Ну, говори, какая гарантия,— сказал солидный уже не так занозисто.

А вот какая, а вот какая. Во-первых, срок мне скостить... нет, что я! Из лагеря освободить под чистую — раз...

Ну как до него сразу не дошло, что очкарик-то в тюремной телогрейке, номера везде поприлеплены! А в кожаном-то — чекист, бля, бериевец!

— ...а золотой чемоданчик поделим по справедливости, мне — двадцать пять процентов за услуги...

Золотой чемоданчик! Двое внизу начали торг, но Косой уже ничего не слышал. Золотой чемодан! Сколько ж это в нем будет кило? Десять? Десять кило чистого золота? Монгол за золотое колечко брал с артельщиков по пятьсот рублей и говорил, что это еще дешево! Косой силился посчитать, сколько же может стоить десять кило золота,— а .почему десять, может быть и двадцать? — получалось так много, что с трудом верилось. Пятьсот тысяч? Восемьсот? Да это же почти миллион!

Двое внизу видно договорились, потому что очкарик, вдруг стукнув кулаком по притулившейся к террасе собачьей конуре, отчетливо сказал:

— Здесь.

Он уверенно отогнул доску под террасой, достал лопату и подрыл вокруг бывшего собачьего жилья землю с пожухлой осенней травой, сильным движением поднял утяжеленную дождями будку, аккуратно поставил неподалеку и стал копать. Минут через десять у его ног вырос холмик земли и глины. Он скинул телогрейку, перебросил через перильца террасы, снова потер нос ладонью, быстро так — снизу вверх, и сказал, усмехнувшись:

Перекур, начальник.

Ты не куришь.

— Все равно перекур. Вши зажрали. Как вспотеешь, жрать начинают. Обмыться бы, колодец вон рядом.

Что-то настораживало в тоне щуплого, да он оказался вовсе даже не щуплым, под вязаной фуфайкой угадывалась хорошо развитая мускулатура. Солидный мужик отступил на шаг, поднял руку с пистолетом. Но сказал спокойно:

— Давай копай. Нам еще предстоит все по реестру проверить. А то не успеем засветло. Это тебе не ларек Сени Гершмава с медными брошками. Как никак двадцать восемь миллионов. Свои пятнадцать процентов получишь после инвентаризации...

Косому больше не было страшно, он тупо старался вникнуть в разговор, пот стекал по лбу и носу ручьями. Разве такое бывает — двадцать восемь миллионов? Чего — двадцать восемь миллионов? Может, вовсе не рублей, а медных брошек какого-то Гершмана?

Тоже не простая работа — отобрать товару на четыре миллиона,— продолжал кожаное пальто.

Точнее, Ваня, точнее. Четыре миллиона двести тысяч рублей.

Рублей! Двадцать восемь миллионов рублей! В одном чемодане! Да не рублей, чекист сказал — товар. Бриллианты, наверно, изумруды. А очкарик выторговал пятнадцать процентов. Четыре миллиона двести тысяч.

Почему-то стало тихо, слышно было только, как лопата нетяжело входит в землю. Даже вековые сосны перестали раскачиваться, да и воронье стихло. Косой приблизил голову к проему окна: очкарик теперь рыл яму, стоя в ней по пояс.

— Ну вот, все,— наконец сказал оц,— подсоби, Ваня, выбраться.

Солидный переложил пистолет в левую руку, правую протянул очкарику. Очкарик выломился из ямы, молниеносным движением нанося удар лопатой по голове своему бывшему начальнику. Какое-то мгновение грузное тело держалось на весу, но через секунду ноги обмякли и оно рухнуло в яму, подминая под себя очкарика. Косой, забыв об опасности, высунул голову из окна и с ужасом увидел, как поднимается из ямы тело солидного мужика (это вырывался из ямы очкарик) и над левой его бровью расплывается кровавое месиво.

Косой отполз от окна, стал судорожно натягивать сапоги. Надо было драпать во что бы то ни стало. Согнувшись под низким покатым потолком чердака, натянул куртку. Снова подполз к окну: очкарик тащил тело на террасу. Потом .он побежал к машине, достал канистру. «Сейчас дом подожжет!» — мелькнула у Косого паническая мысль. И точно — очкарик деловито обошел с канистрой вокруг дачи, круто запахло бензином. Потом спрыгнул в яму, вытолкнул из нее залепленный землей большой чемодан и легко выпрыгнул обратно.

Вот сейчас он чиркнет спичкой, возьмет двадцать восемь миллионов, сядет в «виллис», и поминай как звали! А ты, Косой, будешь гореть заживо. Но очкарик не спешил. Он засыпал яму землей, поставил на место собачью будку. Взялся за ручку чемодана, как бы проверяя вес, подволок его по земле к «виллису». Снял с себя майку, огляделся и пошел к колодцу — по тропинке рядом с домом. Косой весь напрягся, он не видел идущего, только слышал его неторопливые шаги. Вот еще пять-шесть шагов — и он пройдет под чердачным окном. Косой зажал в кулаке нож, стал на четвереньки. Еще два шага... шаг... и нечеловеческим усилием Косой выбросил натренированное тело вниз...

Часть первая

1

9 августа 1991 года, пятница

Турецкий посмотрел на часы: кошмар какой-то, всего прошло двадцать пять минут, а казалось, он сидит здесь по крайней мере часа два. Кроссворд в «Огоньке» был почти разгадан, осталось одно слово из восьми букв, четвертой из которых было очевидное «р» — «выделение единицы речи изменением голосового-тона». Турецкий помаялся минут пять, даже попытался выделить голосом единицу речи в настенном лозунге, чем привлек внимание стоящего на трибуне прокурора Москвы Эдудрда Антоновича Зимарина, прозванного в рядах законников столицы «Мухомором» за обилие бородавок на мясистом лице. Турецкий изобразил на лице сосредоточенность и стал пририсовывать шляпу товарищу на обложке журнала. Критическим взглядом оценил работу и отложил «Огонек» в сторону. Больше заняться было решительно нечем. Совещание работников прокуратуры Москвы медленно набирало пары.

Прокурор столицы Зимарин нацеливал в зал вопросы, но никто и не думал отвечать, да прокурор и не ждал ответов — они были заранее подготовлены и составляли основную канву выступления.

— ...В чем заключается главный экстремальный фактор нашей следственной профессии?

Зимарин поправил очки, помял крупную бородавку у носа, проверил, в порядке ли золотые звезды государственного советника юстиции второго класса в бархатных петличках мундира. Вообще-то Турецкому хотелось услышать, что думает главный законник Москвы об экстремальных факторах в работе следователя. Но тот не торопился с ответом на поставленный им самим вопрос. Лично для Турецкого — следователя экстремальный фактор решался просто: «не мешайте работать. Но поскольку всякого рода собрания, наряду с экскурсиями и стоянием в очередях, входили в число самых ненавистных занятий, он тут же потерял нить зимаринского спича. К тому же кто-то кинул ему в колени сложенный в несколько раз кусок оберточной бумаги, развернув которой он увидел витиевато выполненные строчки с иллюстрациями но теме:

Нам нужен экстремальный фактор

Как жопе атомный реактор.

Турецкий не сомневался, что автор «этого шедевра — Генка Бабаянц. Такого рода развлечения во время собраний были давнишней традицией в прокуратуре, а Генка — неутомимым по этой части выдумщиком. Как всегда, сидел он в последнем ряду зала, а рядом с ним давились от смеха прокуратурские девицы. Турецкий хотел было состряпать что-нибудь подобное в ответ, но прокурор Москвы в этот момент наконец добрел до главного:

— ...Экстремальным фактором деятельности правоохранительных органов, да и всей политики перестройки в целом, товарищи, оказалось противодействие заинтересованных лиц. И мы должны с горечью признать, что организованная преступность, советская мафия вошла в двери наших партийных и советских организаций, наших предприятий и учреждений, затронула и наши ряды: тысячи работников органов государственной безопасности, милиции, прокуратуры и суда уличены в совместных с преступниками действиях...

Турецкий отыскал глазами своего бывшего начальника, Константина Дмитриевича Меркулова. Тот сидел в противоположном конце зала и, казалось, с величайшим вниманием слушал городского прокурора. Турецкий не был уверен, что правильно поступил, отказавшись перейти в прокуратуру РСФСР вместе с Меркуловым, второго Меркулова не было в целом свете. Но Турецкий терпеть не мог так называемые хозяйственные дела, которые бы ему пришлось вести в бригаде Меркулова,— его охватывала невыносимая тоска при виде сотен накладных, отгрузочных фактур, путевых листов и тому подобных отчетных документов. Меркулов уже второй год вел нескончаемое дело о коррупции и воровстве в министерстве торговли, начатое им еще в городской и продолжаемое в республиканской прокуратуре. Ему этот экстремальный фактор обошелся дорого: в прошлом году три месяца провалялся с инфарктом в Боткинской. Вернулся из больницы не похожий сам на себя: прежде открытый и доброжелательный, он стал малоразговорчивым и даже не всегда коммуникабельным.