Основной бой вела пехота.

Башенные.

Великолепные поединщики, плечом к плечу они дрались хуже, но мощные панцири из полос кованой бронзы и жесткого смоленого холста надежно держали удар, а длинные колющие мечи знаменитой красной бронзы пронзали вражеские чешуйчатые брони и оплечья. Что могло противостоять им, зовущим себя последними наследниками златообильной Микаши?

Один на один, и даже звено на звено – даны одолели бы без особых хлопот. В строевом бою многих сотен решает не сила, но сплоченность, слаженность, упорство, боевой дух. И когда над белыми стенами Энгоми показался дым, причем дым очень явственный, «завтра в этом городе будет пировать одно воронье!» – подданные Нериона изрядную часть своего духа утратили.

Нет, это само по себе еще не решило исход битвы, панцирники-даны яростно давили и в нескольких местах оттесняли врагов к самым кораблям, а пираты-абордажники умудрились забраться на крайнее с юга судно, перерезать всех стрелков и поджечь, надеясь, что ветер перекинет огонь на соседние корабли… много сделали они.

Но этого оказалось недостаточно.

И когда дрогнул северный край данов и Нерион самолично повел туда, заходя сбоку, полдюжины боевых колесниц – больше в Медном городе просто не было, – этого тоже оказалось недостаточно. Потому что изрядно прореженное, войско Тутмушу сохранило порядок и осталось войском… а воины Энгоми потеряли самых стойких, остальные же, видя разоренный город и тело павшего в бою царя, утратили желание сражаться. А единственный, чей строй сохранил силы и присутствие духа, тарденне Цирнаттавис, был в Алашии чужаком, которому лишь его «вольные кинжалы» и подчинялись. Явного наследника у Нериона нет, битва проиграна – для чего пришлым наемникам рисковать жизнью дальше?

– Ночью я говорил с остатками знати Энгоми, а утром пришел в лагерь Тутмушу и заключил мир. Взять нас на службу Тутмушу не пожелал, а может, не мог без ведома отца, и пока он разбирался с Медным городом – «вольные кинжалы» ушли со всем, что имели, ничего не оставили.

– Еще и прихватили кой-чего по дороге, – добавил звеньевой, – чтоб не так скучно идти было.

– А после вернулись в Арцаву, – продолжил тарденне. – Там для нас снова нашлось дело, славу эта битва нам не испортила. Проиграли-то не мы, а Нерион. Мы же вышли из дела почти без потерь и сохранили свое. Для людей понимающих это получше выигранной битвы, где треть войска легла трупами и тяжелоранеными, а у Тутмушу оно так и получилось…

– Но ведь он взял Алашию?

– Взял. Потом, говорят, когда вернулся, отец его на новую войну отправил, в Двуречье. Приказ выполнен, потери не посчитали чрезмерными, значит, справился. А что через год присланного из Мицра наместника алашийцы на куски порвали и теперь снова сами по себе, так в том не Тутмушу вина.

Сидящие у костра загомонили, в общем вполне соглашаясь с тарденне. Военное дело – одно, а искусство выжимать дань из покоренной земли так, чтобы она при этом не стала непокорной, – совсем другое… и хвала Солнцеликой Вурусему – им, «вольным кинжалам», наемным воякам, об этом не нужно заботиться. Пусть у других голова болит.

– Тарденне… – начал щербатый звеньевой и вдруг замялся.

– Что?

– А что же с Энгоми тогда приключилось? Кто его взял и сжег? Мы-то думали тогда на Тутмушу, мол, загодя отрядил засадный отряд, потому у него и сил меньше против Нерионовых было, что часть как-то обошла ползком по скалам и, пока они там на веслах в заливе кружились, захватила город…

– Не, не было такого, – мотнул головой Акиром. – Мы бы знали. Не до битвы, так уж точно после. Тутмос-то молчун, но его ближники непременно проболтались бы.

Цирнаттавис кивнул.

– Я и сам сперва решил, что это хитрость Тутмушу. Только не складывалось. Если б все на суше происходило, другое дело, но он же ПРИПЛЫЛ со своим войском из-за моря! А незаметно великих сил по морю не переправить, заметят не на подходе, так при высадке. В Алашии же при каждой удобной бухточке селение стоит, которое морем и промышляет, когда рыбалкой, а когда и разбоем. В стороне от бухточек к берегу разве что лодка пристать может, а на лодках далеко не уплывешь и много тоже не возьмешь. Да и козопасы вокруг Медного города все тропинки-закутки знают, не спрячешь там заранее войска, чтобы не заметили… а Нерион наблюдателей выставлял, точно помню.

– Выставлял, – насмешливо подтвердил голос из темноты, – и наблюдатели дело знали туго. За морем так следили, не то что корабль – чайка незамеченной не прошмыгнула бы.

Говоривший шагнул к костру – рослый, массивный, рыжебородый, на груди богатая пектораль с опалами и лазурью, на поясе шесть золотых пластин, рукоять железного кинжала сверкает крупным рубином. Эритросфен, начальник крыла Полумесяца, вообще любил все ценное и блестящее, он даже панцирь, шлем и копье приказал вызолотить, чтоб сверкало. «И пусть у врагов слюнки капают», – ухмылялся он. Как там враги – трудно сказать, а друзья нередко дразнили великана Сорокой. Он почти не обижался.

– Ты меня удивил, – признался тарденне. – Я думал, ты из Арцавы Карки.

– В Карии я с парнями пришел к тебе на службу, верно. И родня у меня там есть, дальняя, правда, – кивнул Эритросфен. – Все так, только и сам я, и почти все мои ребята – с Медного острова.

– Тогда рассказывай дальше. А то тут сидим-гадаем насчет той битвы под Энгоми…

– Можно и рассказать. – Не любивший сидеть на корточках Сорока положил на землю чей-то щит, бросил сверху плащ и, сочтя сиденье достаточно удобным, опустился на него. – Красоты битвы пускай те расписывают, кто там сам дрался. А я скажу – почему…

Богатый остров Аласия. Невеликий, но богатый. Вот с тех пор, как небожители подарили людям секрет извлечения из камней звонкой меди, так и стал богатым, потому что правильных камней на нем немало. В давние времена пришли туда пронырливые минойцы и покорили местных дикарей-козопасов, но вскоре одичали и сами, а от медных карьеров их оттеснили более успешные и удачливые вроде лувийцев, искусных в ремеслах и торговле. Потом с дальнего северо-запада приплыли воинственные данайцы и стали владеть Медным островом по праву копья. В больших и малых селениях стало законом их слово, а с доходов минойцев и лувийцев правителям-данайцам принадлежала теперь крепкая доля.

Хотели минойцы и лувийцы отдавать чужакам такую долю? Может, и не хотели, да кто ж их спрашивал. Когда-то противились. Когда-то крепко воевали – и падали в кровавую грязь под копьями подобных крепостным башням данайцев в тяжелых панцирях-пиргоскафах. В конце концов договорились и жили если не в дружбе, то в согласии – кому, сколько и за что. И за добычей вместе ходили, на берегах Зеленого моря ее немало, когда знаешь, где и как взять.

Потом, поколения два тому назад, новые чужаки объявились на острове – ахейцы. Данайцам близкая родня, да из той, видать, родни, которую лишний раз и видеть не хочется. Пустить их на свободные места пустили, построили себе ахейцы сколько-то селений и в морские набеги не раз вместе с данайцами и минойцами ходили; а вот доли в добыче меди и плавке бронзы им не давали, не хотели данайцы делиться своим достоянием, и лувийцы не собирались уступать его без боя…

– Свободные земли, ха! – зло буркнул Эритросфен. – Пустоши, где сперва люди весь лес свели, а потом козы выжрали траву до камня. Вот туда и пустили, живите, мол, родичи дорогие, и не взыщите, коли что не так.

Ладно, деды наши не от великого богатства и не от нечего делать всем народом в плаванье пустились. Некуда возвращаться было. Нашли уголок, зубами вцепились, только бы обрести новый дом. Втридорога у соседей зерно закупали, родовые мечи в переплавку пустили, чтоб лемехи для плугов сделать… Кое-как выжили. На морской промысел вместе ходили и добытое честно делили, это правда, и рыбу никто не мешал ловить.