Очнулся он только на заднем сиденье машины, въезжавшей во двор Бутырской тюрьмы.

И снова стал орать и вырываться из цепких рук охранников, он кричал и вырывался, пока его вели по длинным коридорам и переходам Бутырки, требовал прокурора, доказывал, что его задержание — глубочайшая ошибка, за которую кто-то должен нести наказание, но в ответ слышал только гулкое эхо тюремных стен. Лица охранников, видавших в своей невеселой практике и не такое, хранили каменное выражение. И когда захлопнулась дверь камеры, он все стучал в металлическую дверь и объяснял кому-то невидимому, что у него совершенно нет времени сидеть в тюрьме, даже и по ошибке каких-то кретинов.

26

Миновав мост, шофер взял резко влево, к институту психиатрии имени профессора Ганнушкина, старинной больнице, сделанной на века и состоящей из отдельных больших корпусов. Мимо санитаров в белых халатах, мимо больных в халатах разноцветных Романова и ее помощник капитан Золотарев прошли в пятое спецотделение. Дежурная сестра вызвала заведующего отделением, который уже был в курсе дела о том, что к ним пожаловала начальница Московского уголовного розыска.

— Рад познакомиться,— сказал бойкий толстячок, крепко пожав Романовой руку,— вот халаты, пройдемте со мной; пациент подготовлен, персонал оповещен.

— А разве Турецкого еще нет? — спросила полковник милиции. И уловив недоуменный взгляд завотделением, сказала дежурной сестре, прежде чем отправиться вслед за врачом:

— Да что я спрашиваю, я ж вижу, что нет. Турецкий, прокурорский следователь. Должен быть с минуту на минуту. Появится, пропустите без проволочек.

На лифте поднялись на. третий этаж, в специальный сектор — своего рода местную тюрьму. Тут под надзором гориллообразных санитаров содержались те, кто, по правде говоря, должны бы находиться по соседству, в Матросской тишине, то есть следственном изоляторе номер один, но по тем или иным соображениям- были упрятаны следственными органами в психинститут Ганнушкина. Для таких особых подследственных, поступающих на экспертизу с грифом «секретно», предусмотрено здесь восемь одиночных палат на восемь коек.

Толстячок провел посетителей в свой кабинет, достал из сейфа папку:

— Полистайте историю болезни.

— И чем он, по-вашему, болен? — спросила Романова, по-хозяйски усевшись за стол.

— По-моему, он болен тем же, что и «по-вашему». Романова с удивлением подняла на него васильковые глаза.

— Да, да. Я согласен с предварительным диагнозом, изложенным в вашем препроводительном письме: симуляция. Но симулирует ваш сотрудник талантливо. Я бы сказал, профессионально симулирует депрессивно-параноидное состояние. Комиссия, если не очень вдаваться, может посчитать его душевно-больным. Знаете, в больной стране не может быть стопроцентно здоровых жителей. При желании душевную хворь можно откопать у любого из нас.

Капитан Золотарев недовольно скривил губы: он явно был не согласен с последним заявлением психиатра. Однако, покосившись на Романову, решил вступить в разговор:

— Послушайте. Если Гончаренко симулирует душевную болезнь, значит он хочет уйти от ответственности. Я так понимаю причины его придуривания.

Психиатр иронически посмотрел на Золотарева, вложил руки в карманы белоснежного халата и приподнялся на цыпочках:

— Молодой человек, в стенах этого учреждения не принято употреблять подобную терминологию! Но если вы хотите знать о причинах...

Романова жестом остановила врача, повернулась к капитану:

— А ты Золотарев не возникай... Так что. вы такое хотели сказать о причинах симуляции? По-моему, капитан прав, обычная симуляция, натворил дел, страх перед ответом...

— Видите ли, товарищ полковник, это не совсем простой случай, но не со стороны диагностической психиатрии, а — психологии. Он находится в постоянном сиюминутном страхе: он боится за свою жизнь. Практически ничего не ест, пьет воду из-под крана, жует > сухое печенье. Напрягается при открывании двери, звуке автомобильных тормозов, спит при свете, ну и многое другое.

— У него же там охрана, я ему специальную единицу выделила.

— Извините, товарищ полковник, но эта «единица» призвана караулить преступника, каковым по вашему письменному представлению является Гончаренко, а вовсе не охранять его жизнь. И еще одно наблюдение, сугубо мое личное: Гончаренко как раз больше всего беспокоит эта охрана.

— Это как же понять?

— Когда я открываю дверь в его палату, он пытается разглядеть, кто там сидит в коридоре. Ему видны сапоги и часть форменных брюк охранника, он не знает, кто это, но -очень хочет знать. А по роду своего «заболевания» ему не положено ориентироваться в обстановке и проявлять к ней интерес. Учтите, товарищ Романова, физическое состояние Гончаренко плохое, давление поднялось очень высокое, сердечная аритмия. Все это от дикого психологического перенапряжения, от того, что он вынужден скрывать свой страх. Пообещайте защиту для него самого, для его семьи, и лучше всего, товарищ Романова, поговорите с ним наедине. Хочу только предупредить, что приятного в свидании с ним будет мало. Он изобрел себе позу: ковыряет, извините, в носу, отставив театрально локоть в сторону, широко разинув рот и высунув язык. И... еще раз извините, выделения из носа нанизывает на подоконник.

— Ах вот что...— равнодушно прореагировала Романова.

Гончаренко сидел на больничной койке — трудно-узнаваемый, взлохмаченный, с синяками под глазами,— тупо уставившись в угол комнаты. Полковника милиции мало интересовало состояние души своего подчиненного, всеми правдами и неправдами она должна была знать имена тех, кто похитил Кепгу, убил Анну Чуднову, преследовал Нику Славину.

— Здравствуй, Роман,— сказала она негромко и почти дружески, плотно прикрывая за собой дверь. Прошла к кровати и присела на край.

Гончаренко откинул локоть правой руки в сторону, вывалил язык и запустил в нос мизинец, изогнув кисть руки.

— Э, нет, Рома, ты не учитываешь, что у меня память замечательная просто. Я этот номер хорошо помню, дело Васильчикова, который занимался сбытом краденых драгоценностей, мы с тобой на него вместе дело вели, в году так восемьдесят втором,— не так ли? Только Васильчиков твой действительно сдвинулся по фазе на почве ареста, а ты тут представление устраиваешь. Но я женщина брезгливая, и если ты будешь дальше притворяться, то пусть с твоими соплями разбирается кто-нибудь другой. Например, Красниковский.

Романова поднялась с кровати, стала оправлять измятый угол постели, заметила, как застыла в воздухе рука Гончаренко.

— Возьми полотенце, утрись, Роман. Я с тобой говорить хочу. Как с человеком. Ты же старый оперативник, должен понимать, что свое ты уже заработал. Я, ты ведь знаешь, концов не рублю, я тебя до конца раскручу. Думаю, что ты не убивал никого, хотя жаден до ужаса, притом хамло и фраер. Потому пособником можешь быть в любом деле. Коротенько тебе скажу, картинка такая: устроили вы явочную квартиру у Капитонова, пристукнули там комитетчика Биляша, нашего Гену Бабаянца прикончили. Трупы зарывали в бывшей усадьбе Под-ворских. Мы с твоей пишущей машинки ленту расшифровали, время на пересказ терять не буду. Далеко зашел, Гончаренко, полез не в своего ума дело. Не поделил чего со своими подельниками, а, Рома? Теперь вот дрожишь в этой дыре, как сука. Ну и дрожи дальше. Симуляцию твою доктора раскрыли, так что до суда выпущу тебя на волю, только вот догуляешь ли до неволи?

Кривила душой начальница МУРа, куда там на свободу! Но знала: боится сейчас этой свободы Гончаренко больше, чем тюрьмы.

— Твои компаньоны обязательно начнут тебя пасти, как только узнают, что мотать твое дело взялась Романова. Ты человек профессиональный, ты меня поймешь. Я буду вынуждена пустить залепуху, что Гончаренко раскололся. Извини, дорогой, служба. И начнут эти твои кореша, работать с твоей семьей. И ты догадываешься, как это делается. Беспредел, сам знаешь. А у тебя дачка в Перловке, неплохая, скажу тебе, дачка. На миллион так, если не больше, тянет. При нашей инфляции цена с каждым днем растет. У тебя жена недавно микроинфаркт перенесла. Эти сволочи обязательно ей обширный инфаркт организуют. А дочь Софья, студентка? Я слышала, девушка интеллигентная и впечатлительная. Сам знаешь, что они с впечатлительными делают. Думаешь, пугаю?