайно догадаемся, кто входил или должен был выйти… А если никто и не собирался выходить?.. Твоя эта Татьяна Грибова что сказала? Машина ехала очень медленно, как будто сидевшие в ней искали номер дома или подъезда, так? А может, номер-то им дали просто для отвода глаз…

— Не исключено…

— Дальше. Если у «мерседеса» имелся пропуск для проезда по всем этим секретным переулкам, то значит, его кто-то выдал? А из протоколов не видно, чтоб кто-нибудь из сыскарей поинтересовался этим фактом.

— Надо поинтересоваться…

— Конечно, надо.

Вот так примерно еще с полчаса продолжалась вялая и бесплодная беседа, которая, так ничего и не родив, в конце концов тихо и бесполезно скончалась. Вступал в права новый рабочий день, и Турецкому пришла пора отчалить в направлении собственной конторы.

Мечтать, разумеется, не грех, мечтать может позволить себе каждый без особого ущерба для дела. Итак, Александр Борисович решил разыграть блиц: в кратчайшие сроки отыскать преступника и загнать дело в суд. Иными словами, продолжая размышления того же Грязнова, сделать невыполнимое выполнимым. Впрочем, если он все же собирался отправиться в Германию, если хотел сменить профессию, если… и так далее, то иного варианта попросту и не существовало.

На Пушкинскую он приехал не в девять, как обычно, а в десять, поскольку совесть его была чиста, и свой личный рабочий день он начал задолго до, скажем, генерального прокурора.

Как однажды рассказывал Саше один весьма отдаленный знакомый, поскольку занимался он совершенно иным делом — испытывал новые модели самолетов, так вот однажды во время полета вдруг отказал двигатель, а до падения на землю оставалось ну где-то с полминуты. Вот тут он успокоился, сел и подумал, что предпринять дальше. Турецкий спросил, ухмыляясь: а много ли он себе оставил времени на этот процесс — подумать? Ас ответил: так… секунды три-четыре, не больше. Подобным же образом сел в своем кабинете и Александр Борисович, чтобы быстро подумать, какие необходимо предпринять действия для намеченного им блица.

Но не прошло и трех минут, как его план оказался нарушенным. Пожаловали визитеры: один из МВД, другой — из ФСБ. Сообщили, что прибыли поделиться своими соображениями насчет взрыва. Оба они были полковники. Выглядели солидно, без излишней торопливости. Не пережимали в своем усердии. Но уже через десять минут общения цель их визита стала ясна до изумления: они оказались обыкновенными, банальными лазутчиками. Из их туманных и многозначительных монологов Турецкий сумел уловить-таки основополагающую мысль: шефов Министерства внутренних дел и Федеральной службы безопасности волнует вовсе не раскрытие данного преступления. Шефов беспокоит другое: что прокуратура собирается писать об этом теракте в своем спецсообщении на имя Президента, который вдруг проявил личную заинтересованность и выдал поручение генеральному прокурору. Вот почему Турецкий, откинувшись на спинку своего кресла, с наслаждением покуривал сигарету и с нескрываемым для гостей интересом рассматривал товарищей по оружию, которое, как оказалось, основательно притупилось за годы славной перестройки, демократизации общества, приватизации и прочая, и прочая. При этом он машинально отсчитывал минуты, раз и навсегда вычеркнутые из жизни, как пустые и никчемные.

Но чтобы время действительно не было совсем уже потрачено зря, он в конце концов выдал полковникам четкое задание. В течение суток они должны кровь из носа выяснить по линии своих ведомств и доложить лично ему следующее: какие организации дислоцируются в прилегающих к месту взрыва домах? Кто, когда и кому конкретно выдал спецпропуск на въезд «мерседеса» в закрытый квартал в районе Ильинки? К кому направлялся в тот день Алмазов? И кроме того, им следовало взять в агентурную разработку все, что связано с личностью погибших — их детальные характеристики, интимные связи и индивидуальные привычки и интересы. Это для начала. Затем задание может быть усложнено и расширено.

Ход был сделан в высшей степени правильный: не дожидаясь дальнейших «высоких» указаний, доброхоты-разведчики выкатились из кабинета. Одиннадцать часов, значит, из биографии выпал целый час. И Турецкий, чтобы заглушить нарастающее раздражение, начал в десятый наверное раз рассматривать фотографии, приложенные к протоколу осмотра места происшествия. Вдоволь налюбовавшись, позвонил доктору Борису Львовичу Градусу, знаменитому судебно-медицинскому эксперту, которому поручено медико-криминалистическое исследование обгоревших трупов. Впрочем, то, что было ему представлено для экспертизы, вряд ли можно назвать трупами. За годы работы следователем Турецкий так и не привык хладнокровно рассматривать картинки, с которыми не может сравниться ни один фильм ужасов.

С Градусом у него вполне дружеские отношения, хотя язычок у доктора зловредный, да к тому же он еще пьянчуга и матерщинник, каких мало, несмотря на преклонный возраст. Но все его видимые недостатки напрочь перечеркивались профессиональными достоинствами. Представляться Градусу не нужно, слух у него как у филина. Поэтому Саша сразу перешел к делу.

— Что слышно, Борис Львович?

Он прекрасно знает, о чем вопрос, и непонимания, уместного в другой ситуации, не разыгрывает, отвечает сразу:

— Есть результаты, Александр Борисович.

— И что мы с вами имеем?

— Идентифицировать трупы пока не представляется возможным.

— И это вы называете результатами?! — Турецкий сдержал свои эмоции, чтобы без нужды не раздражать эксперта.

— А ты, Александр, видел снимки? Я могу сейчас говорить лишь об идентификации сопутствующих признаков.

«Нет, этот проклятый дед добьет-таки кого угодно!»

— Я их и сам знаю, Борис Львович, — последовал сухой ответ.

— Так называй!

— Чего называть-то?

— Какие сопутствующие признаки ты знаешь?

— «Мерседес» Алмазова. Куртка и зажигалка Кочерги. Жена Алмазова признала кусок костюма, в котором он утром выехал на работу. Металлические пряжки от ботинок. Часы.

— Все?

— Вроде…

— Ну вот, я так и думал, что ни хрена ты не знаешь, Александр. А на меня, старого и мудрого филина, голос поднимаешь… А я в это время из кожи лезу, чтобы угодить тебе. И заключение твое готовлю вне всякой очереди, стараюсь. А ты в бутылку лезешь… В общем, теперь так: заключение будет готово ровно через две недели. Как положено по закону. И не раньше!

— Две недели?! — Турецкого словно током ударило.

— А ты что же, мать твою, вчера на свет появился? С луны свалился? Не нравится? Тогда подумай, как я должен поступать, да еще при таком скудном материале! То-то… Мальчишки, раскомандовались… — Явно наигранный гнев Градуса пошел на убыль. Возможно, его вспышка продиктована действительно нагловатым нажимом. После короткой паузы Борис Львович продолжил: — Ладно, так и быть, записывай. И учти, что речь я сейчас веду только о втором человеке. С первым — полная ясность, это твой замечательный банкир Алмазов. Тут я все проверил. Мне его историю болезни доставили, вместе с рентгеновскими снимками. Из Герценовского института и из Боткинской. По его поводу двух мнений быть не может. У него легкие с ребрами сохранились, потому что торс выбросило через ветровое стекло, и он не успел сгореть полностью. Полное тождество двух петрификатов… Знаешь, хоть что это такое?

— Не знаю и знать не хочу, — машинально отпарировал Саша.

— Ну и катись тогда к едрене фене!.. Оставайся неучем. Что же касается второго, этого… как его фамилия?.. Да, склероз подкрался незаметно, Александр. А все эти твои дерьмовые перестройки, Горбачевы-Ельцины, старость, одним словом, Александр…

«Так, пошла вторая волна — причитания. Надо менять тон».

— Борис Львович, — взмолился Саша, — Кочерга его фамилия. И пожалуйста, не притворяйтесь, что забыли. Ничего вы не забываете и память у вас похлеще моей. Так что не надо заговаривать зубы и делать вид, что вы горько сострадаете, поскольку я вас не первый год знаю и глубоко уважаю, как крупнейшего специалиста, да и просто хорошего человека. Вот вы сказали мне про Алмазова — и я же не сомневаюсь. А почему? Потому что верю вам безоговорочно. Ну кому, назовите фамилию, может так верить следователь, а? Молчите? Говорите о шофере-телохранителе, и тут верю, но вы же сами знаете, что мою уверенность я к делу не подошью…