— Александра Ивановна...— вытолкнул из себя первые слова Гончаренко,— Александра Ивановна...

— Ну вот, признал. И то дело.

— Не могу я. Все равно не жить, ни мне, ни жене, ни Соньке. Куда я дочку спрячу?

И тут член партии Романова самым натуральным образом перекрестилась.

— Вот тебе крест святой, Роман, дочку и жену спрячу, пока всех не заарканим. А тебя в тюремный изолятор направлю.

— Не поможет...

— Ну, вот что, Гончаренко. Ты обдумай все как есть, я к тебе еще приду. А сейчас мне одно нужно. Не скажешь — пеняй на себя. Почему на девочку эту, Веронику Славину, все свалили? Пока ты здесь в носу ковырял, ее подружку задушили, тем же способом, что и Била твоего, и эту гадалку, Бальцевич. А сыночка ее умыкнули. Требуют от нее этот «порт-пресс», о котором ты на своей машинке стучал. А она его в глаза не видела. И с Билом познакомилась за два часа до его смерти.

Гончаренко повернул к Романовой налившееся кровью лицо:

— На понт берете, Александра Ивановна?

— Я?! Тебя на понт?! Ты свою жизнь, Роман, в канализацию пустил, мне тебя и раскалывать не надо, твоих подельников, или, вернее, сказать, твоих хозяев взять — только вопрос времени. Ты что, первый день в МУРе? Если уж мы зацепили, то ни одна паскуда не отвертится. Но в том-то все и дело, что это вопрос времени! А они пока что Славину с ее мальчонкой загубят.

— Я ее своими глазами видел, эту Славину. Если она не отдаст порт-пресс кому надо, мне хана. И всей моей семье.

— Вот оно что. Значит постриг тебя кто-то из твоей компании, Ромочка. Припрятали сумочку, делиться с тобой не захотели, да еще заставили искать то, что сами взяли. Ну, и кому же она должна отдать этот порт-пресс?

Гончаренко молчал, только руки стали мелко дрожать.

— Ну, я тебя спрашиваю, Гончаренко!

— Не может этого быть... Сволочь...

— Давай, страдай, Рома, переживай предательство своих компаньонов, только побыстрей. Выкладывай, кто взял сумку, кому отдал, что в ней было и так далее. Что, слишком много вопросов сразу? Давай по порядку. Кто взял сумку? Кого сейчас сволочью обозвал? Что в сумке было?

— Не знаю, ей-Богу, не знаю.

— Бога не упоминай, ты к нему не имеешь отношения ни на грамм.

Гончаренко отвернулся, долго и тупо смотрел в зарешеченное окно. Со двора неслись дурашливые голоса пациентов этого заведения, совершавших прогулку.

— Кому сумка предназначалась?

— Бесу.

— Давай человеческим языком. Кто такой «Бес»?

— Не знаю по имени. Полгода живет в Москве, полгода на юге. Там у него дворец. Место уединенное, почти никто не бывает. Очень охраняемое место, ну прямо как лагерь. Он боец невидимого фронта.

— Кто это боец невидимого фронта?

— Бес.

— Разведчик что ли, шпион?

— Бывший. Он уже старый. Говорит, что назвать имена, таких, как он, не пришло еще время. Он работал долго на Западе и сделал для родины столько, сколько до него никто не сделал. Ни Зорге, ни Абель. Ни этот, как его, Филби.

— Биляш на него работал?

— Кажется.

— Так дай знать, что Славина ошибочный объект, ему-то ты можешь сказать, или как?

Теперь Гончаренко трясся всем телом, по лицу текли струйки пота.

— Если я ихнюю махинацию раскрою, то они ни перед чем не остановятся. Я к Бесу доступа не имею..

— По какому случаю ты был там, в этом живопис-' ном месте? — спросила тихим голосом Романова, сжимая в руке свернутую ею в трубочку историю болезни допрашиваемого.

— Я не был. Рассказывали.

— Так может, это брехня? Чегой-то такой пешке, как ты, будут такие секреты выкладывать?

— Биляш рассказывал. Должен был меня послать. Дать мне специальный секретный пропуск. Не- успел. Я не думал его убивать. Я не убивал, Александра Ивановна...

— Примерно я тебе верю, Роман, но только по составу убийства. Во всем остальном ты такой же проходимец, как и твои дружки. Не будешь говорить, кто убил Биляша? Не будешь. Кто еще из комитета замешан в делах?

— Знаю только клички. Хам, Чеснок.

— У тебя какая?

— Гончар.

— Не очень-то они изобретательны.

Романова вспомнила — Бобовский. Капитан госбезопасности. У Грязнова нюх на фигурантов как у овчарки.

— А у Бобовского?

— Бобовского Биляш больше всего и боялся. Говорил — надо его сторониться. Я его не знаю. Никогда не видел.

— Давай адрес.

— Чей?

— Беса, конечно.

— Так я адреса не знаю. Знаю только, что где-то на юге.

— Какая связь с Бесом?

— Никакой. Он сам приходит или присылает кого-нибудь.

— Тебя ж хотели послать.

— Это особый случай. Сумка чрезвычайной важности.

— Что за пропуск?

— Это карточка такая, электронная. С буквой «В». И персональным номером. Подделка исключается, имеется секрет.

— Ах вот оно что... Если к нему с этой карточкой прийти, то он за своего человека примет?

— Да... Если Бесу сказать, что никакая баба порт-пресс не брала, он их всех в порошок сотрет. Александра Ивановна, если Беса найдете и замолвите ему слово, я расколюсь полностью и по частям.

Романова прошлась по палате, зачем-то отвернула кран с холодной водой, завернула обратно.

— Вот ты мне тут про Беса распространяешься, потому что выгоду свою имеешь. Хочешь нашими руками своих хозяев в порошок стереть. Это ты хорошо придумал. Но найти эту сумку, и в первую очередь того, кто ее прибрал к рукам, и в наших интересах. Только учти, я партнер хоть и честный, но не менее опасный, чем твои мафиози. И мы будем вести следствие по всем правилам сыска, Роман. Раскроем банду — пеняй на себя. У тебя еще есть шанс смягчить вину... Но дело это второе, преступного элемента вон сколько, а порядочных — раз-два и обчелся. Поэтому я сначала с порядочными разберусь, а потом за преступников возьмусь.

Воцарилось молчание, только в животе у Гончаренко слышалось бурчание.

— Голодом себя моришь, боишься — отравят? Я тебе Золотарева оставлю, он ничего подобного не допустит... Значит, шанс использовать не хочешь? Нет.

27

Он перестал стучать только тогда, когда сообразил, что его все равно никто не слышит. Ребро ладони потрескалось от ударов по металлической двери и кровоточило. Он тронул лицо и обнаружил, что оно состояло в основном из распухшего носа. Стало жалко себя до слез — сколько времени придется просидеть ему в этой камере, пока разберутся что к чему, а там, за стенами тюрьмы нужна его помощь и немедленная. Ему казалось, что без него там не справятся, сделают что-то не так. Он опустился на бетонный пол и так сидел около часа, бездумно уставясь в зарешеченное окно, до тех пор, пока не загремел засов и раздался голос не знакомого ему надзирателя:

— Турецкого на допрос.

Он обрадованно вскочил на ноги, слава Богу, теперь все быстро станет на свои места. Он почти с радостью протянул руки для наручников. В конце концов он «их» человек, он не принадлежит этим стенам, «они» знают его, «они» знают, что он... что он... Он остановился от страшной мысли: «они» ничего не знают. Должно пройти очень много времени, пока не установят, что. он не имеет отношения к кооперативу Ключанского, ему ли не известно, с каким рвением и даже удовольствием наши правоохранительные органы мордуют своих собратьев по профессии, если есть за что зацепиться...

В плечо ему уперся жесткий, как ствол автомата, камерный ключ:

— Не останавливаться!

И снова он шел по лабиринтам коридоров и переходов Бутырской тюрьмы, руки в наручниках, не оборачиваться, не разговаривать...

Надзиратель распахнул дверь, и Турецкий облегченно вздохнул: за столом сидели его сотрудники — зампрокурора Москвы Амелин и следователь городской прокуратуры Чуркин. Все страхи мигом испарились: ну конечно же, они пришли его освободить. Но Амелин даже не взглянул на вошедшего, зарывшись носом в бумаги, Чуркин же ироническим взглядом окинул разбитую физиономию Турецкого и сказал, как показалось Турецкому, почти по-дружески: