С этими словами бывший продавец снял старые туфли и с удовольствием влез на кровать, раскинув усталые ноги.

Олен слегка удивился, когда с наступлением темноты в его купе деликатно постучали. Он приоткрыл дверь. На пороге стояла красивая девушка с длинными светлыми волосами. По возрасту она годилась ему в дочери. У бывшего продавца вытянулось лицо.

Девушка улыбнулась и промурлыкала:

– Я ваша на этот вечер, мой господин. Все входит в услуги.

Олен почувствовал одновременно растерянность и возбуждение. У него такого давно уже не было. Полтора года как. Ни с женой же своей, мымрой, спать?

Олен горящими глазами ощупал фигуру девушки, посмотрел на ее губы… Но внезапно потупился и опустил глаза в пол.

– Давай, что ли, свет выключим. И занавески задернем, – пробормотал он.

Они так и сделали.

Когда девушка выскользнула, тихо прикрыв дверь, Олен уже похрапывал. Он всем телом и всей душой ощущал то, что так редко чувствуют люди – удовлетворение.

Пробуждение бывшего продавца оказалось отнюдь не безоблачным. Едва из-под плотно задернутых занавесок в купе начал просачиваться серый рассвет, как он проснулся от того, что кто-то бесцеремонно потряс его за плечо. Олен недовольно открыл глаза и увидел нависшую над ним фигуру хмурого мужчины с нечесаными волосами и бородой. Одет незнакомец был просто, его вид демонстрировал откровенную скуку.

– Какого Духа… – начал было невыспавшийся пассажир, но бородатый угрюмо прервал его:

– Подъезжаем. Вставайте.

И все. Никаких «уважаемых господ» и поклонов.

Спуская голые ноги с кровати, Олен хмуро осведомился:

– А кто, собственно, вы?

– Ваш проводник. Не в поезде, как вы понимаете, а по местности. – Бородатый позволил себе улыбку. – Вставайте, одевайтесь. Сейчас поесть принесу.

Проводник скрылся за дверью, ведущей в коридор. Олен глянул в окно, потянулся и кисло скривился. Он-то думал проспать до полудня, а его так грубо будят и очередной раз указывают место в жизни.

Дверь открылась, и опять вошел бородатый, держа в руках здоровенную миску каши с мясом. Он грохнул ее на стол, не позаботившись о том, что на скатерти наверняка останутся пятна. Сам сел рядом, с любопытством поглядывая на Олена.

– Вода потом будет, – проворчал он. – Здоровая такая бутыль. Собственно, вы ее в лес и потащите.

Олен, глядя на собеседника, чуть не подавился кашей.

– В лес? – тупо переспросил он.

– А вы как думали? – хмыкнул бородач. – До Тайнгской аномалии пять часов ходу по лесу. Дальше вы будете сидеть там, ждать ночи. А потом… хм… исследовать.

– А обратно я как дойду? Вы меня там ждать будете? – со страхом выдохнул Олен.

– Обратно? Да я вам компас дам, – безразлично отозвался проводник. – Собственно, там и компас не нужен – прямая дорога, почти без развилок.

– Легко вам… – вырвалось у незадачливого исследователя.

Бородатый кивком подтвердил.

По лесу они шли в молчании. Олен передвигал ногами и чувствовал, что от него ничего не зависит. Даже время скрадывалось однообразием – лес да лес, ничего больше. Проводник не обманул – дорога вправду шла прямо, только под конец обнаружилась развилка: от проселочной дороги отходила едва заметная тропка.

Бородатый остановился и посмотрел на Олена.

– Ну, вам туда, – сказал он. – А мне – обратно на станцию. Спички я дал, костер жечь. Воду дал, еду дал. Так что счастливого пути.

Они немного постояли, а затем проводник развернулся и отправился назад. Бывший продавец тоскливо нацепил заплечный мешок и нехотя двинулся по тропинке. Там, должно быть, какое-то странное место. На нем надо сидеть и ждать. А потом, когда выйдет луна, шастать туда-сюда. Это и называлось – исследовать.

Костер, разумеется, не разжигался. Олен съел из походной миски холодную кашу, черпая пальцами. Запил водой. «Странное место» не впечатлило бывшего продавца. Ну, какие-то полосатые камни на спуске в долину, поросшие сорной травой. Скучно это.

«Отсижу ночь, – думал он, – а утром – на станцию, потом – в город. Получу свои денежки, забуду про эту научную чушь!»

Когда вышла луна, Олену захотелось встать, поразмяться. Небо было прозрачным, верхушки деревьев сливались с ночной тьмой. Тело переполняла какая-то необычная бодрость. Бывший продавец вскочил на ноги с такой прытью, словно снова стал юношей. Ему вдруг захотелось играть, как ребенку.

«Вот по этим камням, – стучало в голове, – можно прыгать. И не холодно, и ночь веселее пройдет».

Его лицо стало полностью безмятежным. Он прыгнул. Затем увидел еще камень и перескочил на него. Олен прыгал и прыгал. Ему это настолько понравилось, что он не почувствовал – это не он сам прыгает, а какая-то сила подталкивает в спину. Вот уже светящиеся линии стали протягиваться с камня на камень, вот они полностью захватили фигуру человека, а он все скакал по камням. Ему было не остановиться. Хорошо! Весело! Но когда тело вдруг сжала слепая холодная сила, лишая возможности передвижения, мир в глазах поплыл, а диск луны дрогнул и вытянулся в линию, – пришел ужас.

«Это я… что? Допрыгался, что ли?..» – мелькнула последняя мысль в голове несчастного.

…Лес стоял, протянув верхушки деревьев к небу. Ночная Спутница уже пошла на ущерб и напоминала прищуренный птичий глаз. И ничего больше. Ни облепленных светящимися линиями прыгающих людей, ни столбов света. Тишина и покой. Только на небольшой полянке сиротливо лежал старый заплечный мешок.

Тяжелый зной середины лета повис над деревней Тайнг. Люди ползали, как сонные мухи. И почти никто не работал. Знахари пользовали сами себя, ремесленники, улегшись на лавках, выдумывали новые виды изделий, а бабы не очень-то смотрели за чадами – те вяло играли в тени и не лезли на солнце. А пахари? В поле тоже сейчас делать нечего. Солнце взрастит, дождь польет. Почти каждую ночь громыхали грозы.

Сыновья семьи Некоров, Виль и Халь, никогда не работали в поле. У старшего Некора своего надела не имелось. Невозможно заниматься одновременно пахотой и ремеслом. А крестьяне, которые не могли усидеть дома в такую жару, за это расплачивались. Одного молодого парня, как говорили соседки, с поля в деревню бесчувственным принесли. И сразу к знахарке. Та сокрушалась, отпаивала его двое суток настоями и только потом отпустила домой.

Для семьи Некоров тоже наступили нелегкие времена. Мать не отпускала Халя от себя целыми днями – принеси-подай, вылей помои. А к ремеслу его не допускали – не дурак отец был. Если мальчишка к женской работе льнет, а от пилы нос воротит? Отдать его к пивовару в ученики, да и дело с концом.

Старший, Виль, почти каждый день убегал в лес. О нем говорили, мол, совсем отвязным стал и от рук отбился. Бывало, приносил матери ягод, да только на всю семью их не хватало. А чаще не приносил ничего. Вставал вместе со взрослыми, пока Халь еще спал, и, сунув в рот кусок черствого хлеба, сбегал. Возвращался на закате, ночных побегов уже не устраивал. Молча ел холодную кашу, кормил тинов и шел спать. Родители не мешали. Плохого сказать нечего. Но и хорошего – тоже. Молчит, словно воды в рот набрал. И к делу ремесленному его, как видел отец, не приставить. Не хочет. Вот и махнули на него рукой – пусть сам о себе заботится.

Мальчик действительно ничего не хотел знать о столярном и плотницком деле, оно его не привлекало. Ну, взрослым нравится этим себя занимать, они этим гордятся, считают чем-то значительным. Но какое это отношение имеет к нему, Вилю? Ему хотелось чего-то другого. Особенного.

Мальчику нравилось смотреть, как дрожат капли дождя на листьях, как круглятся бока спелых ягод. Он любил наблюдать, как медленно-медленно тянутся из земли сухие метелки красной травы. Вокруг, на поляне – жуткий зной, раскаленный воздух вздымается от земли, а Виль и не чувствует. Мальчик не замечал, с каким вниманием посматривает на него знахарка. Женщина замечала, как любовно скользит, минуя людей, взгляд ребенка по всему, что растет. Это и останавливало ее: мальчик вряд ли захочет готовить снадобья. У него просто рука не подымется собирать травы. А так, будь Виль обычным, понятным мальчишкой, целительница давно бы пошла к старшему Некору, просить парнишку в ученики. Да не просто, а с поклоном: слишком Виль ей небезразличен оказался. Талант ведь у мальчика. Впрочем, с год еще подождать можно, время есть, мал еще.