А ночь плыла над городом. Светлая, похожая на пену. Ветер с моря раскачивал над головой охапки звезд. И город плыл через эту ночь навстречу новому утру. Перед рассветом сменились сотрудники, а Рудди остался. Он должен был до конца довести операцию. Постепенно город начинал оживать. Где-то невдалеке проскрипел первый трамвай, пронзительно закричал гудок. Улица ожила. Из калиток люди выводили велосипеды с прикрепленными к рамам портфелями, чинно шли по тротуару служащие в отглаженных костюмах; жуя на ходу краюху хлеба, прошел трубочист. Наступил час женщин. Хозяйки с сумками заторопились в магазины-распределители и на базар. А Инги все не было.
Она вышла из дома около двенадцати. Элегантный серый костюм еще больше подчеркивал стройность ее фигуры. Походка у нее была упругой и плавной, так обычно ходят люди, много лет посвятившие спорту. Инга шла по тротуару, небрежно помахивая большой хозяйственной сумкой. Из своего укрытия Рудди видел улицу, идущую Ингу, и двух молодых людей он приметил. Один шел не торопясь, словно прогуливаясь, второй вышел из калитки дома, огляделся и торопливо пошел вслед за Ингой.
«Все». — Рудди облегченно вздохнул.
— Продолжайте следить за домом, — приказал он помощнику. — Я в наркомат.
«Начальнику ОББ подполковнику Соснину. Рапорт В 12.35 Саан вошла на Центральный рынок, где, переходя от продавца к продавцу, приценивалась к товарам. Наконец, в мясном ряду она остансчшлась и, рассматривая кусок сала, о чем-то начала разговаривать с продавцом. Говорила минут десять, потом взяла сало, дала деньги и направилась к выходу. Выйдя с рынка, Саан села в трамвай № 3 и доехала до спортивного общества.
С 13.50 до 18.00 я наблюдал за входом в спортобщество, но Саан не появлялась.
Мл. лейтенант Заварзин».
* * *
«Начальнику ОББ подполковнику Соснину.
Рапорт В 12.45. Мне было поручено установить личность гражданина, продающего домашнюю колбасу и сало. С помощью участкового лейтенанта Сергеева мне удалось узнать, что фамилия его Пыдер и проживает он в уезде. На рынок приезжает два раза в неделю на трофейном полугрузовике «штеер». До 17.30. Пыдер торговал продуктами и продал или обменял весь товар. В частности, за круг колбасы он взял у одной из покупательниц детскую железную дорогу, у другой — карманные часы из желтого металла. В 17.45 он погрузил мешки в автомашину М ЭС 14–06 и выехал в направлении Пярну-маант.
Старшина Л е у с».
* * *
― Выходит, Эвальд Альфредович, что наши люди упустили теннисистку! — Соснин постучал пальцами по столу.
― Выходит, что так.
― Что дало наблюдение за домом?
― Пока ничего. Инга не возвращалась. Куккер был в спортобществе и установил, что она переоделась в лыжные брюки и туристские ботинки, которые принесла в сумке, надела коричневую кожаную куртку и выпрыгнула из окна.
― Почему именно в окно?
― Выход один, другого нет. У дверей неотступно дежурил наш офицер. Она вошла в туалет и стала переодеваться…
― Кто-нибудь видел это?
― Да. Уборщица. Она же и рассказала об окне. Оконная рама в туалете была с зимы заклеена, уборщица хотела снять бумагу и вымыть окно. Но решила не мешать Инге и вышла; когда же через час она вновь вошла в туалет, то окно оказалось распахнутым настежь.
― Высота окна?
― Бельэтаж. Кстати, под окном на земле следы туристских ботинок.
― Стало быть, так. Немедленно пусть Куккер берет людей — и к дому Саан. Если она не вернется, необходимо проникнуть в квартиру и оставить засаду. Кто-то туда должен прийти. Вам Куккер говорил о том, что Ингу видели с Юхансеном?
― Да.
― Конечно, зацепка слабая, но все-таки зацепка. Теперь второе — этот Пыдер. Я связался с коллегами из уезда, и они ночью сообщат все, что о нем известно, кроме того, организуют наблюдение за его домом. Видимо, вам придется выехать в уезд.
Соснин встал из-за стола, подошел к карте, отодвинул. шторку и долго молча смотрел на заштрихованные зеленью квадраты.
— Лес, — усмехнулся подполковник, — глупая жизнь. Вы знаете, Эвальд, вообще-то я урбанист. Город люблю болезненно. Особенно зелень в нем, Какое-то ощущение острой нежности появляется, когда в Замоскворечье смотришь на домишки, утопающие в тополиной листве. Или идешь в центре — жара, асфальт плавится, и вдруг лужайка, трава, чуть пожухлая, кустарник стоит, зеленеет среди раскаленного камня. Посмотришь и начинаешь верить в необыкновенную силу живого.
Эвальд за все время знакомства никогда не видел Соснина таким. Лицо подполковника словно разгладилось, исчезли резкие полоски морщин у рта, и оно стало мягче, добрее, светлым каким-то стало это лицо, светлым и молодым. И Эвальд на секунду поймал себя на мысли, что в общем-то они все еще очень молодые, и он, и Соснин, и Куккер, и даже человек, из-за которого они не спят сегодня, — капитан Юхансен. Но молодости своей они так и не увидят. Их рано состарила ответственность и оружие, которое они взяли в руки.
А Соснин замолчал, и в комнате повисла тишина. И оба думали о чем-то своем, милом сердцу, и мысли уносились за стены этого кабинета, и были они наивны и просты.
— Ждем до двенадцати, — сказал Эвальд Куккеру.
Сегодня почему-то на улице зажгли фонари. Их было немного. Всего три. Фонари в этой части города не зажигали с сорок первого года. Они загорались медленно. Казалось, что электроток с трудом пробивает ржавое переплетение проводов, со скрежетом проламывается сквозь застарелые части патронов. Сквозь грязь и пыль, налипшую на разбитые стекла, Эвальд увидел, как натужно засветилась тонкая спираль света, постепенно становясь все ярче и ярче, и, наконец, фонарь загорелся мутновато-желтым светом.
― Н-да. — усмехнулся Куккер, — иллюминация. Но нам она вряд ли повредит.
― Как сказать, — Эвальд смотрел на кованый, когда-то, видимо, красивый фонарь, который раскачивал ветер, и только сейчас услышал натужный скрип ржавых фонарных петель.
До этого он не обращал на него внимания. Скрип был одним из компонентов ветреной ночи, с ее темнотой, с непонятными звуками. Теперь фонарь вырвался из нее, стал жить самостоятельно, приобретая постепенно индивидуальные качества.
Сколько же будет тянуться эта ночь? И что даст она ему и его товарищам? Вернется ли Инга? Вряд ли. Придет ли к ней Крест? Возможно. Кто предупредил Ингу? Неужели Калле? Не верится. Нет. Он слишком заботится о своих мышцах. Для него ноги значительно важнее Инги. Нет, такой человек, как он, не захочет получить пулевую дырку в мускулистую, натренированную грудь. Он слишком любит себя. Пережив три режима, он остался нейтральным, равнодушным к тому, что происходит за стенами спортзала. Профессионал. Спорт ради спорта. Ничего, жизнь еще ударит его. Потому что нет спорта ради спорта, так же, как нет искусства ради искусства. У человека должна быть нравственная позиция. Только тогда он может стать хорошим спортсменом, художником, даже сыщиком. Потому что только в борьбе обретается высшая красота духовности. А без нее человек мертв.
— Товарищ капитан, — услышал он сдавленный голос Куккера, — что это, товарищ капитан?
Эвальд взглянул на окна квартиры Саан и почувствовал противную слабость в коленях. По стеклам мазнул тонкий луч карманного фонаря.
― Куккер, — выдохнул Эвальд, — где ваши люди? Вы что, не окружили дом.
― Люди стоят везде. Я…
― Сейчас не время выяснять — быстро в квартиру.
Эвальд выдернул пистолет, передернул затвор. Щелчок показался ему грохотом. Он выругался сквозь зубы длинно и замысловато, так ругался сержант Скрябин, служивший вместе с ним в особом отделе.
Вокруг послышались осторожные шаги: оперативники незаметно пробирались к дому.
― Усильте посты с той стороны, — тихо приказал Эвальд. Неизвестно где здесь лаз. И открывайте дверь.
― Лестница, товарищ капитан, — прошептал кто-то за его спиной.