Дрейк предложил обстрелять Рио-де-ла-Ачу либо изловить высокородного дона Мигеля и держать его взаперти в провонявшем после перевозки негров трюме флагмана, пока не уплатит приличную цену за каждого негра плюс еще некоторую сумму в компенсацию за оскорбление и моральный ущерб…

Увы, его не послушали и предложили заткнуться. Де Кастельянос выиграл — или, как считал Фрэнсис и с ним полкоманды экспедиции, англичане сами преподнесли ему победу!

А Фрэнсис еще не научился видеть ситуацию с каких-либо иных точек зрения, кроме собственной. Когда корабли англичан и корвет невезучего Жана Бонтемпо покидали бухту Рио-де-ла-Ача, весь город высыпал на берег и дружно хохотал над незадачливыми торговцами. И тут с идущего в арьергарде судна англичан раздался срывающийся молодой голос:

— Дон Мигель де Кастельянос! Ты сам себе создал врага, который не простит и не забудет ни-ког-да! Я еще вернусь — и мы сравняем счет!

Услышавши это, испанцы загоготали пуще прежнего. Дона Мигеля позабавили выкрики юнца — видимо, одного из младших офицеров английской флотилии. Ах, знал бы он тогда, чем все это кончится в будущем, — честное слово, вплавь бы кинулся за англичанами! Десять негров подарил бы! Но кто ж знал? Господин губернатор счел крикуна запальчивым юнцом, каких много. Но кто ж мог знать? Будущее сокрыто от нас…

Хоукинз объявил официально, что причиной неудачи экспедиции Ловелла явилась «…простоватость моих заместителей, которые не знали толком, как обделываются подобные дела». И только. Фрэнсис ожидал, что Ловелла выгонят с треском из фирмы, — но ничего подобного не было. Просто в следующую экспедицию (подготовку которой весьма ускорило то обстоятельство, что Ловелл не привез прибыли) Ловелла не послали. В море вышел лично Джон Хоукинз.

Фрэнсис пробыл на родине от возвращения до нового отплытия всего-навсего шесть недель, но успел очень и очень много…

Злосчастная экспедиция Ловелла бесславно вернулась в Плимут в первые дни августа. Дрейк тут же поспешил в контору братьев Хоукинзов. Отношения его с начальником экспедиции за время возвращения испортились вконец — и он не сомневался ни на минуту, что капитан Ловелл нарассказывает о нем такого (бывшего, повернув события чуть-чуть, на невыгодный для Фрэнсиса угол, а то и вовсе не бывшего), что придется потом годы отмываться… И стремился опередить эти россказни. Что ж, неприятно, но это его долг — открыть хозяевам фирмы глаза на истинное лицо их «проверенного и лучшего капитана». Разумеется, он предпочел бы высказать все в присутствии капитана Ловелла, глядя ему в глаза — беспокойные глаза уличенного паникера и завистника… Но в крайнем случае он готов даже и заочно…

Но братья не пожелали слушать ни Дрейка, ни самого Ловелла. Прошлое — прошло. Думать же надлежит о том, что еще не сделано!

— Ну, не получилось — и черт с ним! Забудь, Фрэнсис. Не думай о том, что позади: его уж не исправишь, не переиграешь наново. Думай лучше о будущем. Джона ты сегодня вообще чудом застал, — добродушно сказал Вильям. И другим тоном:

— А ты изрядно возмужал за эти полгода. Шея вон вдвое толще стала. Слушай, много у тебя дел в Англии?

— У меня? Да какие дела? Родителей проведаю — и все мои дела. А что? — осторожно спросил Фрэнсис. А сердце его уже запрыгало от радости, от предвкушения большого, настоящего дела. И точно:

— Не хочешь еще разик сплавать в те же края, откуда только что вернулся?

— Хочу. Только без Ловелла. Этим я сыт по горло и даже более!

— Без, без, успокойся.

— Ну, а когда? До послезавтрашнего обеда я не успею.

— Да, хоть послезавтра с обеда заманчиво, но выйдем в море через месяц, в крайнем случае — через два.

— Еще море времени! — разочарованно протянул Фрэнсис.

— Не волнуйся, дел на все это время хватит.

Тогда Фрэнсис осторожно спросил:

— А… Кем? То есть к кому помощником? Хотелось бы познакомиться с капитаном до отплытия. Притереться малость, как говорится.

— Найди себе подходящую коробку — сам будешь капитаном.

Фрэнсис покраснел густо — не от радости, а от старания эту радость скрыть. Хотя чему радоваться-то? Любой другой на месте Дрейка — да хоть я или ты, читатель — закручинился бы от такого «великодушного» предложения. Это ж сказать легко: раздобудь быстренько океанский корабль! А где его раздобыть? И сколько он может стоить?

Но Дрейк весело сказал:

— Вдруг это не получится. Требуется некоторое время. Недельки, я думаю, две…

Вильям-младший высоко поднял жесткие редкие брови и, не пряча сомнения, сказал:

— Не больно ли быстро, Фрэнк?

— Я уложусь, — жестко ответил Фрэнсис.

— Будешь молодец, — коротко выронил Джон Хоукинз.

Он уложился в обещанные две недели. Решил, что уговорит отца использовать все свое влияние на прихожан, чтобы получить солидный кредит. К нему прибавить денежки от продажи старушки «Нэнси» (Фрэнсис не сомневался, что отец ни пенни не истратил из ему отданных на сохранение денег от продажи, — хотя Фрэнсис и позволил тратить при нужде)… Оказалось, что сосед-скупщик, охотно пойдя навстречу викарию, выгодно разместил капитал — и за полгода он обернулся трижды, принося каждый раз по двадцати пяти процентов прибыли. Более того — как раз сосед имел крупные суммы свободной наличности и соглашался ссудить викарию — не Фрэнсису, которого он и не знал толком, а его отцу — под двенадцать процентов годовых. Это было приемлемо.

И вот Дрейк неспешно идет по Бристолю, где есть такая Сомерсетовская набережная: у нее пришвартованы суда, выставленные на продажу… День жаркий, летний, но на нем темно-коричневый кожаный жилет. Жарковато, конечно — зато спокойно. При нем увесистый кошель с монетой, да не простой, а с престижными «розеноблями» — тяжелыми, как серебряный талер, золотыми монетами с кораблем, на носу которого выбита роза Тюдоров. Эти редкие монеты чеканил отец Ее Величества, король Генрих Восьмой, ими награждали отличившихся в бою солдат, чиновников, прослуживших без замечаний шесть лет, и так далее. Возможно, придется отбивать нападение грабителей — а жилет, купленный в позапрошлом плавании в Сан-Себастиане, ни шпагой не проткнуть, ни саблей не разрубить.

Ага! Вот барк, весьма похожий на то, что ему нужно. Тонн сорок пять — шестьдесят? Ну да. Пятьдесят. И построен на верфях в Чатаме — значит, надежен, как военный корабль. Казенные доки строят неказисто, но уж качественно…

Когда Фрэнсис кликнул хозяина барка, из сарая на набережной вышел тощий моряк лет сорока в серой фуфайке. Поговорили. Запрошенная цена — как раз столько, сколько в кошеле у Фрэнсиса (а там были даже не все деньги из уже у него имевшихся). Возраст барка — восемь лет. Почти младенческий для судна чатамской постройки. Имя — «Юдифь». Набор корпуса — из мелкослойного горного дуба, рангоут — из камберлендской сосны, металлические части — шеффилдского литья или дербиширской ковки. Всё — известные прочностью изделий мастерские и арсеналы. Уже ударили по рукам, когда Фрэнсис вспомнил, что не задал очень важного вопроса:

— Да, кстати, Джефф: а почему ты решил продать свою коробку?

— Отца согнали с земли и за долги описали имущество. Лендлорд решил, что уголь копать выгоднее, чем землю пахать. С ума все посходили с этим углем! Берут у шерифа напрокат преступников — и те копают уголек. Ну, я и хочу расплатиться с долгами отца Да уйти в море уже не хозяином судна — с этим нынче одна морока, а просто помощником капитана. Люблю, когда решения принимает другой, а мне их остается исполнять.

Фрэнсис покивал, хотя никак не мог согласиться, что продажа судна, способного совершить десятки рейсов через Атлантический океан или сотни ходок в баскские земли и Нидерланды, есть разумный способ получения денег. Вот он как раз покупал такое судно, чтобы зарабатывать на жизнь самым интересным способом. Ну, его дело, Джеффа.