За ним вот-вот должны придти те, кого он обидел. Отказался стать убийцей, да между делом проболтался одному шустрому журналюге о парочке карательных операций. Убитые женщины, дети –все такое, что тыловые крыски называют «гримасами войны». Рвы, заполненные телами расстрелянных, виновных в оказании помощи местным бунтовщикам. Медальон, сорванный с шеи тщедушной старушки, державшей почему-то в руках железную банку из-под английского чая «Earl Grey»…

Он взорвет себя, этот барак, этих ублюдков из спецслужб. Средненький воображаемый фильмец со Сталлоне в главной роли.

Ночь – это время моих откровений, Я сам посмотрю себе в глаза, Боль в прошлый мир распахнет настежь двери, Солгать и спасти себя нельзя.

Не спеши открыть всем душу, Им нужна лишь грязь и кровь, Только полночь Понимает все без слов, И утешит песней Про вечную любовь.

Я был солдатом жестокой удачи, Рабов неудачи в плен не брал, Но этой ведьмой за горло был схвачен, С тех пор я не жил, я умирал.

Шум за стеной равносилен расстрелу, Пришло время все долги платить, Пусть заберут мое бренное тело, Но я не отдам своей души…

…………………………………

Там, где застыло холодное солнце, Мой след остался на белом снегу, Там мое детство и битва с драконом, Что был тенью веток на зимнем ветру…

«На снегу» и «на ветру» – не рифмуются никак, но картинка получается красивой.

FLASHBACK

Пахнет соломой и морозом. Впереди едут сани, с них-то и падает солома. Сани будто бы вырвались из старого мира, провалившегося в прошлое, где по превращенному войной в развалины немецкому городу Инстербургу еще разгуливают бравые офицеры Рейха. Их жены еще не закопали в аккуратных немецких садах сервизы из саксонского фарфора – потом русские, одержимые идеей найти клад, острыми лопатами разобьют сервизы на сотни осколков, переименуют Инстербург в Черняховск, а территорию бывшего концлагеря застроят финскими домиками. Каскад прудов для разведения зеркальных карпов зарастет осокой и покроется мелкими белыми цветами, издали похожими на сложенные в несколько раз крылья сахарных мотыльков.

Венчало этот загубленный временем каскад черное озеро. Черное из-за того, что в его гладь смотрелись высоченные черные мудрые ели, роняющие черную хвою. Черная хвоя превращалась в торф.

Озеро, сколько я его помню, охраняло стеной странное молчание – даже лесные пичуги облетали его стороной. Нам, начитавшимся тогда Жюля Верна, казалось, что вот-вот из глубины бесшумно поднимется подводная лодка «Наутилус». Мы так и назвали это лежавшее в травяной раме бездонное зеркало – «Озеро капитана Немо».

Временами шныряющие по лесу мальчишки находили немецкие гранаты, и тогда гремели взрывы, и в семьи советских летчиков, поселившихся в немецких двухэтажных коттеджах, входила смертельная печаль… Происходило все это неподалеку от Калининграда-Кенигсберга.

Когда-то великий философ Иммануил Кант прогуливался по улочкам Кенигсберга, не имея ни малейшего представления о том, что русские дети будут ходить в школу, в здании которой размешалось местное гестапо, что за стволами онемевших навеки елей кому-то будут мерещиться фигуры фрицев в черных шинелях и что когда-нибудь появятся волосатые «БИТЛЫ» и вкрутят молодняку свою философию жизни.

Со стариком Кантом у меня сложились, прямо скажем, непростые отношения. И он, не ведая того, приложил кое-какие усилия, чтобы отвернуть мою душу от накатанной дорожки в общество ученых лбов и спихнуть в рок-н-ролльную канаву. Готовясь к сдаче кандидатского минимума по философии и уже накатав многостраничный реферат по Жан-Полю Сартру, я вдруг представила себе, как господин Иммануил Кант прерывает весьма обстоятельную ученую беседу с заезжими любителями философии и стремглав вылетает из-за дубового стола, почувствовав начало бунта желудка. А потом долго, чертыхаясь и потирая живот, расправляется с неумолимым восстанием съеденного за обедом. Несомненно, там, где начинается понос, философия заканчивается. Таким образом я совершила некое святотатство — покусилась на Бога Философии, представив его кряхтящим в клозете. «Говно — более сложная теологическая проблема, чем зло», – метко заметил чешский писатель М. Кундера, ставший столь модным в наших литературных салонах. Хотя мое посягательство на святыни — ничто по сравнению с кундеровыми фортелями, «… ответственность за говно в полной мере несет лишь тот, кто человека создал» ( читай «Невыносимую легкость бытия»).

Сюжет №9 (просто баллада)

Ночь отзвенит серебряным плачем, Луна позовет тебя с собой, Даст на дорогу белое платье, Коня с длинной гривой золотой.

Там, в облаках, тебя ждут алмазы — Я мог обещать, но не дарить – Там о тоске ты не вспомнишь ни разу, Теперь мне с тоскою в сердце жить…

Лишь в полнолунье мы будем вместе, Но я не смогу тебя обнять — Ты сквозь меня пройдешь, словно ветер, Как тень от небесного огня.

В написании этих строк повинна все та же Германия. Вернее, немецкий романтизм. А еще точнее – картина из одного немецкого замка, зафиксированное на потемневшем от времени полотне настроение. Э-э, уточню: из разграбленного замка.

Может, не совсем патриотично употреблять здесь слово «разграбленного», а стоит изобрести что-нибудь типа «экспроприированного». В 1945 срабатывала тривиальная формула: гансы-фашисты грабили и уничтожали нас, почему бы нам не ответить тем же? Эшелоны, груженные «экспроприированным» барахлом, исправно уходили на Восток. Адъютанты (или порученцы) высших чинов следили за погрузкой таинственных ящиков, не забывая и о себе. И в солдатских фанерных чемоданчиках тоже пряталось кое-что. Об этой неприглядной странице победоносного шествия к логову Гитлера отец никогда не рассказывал. Все больше про КП товарища Жукова. Но одним долгим летним вечером, по старой доброй дачной привычке, по всей округе отключили электричество, и в сумерках, под сухонькое «венгерское» боевой летчик поведал своим детям о войне то, о чем, вообще-то, и взрослым лучше не знать.

На трофейной картине были изображены тоскливые пирамидальные тополя, листву которых уже тронула неизбежным тленом осень, и белое надгробие… Под ним, насколько я понимаю, покоилась какая-нибудь истощенная чахоткой фрейлен или же он — истощенный любовными муками душка-барон фон Тузельдорф.

В полнолуние на верхнюю плиту надгробия опускалось серебристое облачко, из которого быстренько материализовывался десяток-другой крохотных крылатых брунгильд. Эти нечистюльки (язык не поворачивается назвать столь прелестные создания «нечистью») вальсировали над покойницей, заточенной в мрамор, до третьего петушиного крика.

Ночь в стиле призрачных буги.

Сюжет №10

Тому, у кого нет заброшенной дачи, ее необходимо выдумать: мысленно выстроить дом с крысой-тусовщицей, жрущей пачками универсальную отраву «Шторм» и поющей после полуночной трапезы морские матерные частушки, и давно прочитанными книгами. Такой дом у нашей семьи пока есть – всего час езды на мопеде «Honda Dio» от Москвы по Киевскому шоссе. Там и живет в бессрочной ссылке полюбившийся мне Заратустра.

Соседи то и дело присылают жалобные телеграммы о постоянных драках между близнецами с непонятными восточными именами типа Спента-Майнью и Ангро-Майнью. Близнецы бьют друг друга по смуглым лицам, и по всей округе расползается вонючее зло: свиньи дохнут в глубоких канавах, тети шуры и тети нади наливаются самогоном и мутузят своих подверженных нападению вульгарного канцера мужиков, в домах постоянно вылетают электропробки, а у бабки Лизаветы дохнут умеющие романтически вздыхать по отсутствующему петуху куры. Но самое уморительное заключается в другом: дед Ариман, он же закосивший под местного ассенизатора князь тьмы, исподтишка норовит придушить разъезжающего на белом «Форде» красавчика Ормузда, набрасывая ему на шею шелковую удавку… И, не достигнув желаемого, в падучей бухается в ближайший затянутый зелеными бляшками пруд, и скулит в затхлой воде 3000 лет, не меньше… Короче, тусовка вокруг заброшенной дачи, с колючей облепихой вдоль забора, та еще. Именно там, как говорят тайные почитатели культа огненной воды, в 10 метрах от железнодорожного полотна и появится последний спаситель, привлеченный треском чубов дерущихся близнецов, нальет вечно хмельным жителям не то города, не то большой деревни по стопарику эликсира бессмертия и возвестит тихим голосом о рождении нового мира.