По дороге к метро ее оченно рассмешило, что я принял проституток за студенток театрального училища. В принципе, я, наверное, не перепутал бы их, если бы меня несколько больше волновала привычная мне, в отличие от перманентно пребывающей в экзальтации Имярек, московская атмосфера. С другой стороны, ну рассмешил я свою глупую девочку, и слава богу. Я проводил ее до «Речного вокзала». До ее мудацкого, который на самом деле, конечно, мне оченно симпатичен, Зеленого Города она не разрешила себя провожать.
Я вернулся в метро, сел в поезд, и понял, что от ее присутствия в Москве мне несет репу так, как не несло ещё ни разу за все ее отсутствие в ней. ещё как только я увидел ее днем... Точнее, ещё как только она закрыла мне сзади глаза, я понял, что сколько бы раз она меня ни кидала и ни приезжала, я всегда буду попадаться на все ее удочки, каковые она будет закидывать. Еб твою мать, с ужасом я понял, что люблю ее так, как, честно говоря, просто нельзя никого любить, потому что все зверьки и никого ничего не ебет. Чем больше ты любишь, тем верней тебя пошлют на хуй. И чем верней ты даешь понять, что ты сам пошлешь на какой-нибудь иной хуй, чем больше любят тебя. Ебена матрена! Я всю жизнь осмысленно ебал в рот эту азбуку, но почему-то это всегда именно так. Почему? Не иначе, как потому, что все люди – гОвна, а я Д’Артаньян. Других объяснений я почему-то не могу найти, сколь ни пыжусь.
Когда я доехал до «Аэропорта», ноги сами вынесли меня вон из вагона, и я пошел к Кате, позволив себе чуть ли ни единственный раз придти без звонка. Все оказалось хорошо. У Кати была ее подруга Инна, и мы всю ночь пили водку, потом я лег спать на маленький диванчик, свободный ввиду отсутствия Марии Николавны Шестаковой.
Честно говоря, я не знаю, что бы было со мной, не окажись Кати дома. Скорее всего, не было бы ничего, кроме ещё одной бессонной ночи. Но она была мне в тот вечер так нужна, что ее не могло не быть. Так всегда бывает, когда очень нужно. Даже сейчас я могу громко воскликнуть, не стесняясь собственного мудизма: «Слава тебе, Господи, что Катя оказалась дома, и у нее оказалась водка!»
Спать я толком не смог все равно, несмотря на алкоголь. Что делала в эту ночь Имярек, я не знаю. Да все, что угодно. Может даже поеблась под настроение со своим бывшим супругом, с которым и поныне у нее в Москве общая квартира. Ее дело. Пусть ебется, с кем хочет, дура!
Домой я явился в начале одиннадцатого утра. По телевизору показывали поразивший меня ещё в подростковом возрасте мультик «Как кошечка и собачка мыли пол». В этом мультике, если помните, была замечательная музыка, которою Дулов в свое время обозвал банальной. Когда он так обозвал мою любимую музычку, я впервые на секунду усомнился, а понимает ли он что-нибудь вообще в чем бы то ни было, кроме собственного самоутверждения! (Прости, Дулкин! Я не хочу тебя обидеть. Просто я очень злой, и мне больно. Я пишу этот хуевый, в сущности, роман, и все, что описываю, бля буду, переживаю как будто заново. У меня даже опять какой-то острый приступ любви к Имярек уже недели как три. Пиздец! Неужели я буду любить ее всю жизнь?! Я не хочу! Мне плохо и больно! Я хочу, чтоб мне было хорошо и довольно! Я не понимаю, сколько ни думаю об этом, почему она так со мной поступает. По-моему она совсем охуела! А я только жертва ее тотального сумасшествия!)
Увидев мультик про кошечку и собачку, услышав любимую музычку, я понял, что сейчас разревусь, как ребенок. Я спасся деланно неторопливым бегством в свою комнату, и там со мной, конечно же, все-таки случилось именно то, что я и предполагал.
Через три дня, после того, как моя Имярек закончила делать свои многочисленные другие дела, мы снова встретились с ней уже на другом литературном вечере, каковой оказался ещё хуже, чем первый. Если бы не она, я бы никогда так и не узнал, что вся эта литературная хуйня ещё хуевей, чем я мог даже предполагать.
В тот день И. позволила мне проводить ее до подъезда ее зеленоградской совковой девятиэтажки. Перед этим у нас наладились какие-то неожиданные около-теплые отношения. Мы опять сидели с ней в «Макдональдсе». На сей раз она таки заставила меня разделить с ней какой-то бургер, угрожая , что в противном случае она не позволит мне ее проводить. Милое моё больное, странное, самое родное моё существо...
Она опять начала предлагать мне какие-то совместные издательские проекты, от чего я принципиально отказывался, поедая при этом ее бутерброд и отдавая себе полный отчет в том, что мои отказы от совместной деловой деятельности неизбежно будут расценены ею как моя убийственная инфантильность, в какой бы форме я их не преподносил. Она чего-то хотела от меня в этой своей литературной связи, и не сразу стала мне говорить, что я «совок» и говно-мужик. Некоторое время она заставила себя потратить на выяснение моих мотивов, каковые я, сколь ни старался, не мог выразить достаточно ясно по ее мнению. В конце концов, мне это надоело. Я терпеть не могу, когда меня кто бы то ни было на что бы то ни было разводит, – тем более, если я уже заранее точно все для себя решил. Сколько ни борюсь я с бесконечно трогательными проявления человечности в себе, мне очень трудно быть последовательным, когда меня столь трогательно же разводят. Ни то, чтобы я сам, но какая-то высшая сила переносит меня на точку зрения собеседника, и я конечно же вижу, что его позиция нисколько не противоречит его убеждёниям, а убеждёния любого человека – это суть не его убеждёния, а просто заложенная в него Господом микросхема. Поэтому мне так сложно убеждать кого-либо в своей правоте, и так неприятно, когда кто-то хочет убедить в чем-то меня. Я ненавижу все это, потому что знаю, что все равно я умнее всех, как и все они умнее меня. Человек, блядь, замкнутая система, и разомкнуть ее можно только физическим путем, ключ к решению каковой проблемы лежит где-то, на мой взгляд, в области современной нейрохирургии, невропатологии, новейших именно технических средств диагностики психических заболеваний и вообще диагностики всего того, что связано с мозгом. Но поскольку все кругом мудачье, а я Д’Артаньян, то все это интересно только мне, а остальные ебли бы покорную золушку во все дыры, не спрашивая на то ее разрешения, чем, кстати говоря, все уже и так заняты, – то скорей всего меня просто следует изолировать от общества, пока я тихонький и не перешел в наступление. Как писал Александр Анашевич: «Оставьте меня, бляди, пока не случилось беды!» По всему по этому я, будучи слишком коммуникабельным человеком, причем, к величайшему сожалению, коммуникабельным чуть ли не на телепатическом уровне, терпеть не могу, когда кто-то в чем-то меня убеждает. Оставьте меня все в покое! Я все знаю и без вас. И делать совместные дела с Имярек я буду только тогда, если к тому времени, когда мы будем с ней вместе, меня будет ещё что-то интересовать кроме нашей супружеской постели. Да и потом, сколько я ни делал совместных дел с бабами, всегда выходила какая-то хуйня. Я мужик. У меня в штанах хуй. Я всегда готов согласиться с любой хуйней, родившейся в миленькой по тем или иным критериям головке. И действительно, как правило, довожу все до конца, действуя по тому плану, который навязывает мне девочка-партнерша, и естественно получается полное говно, а винить некого, потому что сам мудак. Потому что не мужчина, не мог настоять на своем, гораздо более мудром варианте. Ну что я могу поделать, если у меня рука не поднимается разрушать девочкины иллюзии! Во всей этой полной хуйне, которую они всегда предлагают, есть такое невъебенное обояние, что я не могу противоречить Красоте в высшем ее проявлении. Мыслящая, самоутверждающаяся девочка прекрасна как море, небо, звезды над головой, горные пейзажи, гроза, дождик, ураган, весенние ручейки, половодье, водопады, извержение вулкана, радуга, наконец, северное сияние, миражи и прочие явления высшего природного порядка. Идти против Природы я не могу. Это глупо, да и невозможно.
Поэтому я не выдержал. Из последних душевных сил я нарулил себе тот самый тон, в котором отказал Имярек в чае, и сказал, что я принципиально не хочу иметь с ней никаких отношений. «А что ты хочешь?» – неожиданно громко воскликнула она. И ещё громче как бы вынесла мне окончательный приговор: «Я знаю, ты трахаться со мной хочешь!» Ближайшие соседи в радиусе все тех же обычных трех-четрых метров посмотрели в нашу сторону. Очевидно их очень заинтересовало, кто же это конкретно и с кем, собственно, хочет трахаться, и не начнется ли это представление, паче чаяния, прямо сейчас.
