Малахов стал аккуратно, одну за одной собирать оторванные от рубашки пуговицы. Потом положил их в карман.

— Я умирал и воскресал, я был злом и добром, это все был я. Ладно. Может, и не это самое трудное. Иногда я был самим собой. — Вадим замолчал, помрачнев.

После короткой паузы он решился:

— Иногда я возвращался в свою собственную жизнь. Не прожитую еще. А ту, что будет, — почти по слогам, медленно и твердо произнес Вадим. — Ты понимаешь, что это?

— Что?

— Я знаю свое будущее. Вернее, почти знаю. Ведь многого я не помню, — совсем упавшим голосом сказал Малахов.

— Я думаю, даже если это и реальность, то это вероятностное будущее. Оно, может, и не случится.

— Что значит «если это и реальность»? — с обидой переспросил Вадим.

— Нельзя то, что стоит за гранью реальности, нашей привычной реальности, априори считать реальностью. Хорошо, пусть это было. Но оно было только в твоем представлении. Нет никакой гарантии, что так и произойдет на самом деле. — Клава пыталась объяснить, но понимала, что Вадим сейчас ее почти не слышит и не воспринимает никаких аргументов.

— Оно уже произошло. — Малахов поморщился, словно представляя то, что произошло. — И этого уже не изменишь.

— Не зарекайся. Если ты сегодня не сделал что-то, что видел там, впереди, то ты можешь и не сделать этого. Если впереди нас ждет что-то страшное, то, может быть, лучше быть предупрежденным? Тебя именно это, твое будущее, и пугает?

— Меня пугает не все. Впереди жизнь как жизнь. Я хочу верить тебе, что не все еще произошло. Спасибо, что ты со мной поговорила. — Вадим встал, забрал со стола пустые чашки с кофейной гущей и отнес их на одноногий столик, где стоял чайник.

Он вдруг почувствовал, что и вправду стало легче и вокруг словно посветлело. Он сам все время пытался себя уговорить, что будущее, даже то, что он видел, еще не произошло. Что, в конце концов, это могли быть просто видения его находящегося в экстремальной ситуации мозга. Даже шрамы он мог бы тоже попытаться объяснить материалистически. Но носить в себе это знание, видимо, было неправильно.

— Да, Вадим… — Клава слегка замялась. — Там, в том, что будет потом, ты…

— Клава, — Малахов уже рассмеялся. — Ты в две тысячи двадцать втором году принимала меня у себя на океанской яхте. У тебя было двое детей, мальчик и не мальчик. Ты их при мне ругала за то, что они сломали золотой унитаз.

— Да ну тебя, я же серьезно! — Клава сделала вид, что рассердилась.

— Нет… пусть это все мучает, ну или радует, меня одного, хорошо? — покачал головой Вадим. — Если будет нужно, я тебя предупрежу.

— Ладно, может, ты и прав.

— Это что у вас за… — Герман вошел в кабинет и с изумлением смотрел на разорванную рубашку Малахова. — Не подрались, часом?

— Подрались, подрались, — твердо сказала Клава. — Начальник хотел у меня отнять нашу новую машину. Вот и получил.

— Разумно, — согласился Тельбиз. — Вот я, в общем, накопал такое…

— Подожди, Гера, давай будем вместе работать, дождемся остальных. Тем более отпущенный всем час кончается через…

— Двадцать секунд. — Гера показал на свой хронометр. — У меня все записано.

— Ну и отлично.

Группа «Табигон», включая нового члена — Байкалова, через пару минут собралась в полном составе и начала совещание. На этот раз, подчеркивая, что совещание официальное, Вадим сидел на своем рабочем месте, а остальные устроились за столом, приставленным перпендикулярно к рабочему месту Малахова.

— Ну, что, начнем с Байкалова. Его сведения в нашей работе сейчас определяющие. Не возражаете?

— Так вот. После того как наш шеф, — Бай поклонился в сторону Вадима, — изящно накрыл верхушку энампов и обратил высшего энампа в свободную энергию, у этой компании начались трудные времена. Сложная иерархическая организация их общества, их патологическая закрытость привели к тому, что с исчезновением всех канцлеров структура Ордена распалась. Но сам Орден не исчез.

— У них был Орден? Не просто тайное общество? — поинтересовался Герман.

— Да, они себя именовали Орденом. Ну, как хотели, так себя и именовали, — ответил Байкалов. — Имели право. Но то, что погибли все канцлеры, сильно подкосило их сообщество. Их организованное сообщество. Дело в том, что связь между ячейками держали только через канцлеров. Грубо говоря, гибель верхушки привела к тому, что все ячейки остались сами по себе — без какой-либо связи. Если раньше для решения своих темных дел Орден мог объединить силы нескольких стран и правительств, то теперь остались только кучки энампов, имеющих слабое влияние в своем регионе.

— А что им мешает снова объединиться? — Вадим слушал Байкалова внимательно, но все равно перебил.

— Ну как… они же не будут бегать и орать: «Эй, кто тут вампир, отзовись!». Орден, как и любое тайное общество, для своих взаимоотношений и взаимодействий имел некий мистический ритуал и некоторые мистические атрибуты, которые работали словно маркеры, указывающие на принадлежность к Ордену, к касте канцлеров. Без атрибутов никто не поверит тому, кто попытается опять объединить Орден. Мистика любит ритуалы и хорошо распознаваемые образы. Тем более что ты, Вадим, и сам понимаешь, магистры были самыми сильными вампирами, намного сильнее других. Так что… В общем, в последние четыре года Орден не объединился в такой степени, как было раньше. Мы скорее всего имеем дело с московской ячейкой, впрочем, одной из самых сильных в мире. Только питерские вампиры могут тягаться с московскими. Но в силу своего снобизма, невероятного апломба и косности не идут на объединение с Москвой, хотя контакты налажены.

— Но ведь и в Киеве, по моему опыту, была своя группа. Эти жуткие смерти тогда, когда я вынужден был полгода находиться на полулегальном положении… — Вадим вспомнил времена, когда он гонялся за убийцами девушки в южной столице России.

— Ну, Киев. Ты же сам понимаешь, что Киев — это Киев. — Байкалов улыбнулся. Тема киевской группы почему-то его очень развеселила. — Они и тогда, когда Орден был един и в силе, все время себе что-то выторговывали. Даже требовали одно время, чтобы остальные группы им привозили жертвы. Сейчас, насколько я знаю, там идет постоянная ругань. Им для поддержки силы достаточно между собой переругаться. Все же какая-то подпитка. Так что Киев пока можно в расчет не брать. Тем более что они даже пытаются легализоваться. Организовали потешную контору ВЕРВОЛФ — вроде бы группа любителей ролевых игр в страшилки с оборотнями. И уже говорят, что только эта группа может представлять интересы групп «альтернативного мировосприятия» во всем мире. Это они такой эвфемизм слову «вампир» придумали.

— Ты хочешь сказать, что в Киеве вампиры официально зарегистрировались? — не поверил Тимур.

— А им это не стоило особого труда. Вся местная власть в эту группу входит. Их прекрасно подпитывает общение с простым народом. Ну, ладно, это не важно. Я предлагаю ориентироваться только на московскую группу. Вот в общем-то и все. Вот только для интереса копия регистрационных документов киевлян. — Байкалов вынул из принесенной им папки несколько листков бумаги. — Просто в голове не укладывается.

Вадим взял в руки листочки и стал негромко, под нос себе, читать:

— «Декларация о создании Всеукраинского объединения любителей альтернативного мировосприятия. Украинское сообщество альтернативного мировосприятия (дурдом) занимает достойное место в ряду сообществ любителей странного Европы и всего мира. В Украине проживает множество альтернативно мыслящих, популярных не только в нашей стране, но и за рубежом, проводится ряд фестивалей и конференций международного значения, существуют активно работающие клубы любителей альтернативного мировосприятия…» Б-р-р-р… что за бред.

Вадим с брезгливой миной отложил документ в сторону.

— Ты говорил о символике. — Малахов глянул на Байкалова. — Ты представляешь, как она выглядит?

— Да, мне как-то один энамп, перед тем как я его прибил, намекнул. Вернее, он грозился, что придет день, и я подавлюсь костью канцлеров.