— О, небо! Я буду жить здесь? — ослабевшим голосом спросила я.

— Да, это очень хороший отель, и я думаю, что вам будет удобно...

— Наверное... Я уверена, что мы устроимся очень хорошо!

Я забыла о пристрастии Пола к большим отелям. Поправив шляпу, я сделала все возможное для того, чтобы грациозно выйти из «роллс-ройса», и направилась в вестибюль отеля.

— Это дворец, да? — спросил пораженный Элан. — Мамочка, это дворец как в сказке?

Это был настоящий дворец.

Персонал отеля встречал нас с поклонами чуть не в пояс, говорили они вполголоса. Отделанный позолотой лифт бесшумно поднялся на верхний этаж, и нас проводили в громадный номер из нескольких комнат, с окнами в сторону парка. Во всех комнатах было множество цветов. Мне никогда не доводилось видеть сразу столько орхидей, разве что в оранжереях, и, когда Пол вставил мне одну из них в петлицу, я, потрясенная всей этой роскошью, едва нашла в себе силы его поблагодарить. Я все еще пыталась опомниться, когда два официанта вкатили тележку с ведром льда и с банкой икры, а Мэйерс вынул из сумки припрятанную там бутылку шампанского.

— Положим ее на несколько минут на лед, — проговорил Пол, когда Мэйерс исчез за дверью.

На этот раз я окончательно утратила дар речи. Я любовалась красными бархатными гардинами от пола до потолка, золотистым ковром, золоченой фурнитурой и мебелью в стиле Людовика Пятнадцатого (а может быть, она была подлинная?). Даже мраморный камин выглядел так, как будто был сделан кем-нибудь из учеников Роберта Адама. Подбежав к двери в большую из двух комнат, Элан крикнул:

— Мамочка, посмотри! — и когда я взглянула через порог, то увидела в его объятьях громадного игрушечного медведя. Я таких никогда не видела. Мэри Окс с округлившимися глазами уже рухнула на обтянутый полосатым атласом шезлонг. — Смотри, мамочка! Смотри, Мэри! Смотрите, какой он большой!

— Какой он славный... бархатный... Но что надо сказать папе? Не забывай...

На кровати легко могли уместиться четыре человека, а за задней дверью открывалась мраморная ванная комната с зеркалами по стенам. Проходя в гостиную, я услышала, как Элан поблагодарил отца за подарок.

— Тебе он нравится? Вот и хорошо. А, вы здесь, Дайана! У меня есть подарок и для вас.

Пол протянул мне шкатулку. На крышке квадратной шкатулки было выгравировано: «Тиффэйни и компани». Открыв крышку, я обнаружила в ней пару серег.

— Надеюсь, я не ошибся, ведь зеленый — ваш любимый цвет, — заметил Пол.

Я не могла оторвать глаз от изумрудов.

— Не забудь сказать «спасибо», мамочка, — пропищал Элан.

— Маленький монстр! — Улыбнувшись сыну, я поцеловала его в макушку и повернулась к Полу. — Спасибо, дорогой — за все... Какой чудесный прием! Я совершенно покорена. Что я могу еще сказать?

— Ничего не говорите! — отозвался Пол, и я увидела, как в его непередаваемой улыбке появилось что-то эротическое. Он склонился ко мне и страстно поцеловал меня в губы.

Как только мой рот оказался свободным, я разразилась смехом.

— Вы несносный человек! — воскликнула я. — Мучить ожиданием целых три года, а потом просто сбить меня с ног, несмотря на всю мою решимость быть твердой! Почему я так безоглядно рада видеть вас снова? Не иначе как я помешалась.

— Немного шампанского, дорогая моя, и забудем эти минувшие три года. Положить вам икры?

Получасом позже он спросил меня, считаю ли я его по-прежнему несносным.

— Я не нахожу другого слова, чтобы воздать вам должное!

— Стало быть, как я вижу, мне потребуется время, чтобы расширить ваш словарь. Разумеется, сейчас вам надо дать возможность расположиться в номере, но я надеюсь, что вечером мы сможем вместе пообедать. Я заеду за вами... скажем, в шесть тридцать?

Мы договорились на шесть тридцать. Пол ушел, еще раз погладив Элана по голове и пожав ему руки, не выпускавшие громадного медведя, а я упала на софу. В самом деле, я была в таком изнеможении, что только спустя полчаса, когда сняла изумрудные серьги, до меня дошло, какой подарок сделал мне Пол.

Пол знал, что я очень щепетильна в отношении денег, которые от него получала. Он делал мне подарки и в прошлом, но все это было несравнимо с этими совершенно необычными серьгами, и, хотя он хотел вернуть мне Мэллингхэм, как подарок, я настояла на том, что должна буду выкупить свой дом на собственные деньги, заработанные упорным трудом. Правда, я хотела, чтобы Мэллингхэм, временно оставаясь в его владении, укрепил наши с ним связи, но все-таки главный мой резон заключался в моем нежелании беспокоиться из-за долга. Я выигрывала свое пари. Если бы я вдруг обанкротилась, мои кредиторы никак не могли бы отсудить Мэллингхэм, пока он оставался собственностью Пола, и, если бы случилось самое худшее, я знала, что Пол всегда помог бы мне остаться в своем доме. Мне была ненавистна мысль о положении содержанки, но еще более ненавистной была мысль о возможности потерять Мэллингхэм.

Однако, поскольку я успешно добивалась своих целей, и Мэллингхэму ничто не угрожало, я могла проявить большую щепетильность в отношении денег Пола. Я нехотя вертела в руках серьги, а потом, сказав себе, что становлюсь слишком нервозной от страха оказаться «на содержании», положила их в свою шкатулку с драгоценностями и увела Элана и Мэри прогуляться по парку. И хотя я воспринимала гостеприимство Пола как ответ на месяцы, проведенные им в качестве моего гостя в Мэллингхэме, мне все же становилось не по себе от того, что он оплачивал этот номер-квартиру на Плаза. Когда же я стала избегать смотреть на орхидеи, я поняла, что мне необходимо выйти на свежий воздух.

— Какой милый старинный парк, — сказала я Мэри, когда мы остановились у небольшого озерца.

— О, мисс Дайана, здесь все так непривычно, все эти отвратительные черные камни... и никаких цветов... и даже травы почти не видно... мой отец заплакал бы от горя, увидев эту траву.

Нас охватила ностальгия. Девятнадцатилетняя Мэри была полной, разовощекой девушкой. Я очень боялась, как бы она не влюбилась в какого-нибудь американца, потому что миссис Окс никогда не простила бы мне, если бы у нее появился зять-иностранец.

Я не знала, сколько времени мы проживем в Нью-Йорке. Мы с Полом никогда не говорили о продолжительности моего визита, но я сказала своим друзьям, что мне понадобится два месяца, чтобы полностью ознакомиться с американской косметической промышленностью с целью открытия салона в Нью-Йорке. «В конце концов, — убедительно говорила я друзьям, не одобрявшим моего решения вернуться к Полу, — вполне можно соединить дела с развлечениями». Два месяца — это значит до середины июня — когда пора отправляться восвояси, поскольку в это время начинается сильная жара, а Пол уже настраивается на отдых в Бар Харборе. Этих двух месяцев будет достаточно для того, чтобы я могла понять, существует ли какая-нибудь перспектива продолжения нашей связи. И если ее не будет... Как ни ненавистна мне мысль о поражении, было бы самоубийством закрывать глаза на действительность. Но я была уверена, если бы какое-то будущее для нас существовало, я смогла бы увезти его с собой в Мэллингхэм. Все, что мне оставалось — это быть спокойной, независимой и благоразумной, следуя своему плану действий без малейших отклонений от принятой тактики.

К сожалению, невозможно было себе представить менее спокойную, менее независимую и благоразумную женщину, чем я, когда я готовилась к своей первой за три с половиной года ночи с Полом. Я то трепетала в предвкушении, то дрожала от страха, то бредила о лунном свете, о розах, то шептала «я люблю вас», а потом обливалась холодным потом от страха при мысли о сдерживаемой зевоте, о банальных словах и об ужасном эпилоге: «Я как-нибудь позвоню». В отчаянии подпиливая ногти, я говорила себе, что одинаково нереалистичны и романтический сон, и отвратительный кошмар. Пол никогда раньше не подавлял зевоты, занимаясь со мной любовью, но и ни разу не сказал «я люблю вас» — и было очень маловероятным, чтобы он отважился на это теперь. Наверное, следовало бы заставить друг друга рассмеяться, порвать пару простыней, а потом сказать, как нам недоставало друг друга.