Похищена? Захвачена в бою? Отбита у работорговцев?
И почему личинки Тени ничего не сообщили о том, что скиллы – не люди? Не может быть, чтобы Дэн Крогиус об этом не знал!
– Я слышал, твоего прежнего мужа загрызли шерстни, – пробормотал я, чтобы нарушить неловкое молчание.
– Бран был хорошим мужем, – ровным голосом произнесла скилла. – Лучше, чем Тарс Кривоглазый до него, и лучше, чем Сык Стрекун, который был до Тарса, и…
Она осеклась. Ушла в дальний угол, загремела посудой.
Я стоял с отвисшей челюстью, представляя длинную вереницу бывших мужей, исчезающую во тьме времен. И вдруг меня осенило.
– Бран? Бран Мышиный Катяшок?!
– Таким было его прозвище, – откликнулась Тина.
Бран Мышиный Катяшок, охотник на шерстней, он же – связной Тени в здешних лесах. Первая ниточка оборвалась…
Что-то твердое и горячее ткнулось мне в руки. Я машинально принял. Оказалось – миска с вареными клубнями, над которыми поднимался острый мясной дух…
Тина заснула сразу, а я долго лежал в полумраке, прислушиваясь к завыванию ветра за стеной. Первая спокойная ночь, которую я провожу на Дожде. Не надо спать с карабином в руках и быть готовым в любое мгновение вступить в драку. Можно дрейфовать в полусне по реке памяти, перебирая лица, места, события… Брагинский, Крогиус, Суперы… Генезия, Сципион, Дождь… Призрак, соткавшийся из водяного смерча, – призрак призрака… Полный отчаяния и боли вопль Седобородого… Неразборчивый шепот Молчаливых… Ненавидящий взгляд Миры… Бесстрастные глаза Тины, ее звериная страсть, поглощающая без остатка…
Я проснулся на рассвете. Солнце еще не оторвалось от лезвия серпа Бриарея, но в воздухе ощущалось дыхание весны. Очаг давно погас. Я хотел было его растопить, но Тина показала жестом: не надо. Пришлось подчиниться. В ее облике не осталось ничего от той страстной самки, что накинулась на меня ночью, едва я прилег на циновку, покрытую шкурами шерстней. Теперь передо мной снова была скилла-знахарка, живущая на отшибе: мешковатый балахон, скрывающий стройное, нечеловечески гибкое и сильное тело, нелепый тюрбан на голове. Тина взяла горшок, наполненный вчерашним отваром, и ушла.
Мне хотелось есть, но прежде стоило вымыться. Я выскочил из хижины нагишом. Неподалеку была речушка – один из бесчисленных притоков Беспутной. Разбрызгивая пятками подтаявший снег, огибая деревья-трясуны, по весне истекающие жгучим соком, я в один миг домчался до водоема.
Речушка была узкой, кроны вечнозеленых берез и путниковых деревьев смыкались над ней. Темная вода неспешно струилась, обвивая затонувшие коряги черными жгутами водорослей. Потревоженная мной змея-нагайка сорвалась с куста и канула в лесную подстилку. Несколько земноводных, примостившихся на плоском валуне у воды, приподняли задние лапки и принялись быстро-быстро тереть их друг о друга. В воздухе поплыл нежный звук, похожий на стрекот земных кузнечиков.
Мне сразу вспомнился Экопарк – единственное место в Генезии, где можно побродить среди зелени и насладиться голосами живой природы. В Экопарк нас водили, когда мы были детьми. Но совсем не для того, чтобы юные призраки любовались реликтами вымирающей биосферы. Мы должны были проникнуться жалостью к нашему обреченному миру, чтобы потом направить все силы на поиски и завоевание планеты, пусть отдаленно, но похожей на Землю далекого прошлого.
Распугав «лягух», я прыгнул в ледяную воду. Речушка оказалась мелковата, но на дне обнаружилось твердое песчаное дно. Несколько минут я тер себя песочком, фыркая от наслаждения, нырял и плавал, потом выскочил на берег, прошелся колесом и бросился обратно к дому. Стадо крохоборок, которое пас босой мальчишка лет семи, с визгом бросилось врассыпную, когда я выбежал на полянку перед хижиной скиллы.
Оказывается, у нас гости…
Я едва не врезался в толпу дикарей. Они полукругом стояли позади хижины, внимая вождю. Старик картинно опирался на посох, навершие которого было обмотано, как я теперь разглядел, пулеметными лентами. Дед указывал сухим перстом на жилище знахарки и что-то быстро говорил. Речь вождя была энергична:
– …Знахарка признала Странного своим мужем! Он достоин пройти обряд посвящения и стать воином племени!
Каждое его слово сопровождалось воплями одобрения слушателей.
Ого! Какая честь!
Я проник в хижину, натянул дикарское тряпье. И только тогда присоединился к общему сборищу. Завидев меня, Дед заголосил тонким бабьим голосом. Деревенские все как один повернулись ко мне. В какое-то мгновение мне почудилось, что они на меня бросятся. Я отступил на несколько шагов, все-таки некоторые из них были вооружены…
– Не трясись, Странный, – сказал Боров, выдвигаясь из толпы соплеменников. – Пока ты носился голышом по лесу, этот старый бредун толкнул целую речь. Ты застал только ее завершение.
– А что это за обряд? – поинтересовался я на всякий случай.
Бор усмехнулся, но счел нужным пояснить:
– Когда у сопляков начинает вставать торчком, их посылают в лес за детенышем стреножника. Принес – стал воином. Не принес, но вернулся – через год посылают снова. Не принес и не вернулся – забывают, как звали.
Стреножник, стреножник… Я мысленно обратился к личинкам за справкой, но они не откликнулись. Пришлось спрашивать у Борова:
– А что это за зверь – стреножник?
– Увидишь, – отрезал Бор и отвернулся.
Ничего, решил я. Если уж подростки с ним справляются, то призраку сама Карта велела…
Дед гортанным возгласом приказал приступить к обряду. Меня обступили со всех сторон, схватили за руки и с торжественным пением повели в деревню.
Если честно, я ожидал утомительного ритуала с плясками до изнеможения и кривлянием шамана, но все произошло на удивление быстро. В присутствии всей деревни меня раздели, поставили на колени перед идолами у общинного дома, остро отточенным ножом выбрили на затылке волосы. После чего Дед собственноручно обмакнул пучок сухой травы в ритуальную чашу и вымазал меня кровью жертвенной крохоборки. Мазал он не как попало, а художественно, с вдохновением. Пока вождь творил, жители деревни танцевали и пели, призывая Молчаливых в свидетели, что обряд исполняется согласно ниспосланным установлениям. А я думал о том, что хорош буду в лесу – один, воняющий кровью. Живая приманка, да и только. Неизвестно, как обстоит с обонянием у стреножников, а вот для окрестных стыдливцев я стану лакомым кусочком.
Дед поднял руку. Пение и пляски прекратились. Вождь отступил на шаг, оглядел меня, как художник – завершенное полотно. Милостиво кивнул. Я поднялся с колен.
– Ступай в лес, Странный, и принеси детеныша стреножника! – воззвал ко мне Дед. – Тогда сможешь сидеть у костра воинов и получать свою долю общей добычи!
Он потряс посохом – пулеметные ленты глухо брякнули. Деревенские снова запели. На этот раз пение походило на вой. Оплакивают они меня, что ли? Превентивно, так сказать… Под это леденящее душу исполнение из общинного дома вышла Мира, одетая по-праздничному. Потупив взор, она спустилась по лесенке и протянула то, что держала на раскрытых ладонях.
Я взял этот странный предмет, напоминающий детскую погремушку, и, не зная, что с ним делать, высоко поднял над головой. Племя одобрительно взвыло. Дед поманил Бора и указал ему на меня. Боров вразвалочку приблизился, ткнул пальцем в «погремушку».
– Это манок, – пояснил он. – Если им легонько и одинаково потряхивать, детеныш стреножника сам вылезет из гнезда и пойдет за тобой. Ты, Странный, главное, не сбейся, а то манок услышит самка, и тогда тебе несдобровать.
– Как он хоть выглядит? – осведомился я. – И где его искать?
– Как выйдешь из деревни, поверни направо, – начал объяснять Бор, – так, чтоб речка была у тебя по левую руку… Дойдешь до Сухого лога, начинай трясти манком, как я сказал. Когда детеныш вылезет, ты сразу поймешь, что это он… А уж если покажется его мамаша – тем более!
Боров хохотнул и с размаху огрел меня по спине. Я едва устоял на ногах.
– Ты бы мне винтарь вернул, – пробурчал я.
