— Послезавтра.

— Отпроситься мне на часок?

— Да что ты, — поспешно отвечает Катрин, — у меня время есть. Не нужно, я доберусь.

Может ведь случиться, что послезавтра у их двери будет стоять Франк, чтобы проводить ее к врачу, если, конечно, он не забыл. А то, пожалуй, он и завтра зайдет.

— Так я пошел. — Отец оглядывает комнату: — А у тебя, дочка, уютно. Тебе что-нибудь купить? Может, книгу?

— Не нужно, — отвечает девочка, — у меня есть что читать.

Она прослеживает взгляд отца, направленный на маленький шкафчик. Чудесные красные и белые гвоздики нельзя не заметить. Но отец, может, их и заметил, да ни о чем при этом не подумал. Все его мысли сейчас в лесу, и он наверняка рассчитывает, что ледяной покров на озере в ближайшие ночи укрепится.

— Тебе нужны новые перчатки, — говорит отец, — твои тонюсенькие штуковины годятся разве что для холодного лета.

— Ну, не такие уж они тоненькие, — возражает Катрин.

— Я куплю тебе варежки, такие, как у тебя уже были раньше, — белые с красными горошинами.

Катрин вспомнила, что к тем варежкам носила подходящую шапочку с помпоном, тоже белую в красный горошек.

Отец уходит — широким шагом, тяжело ступая, пойдет он по мосту Варшауэр Брюкке, прямехонько к Дому спорта. Он не посмотрит ни налево, ни направо, витрины с товарами не привлекают его внимания. Мать каждый раз огорчается.

— Да не мчись ты так, Дитер! — восклицает она. — Я хочу, раз уж оказалась на этой улице, посмотреть витрины.

Тогда отец послушно останавливается и вполуха слушает, что говорит ему жена. Его больше интересует уличное движение и марки автомашин. Причем последнее интересует отца чисто теоретически, о собственной машине он, к великому сожалению всей семьи, и не думает.

— Машина? Украденное время и покой. Бог мой, знаю я этих автолюбителей, — говорит он многозначительно.

Жена не раз и не два доказывала ему, что они давно могли бы иметь машину. Но очень энергично и она не хлопочет о покупке, слишком любит она красивые платья и многое другое в таком роде. И это явно по душе ее Дитеру. Настойчивее всех требует машину Габриель.

— Уж ты-то какую-никакую игрушку на колесах получишь. Ты — наверняка, — всегда отвечает ей отец.

Отец купит удочку, и тогда у него наберется их ровно десяток. Каждая удочка для него — что-то особенное. Но различает их только отец, он знает толк в удочках, да еще Катрин он посвятил в тайны рыболовного спорта.

У Катрин хватает нужного для этого спорта терпения, у нее это, конечно, от отца, остальным членам семействе этого здорово недостает.

Девочка мысленно ясно представляет себе, как отец, торопливо проходя по отделам Дома спорта, выбирает самые толстые варежки для дочки. Она порой дружески подсмеивается над отцом, над той или иной его привычкой, или, как говорит мать, причудой.

Прежде Катрин каждый год радовалась, что они проведут неделю зимой на озере, рада была и самой поездке — на электричке, потом на автобусе, рада была провести несколько дней и вечеров в теплом домике, этом отцовском сокровище, в который он вложил немало своих сил и свободного времени.

Но почему на этот раз все выглядит совсем иначе, почему не ощущает она той привычной радости? Да ведь если Франк неожиданно заглянет, как сегодня, а ее нет — что тогда?

Мать не снимает пальто, ей нужно сейчас же уходить к портнихе. Наскоро разгладив рукой скатерть на столе, она спрашивает:

— Как провела день?

— Ничего, — отвечает Катрин.

— Отец приходил?

— Сразу ушел. В Дом спорта.

— В Дом спорта? Удочку покупать, да? Ну, сумасшедший! — восклицает мать.

— А когда папа собирается ехать? — спрашивает Катрин.

— В субботу. По крайней мере, так он сказал. И я попытаюсь освободиться на эту неделю. Но ты же его знаешь. Эта неделя священна. Тут уж ничего не поделаешь. Обо всем на свете с ним можно договориться, но об этой неделе зимой — исключено.

В субботу, значит, думает Катрин. А что неделя эта священна, и она хорошо знает.

Мать уходит и тоже не замечает цветов.

Как чаще всего бывает, она торопится; но внезапно возвращается.

— Это ты убрала квартиру?

— Немножко.

— Мило с твоей стороны, но ты больше этого не делай. Нога нуждается в покое. Помни о субботе.

— Целый день лежать скучно.

— Читай. Ты же никогда раньше не скучала.

— Нельзя всегда читать, — говорит девочка.

— Ужинать будем все вместе. Скажи Габриеле, чтоб накрывала на стол. Все уже готово.

— И я могу накрыть.

— А ты лежи на кушетке. Слышишь!

По когда мать ушла, Катрин встает и тут же чувствует боль. Она выдвигает вазу на шкафчике вперед, чтобы свет лучше падал на цветы.

Мать не заметила цветы, у нее в голове портниха. Интересно, что она себе теперь шьет? Речь шла о костюме. Целыми вечерами перелистывала она модные журналы, а Габриель неутомимо давала ей советы по части моды. Удивительно, но мать очень редко просит Габриель сшить ей что-нибудь. Может, она и права, а то начались бы пренеприятные споры и волнения. Мать и Габриель во многом слишком похожи.

Габриель тотчас увидела цветы и, высоко подняв брови, удивленно разглядывает свою маленькую сестренку.

— От него?

— Да.

— Прекрасный букет.

— Заходил узнать, как я себя чувствую.

— Понятно, чего же еще!

— Привет тебе от мамы, готовь ужин.

— А чем же он занимается, если днем свободен?

— Учится в школе.

— В школе?

— В одиннадцатом классе.

— Ну и ну. У меня тоже был когда-то такой мальчик.

— Знаю. Влюблен был в тебя по уши. А когда ты бросила его, нос повесил.

— Как твоего-то зовут?

— Франк.

— Франка у меня еще не было, — говорит Габриель.

Она задумалась. Думает о Франке, с которым не знакома? Катрин как-то вдруг бессознательно чувствует, что сестра может стать опасной. Что же делать? Следить? За кем следить? За Франком, который пришел просто потому, что хорошо воспитан?

А Габриель, вот поистине человек настроения, думает уже только об ужине. Сейчас сотворит что-нибудь такое-этакое. Когда родители вернутся, они еще на лестнице это заметят. Габриель хочет закатать бутерброды с колбасой в сыр и запечь их, на пряности она не поскупится. Катрин слышит, как сестра возится на кухне, при этом весело, с какими-то хриплыми переливами напевая. Время от времени Габриель мечтает стать звездой эстрады, исполнительницей шлягеров. У нее и фигура, и манера держать себя — классные, а самоуверенности хоть отбавляй. Только вот голосок подкачал.

Как-то отец сказал:

— У нас в мастерских есть пила, до чего же она прекрасно и пронзительно визжит.

Габриель смертельно обиделась.

Сейчас она с подъемом хлопочет на кухне, а между делом забежав в комнату Катрин, глянула на цветы, поправила букет. Выходя, она бросает:

— Твой мальчик, кажется, о’кей.

Катрин думает: мой мальчик? Чушь. А впрочем…

Нет, это чушь. Не годится себе такое воображать.

Сомнения последних дней рассеялись. Минута в минуту стоит Франк у дверей квартиры, он запомнил время, когда Катрин нужно к врачу. Ей остается только натянуть куртку. Девочка проворно одевается в прихожей, освещенной слабым солнечным светом.

— Нога, видно, уже в полном порядке? — интересуется Франк.

Катрин чувствует, что он испытывает облегчение. Но она не хочет, чтобы все уже было в полном порядке. Она твердо решила сказать врачу, что ходить ей еще трудно. Ведь послезавтра она с отцом и матерью должна ехать в загородный домик.

Франк, кажется, повеселел, и она старается не думать об отъезде.

— На улице холодно? — спрашивает она.

— Отличная погода, — отвечает Франк, — по радио опять предсказали снег.

— А я думала, ты забыл, что мне сегодня к врачу.

— Как же я мог забыть? — удивляется Франк. — Хоть так, хоть этак, а не мог я этого забыть.