– А как же правильно название вашей славной конторы понимать? – с отважным ехидством тяжелобольного спросил Кузнецов. – Финансовый совет благотворителей?

– Вы меня, Сергей Григорьевич, не обидите, меня кто только ни пытался обидеть, – Михайлов громко рассмеялся. – И ни у кого не получилось. Потому что я не развлекаю публику за гонорар, как малопочтенное художественное сословие, и не удовлетворяю собственное любопытство за казенный счет, как ваш брат-ученый. Вот вас, таких, обидеть легко. А я служу, мне за себя не обидно, а исключительно за державу, как сказано в нашем любимом фильме. Служба – она знаете у кого? Только у священников и офицеров, у прочих же – работа, проклятие Гос-подне.

Кузнецов уже пришел в состояние абсолютно бесстрашное, а последняя ссылка на Бога его просто взбесила – в силу определенных перемен, которые произошли с ним за последние лет пятнадцать.

– И чему же вы служите, господин офицер? – спросил он, чувствуя, что бешенство овладевает им, давит изнутри на грудь. – Родине, как вы сказали? Родине, что ли, нужны доносы и слежка, придуманные шпионы и вредители?!

– Старых книг начитались, Сергей Григорьевич, – отсмеявшись, спокойно ответил Михайлов. – Какие доносы, какие вредители? Вы, простите, из ума выжили, что ли? Двадцать первое столе-тие полным ходом идет, вы на сто лет отстали… А ФСБ – это Федеральный Союз Бессмертных, если хотите знать. И вам теперь узнать это – самое время, мне кажется. Вы уже переходите в наше ведение…

Кузнецов все сильнее задыхался от ненависти. Было чувство, что грудь сейчас лопнет, проломленная изнутри.

Полковник Михайлов вырвал иглу из своей вены, встал с кровати и, сильно сгибая руку в локте, зажимая прокол, подошел в кровати Кузнецова.

– Ваша жизнь продолжится бесконечно, Сергей Григорьевич, – сказал он. – И изменится в лучшую сторону. Вы умрете для всех ныне живущих, но это не должно вас огорчать слишком сильно – ведь вам никто не дорог по-настоящему. А на самом деле вы станете бессмертным. Одним из нас – бессмертных и служащих бессмертию.

С этими словами он вырвал иглу и из вены Кузнецова.

В эту же секунду открылась дверь палаты и вбежала медсестра, похожая на жену Сергея Григорьевича, если бы он женился удачно, а не на Ольге.

– Вы что же творите, больной?! – закричала она на Михайлова, и тот мгновенно оказался в своей постели. – Напишу на вас докладную завотделению, живо пойдете на выписку!

Она склонилась к Кузнецову и, быстро налаживая капельницу, прошептала: «Не волнуйся, миленький, тебе нельзя волноваться… успокойся, миленький…»

Тут Кузнецов разглядел наконец, что это не новая жена его, которая не похожа на старую, Ольгу, а просто медсестра, посторонняя женщина.

Очень, следует признать, симпатичная женщина.

– Он сказал, что я умру, – по секрету сообщил Сергей Григорьевич медсестре на ухо. – Умру и потому стану бессмертным… Так я понял… Он не бомж, он полковник… А что говорит врач?

– Спите, больной, – так же тихо ответила медсестра. – Какой еще полковник? Тут никого нет, мы к вам пока второго не подселяли…

С тем она и ушла.

А Сергей Григорьевич Кузнецов огляделся и увидел, что он лежит в двухместной палате, но вторая кровать чисто застелена, банка его капельницы наполовину пуста, а потолок покрашен белой водоэмульсионной краской и очень высок.

Он напряг зрение, чтобы разглядеть какую-то тень, скользнувшую в вышине, но не разглядел, прикрыл глаза и уснул.

Во сне он принялся подводить итоги. Во-первых, потому что слова насчет смерти и бессмертия все же произвели на него впечатление, а перед смертью, как он знал, принято подводить итоги, чтобы вся жизнь промелькнула перед глазами, как говорится. Во-вторых, он вообще привык подводить итоги дня, недели, месяца и так далее – его логический, аналитический склад ума и образование требовали систематизации всего, а что есть итоги, как не систематизация жизненных событий?

Итак, думал во сне Кузнецов, какие параметры жизни мы имеем перед ее окончанием – или даже после этого окончания по гипотезе полковника Михайлова? Что главное?

Первым пунктом шли рождение и раннее детство в гнилом бараке.

Это начало биографии следовало бы, по прямолинейной логике, оценивать как неудачу, как потерю времени на старте, но Сергею Григорьевичу, одаренному аналитику, прямолинейная логика была несвойственна и наяву, а уж во сне тем более. Любой объект исследования, предмет или событие, профессор Кузнецов рассматривал с учетом максимального количества факторов, что и позволило создать его знаменитый метод расчета рамных конструкций, так и названный – «многофакторный метод Кузнецова». Впоследствии метод был развит автором до «теории расчета конструкций рамного типа с учетом факторов, количество которых конечно» и под этим названием строго засекречен и поощрен Государственной премией (закрытая часть списка лауреатов).

Именно такой метод анализа событий его жизни утвердил Сергея Григорьевича в том, что и сам барак, и непобедимый долгие годы барачный запах, и даже прозвище «гегемон» были положительными проявлениями судьбы.

Впрочем, судьбу с некоторых пор профессор называл просто Богом, чему никак не мешал научный, рациональный склад ума и глубокое знание всех дисциплин цикла теории упругости. Вот один известный ученый когда-то заявил, что он в гипотезе существования Бога не нуждается, а профессор Кузнецов С.Г. примерно годам к пятидесяти жизни и двадцати пяти научной деятельности стал нуждаться. Потому что никак картина мира и даже взятой узко прочности материалов и конструкций не завершалась в его представлениях без введения такого понятия, как Создатель, а иначе простейший вопрос «почему?» в любой момент все разрушал.

Так вот, барачное свое происхождение в упрощенной схеме жизни – а для любого исследования, хоть миллион факторов учти, схема берется всегда упрощенная, наука вообще имеет дело с упрощенными схемами, а неупрощенной жизнью занимается искусство – Кузнецов обозначал словом «рогатка». Подобно многим людям сухих научных занятий, Сергей Григорьевич любил давать всему названия, казавшиеся ему удачно метафорическими…

«Рогатка» вот почему: он считал, что нищее, убогое начало жизни как бы натягивает, напрягает все возможности, заложенные в человеке, и потом выстреливает этого человека в общество, которое таким, выстреленным, пронизывается сразу доверху, до верхних разреженных слоев. А ответ на вопрос, до каких именно высот взлетает посланный, зависит от упомянутых возможностей и соотношения этих возможностей со степенью их предварительной натянутости… Словесное изложение получается невнятным, но в терминах теории упругости и формулах профессор Кузнецов мог бы сформулировать вполне прозрачно – просто руки не доходили.

Итак, «рогатка» выстрелила, и выстрел дал результат, в связи с чем можно было переходить к пункту второму итогов биографии: к отрочеству и юности, отмеченным целеустремленным и успешным началом научной деятельности. Тут все было абсолютно ясно, так как картина ничем не затуманивалась и не усложнялась ввиду полной поглощенности героя прямолинейным движением.

Сложности начинались при переходе к пункту третьему – к перерождению юного ученого и превращению его в равнодушного служащего при академической науке, с подлинными интересами вздорными и пустыми вроде КВНа и тому подобного. Объяснению эта метаморфоза не поддавалась никакому, кроме единственного: Господь исправлял свою ошибку. Первоначальные возможности Он дал недостойному и счел справедливым замедлить вертикальный взлет, превратить его в плавный и скучный набор карьерной высоты. Пьянство и женщины, странная, будто во сне, женитьба и прочие общеизвестные способы одолеть даже самые благоприятные обстоятельства, разрушить даже самую прозрачную перспективу стали тормозить движение, а после и вовсе превратили его в почти горизонтальный крейсерский полет. Среди названного наиболее сильными были второй и третий способы самоубийства, которые вместе и составили еще один, ужаснейший итог жизни: неизведанность любви. Но об этой моральной и биографической патологии личности Сергея Григорьевича Кузнецова следует беседовать отдельно, а теперь сосредоточимся исключительно на несчастливом браке.