С уцелевших рабов сняли оковы и принялись кормить их так, чтобы они быстро оправились. Капитан Фини, в ком снова пробудилась жажда деятельности, скороговоркой сыпал направо и налево приказания, чтобы придать неграм здоровый и холеный вид. Сильвер признавался, что эти меры казались ему столь же смешными, сколь излишними.

– Все судно превратилось одновременно в цирюльню и рынок свиней, Джим, – рассказывал он мне. – Надо было натереть их всех маслом, чтобы лоснились, как новые сапоги, да чесать щетками их курчавые волосы. Честное слово, Джим, Фини только зубы им не чистил да носов не утирал.

Оказалось, однако, что «Ястреб» вполне может распродать толпу полуживых рабов в самом плачевном виде, так как работорговцы и владельцы плантаций не обращали на это особого внимания; более того, многие рабовладельцы находили выгодным в кратчайшие сроки вытягивать из негров все силы так, чтобы те умирали от истощения, а затем покупать новых, нежели держать их до старости. Поэтому они спешили послать агентов встречать каждое новое судно, груженное рабами, еще до того, как оно подходило к причалу.

Сильвер помогал вести помытых и начищенных негров по пыльным улицам Бриджтауна на рынок и не скрывал удивления, глазея на толпу, сопровождавшую их. Надсмотрщики и агенты в широкополых шляпах спешили ощупать негров, щипали и кололи их на пути к рынку. Рабы, сопровождавшие своих белых господ, покрикивали на новоприбывших, то ли насмехаясь над ними, то ли обнадеживая.

Джордж Томпсон посмеивался над удивлением Сильвера.

– Это что, Окорок, – говорил он. – Однажды, слышал я, больше сотни черномазых побросались в море прежде, чем их купили. А знаешь почему? Потому что какой-то, так его и разэтак, раб-шутник забрался на борт и натрепал этим остолопам, что белые колдуны им выколют глаза, а после этого сварят и съедят. Нет, но убытки-то каковы были! Нам такие штуки без надобности, и мы уж их не допустим!

И действительно, ничего такого не произошло. Выручив несколько фунтов за десяток больных и умирающих рабов, Фини без труда получил хорошую цену за остальных. Агенты так спешили получить товар, что несколько раз дело чуть не доходило до драки.

После распродажи морякам выплатили половину жалованья, и те рассеялись по кабакам и публичным домам Бриджтауна. Вначале Сильвер пировал с товарищами, но через два дня протрезвел и пошел осматривать окрестности. Ясные сине-зеленые воды Карибского моря, белые коралловые рифы, экзотические тропические рыбы и пышная растительность произвели на молодого Сильвера гораздо более сильное впечатление, чем берега Западной Африки. Детство в Бристоле и даже страшный процесс и тюрьма остались далеко в прошлом. Он открыл для себя новый мир, мир, полный опасностей и жестокости, но таивший в себе нечто привлекательное и неуловимое, имя чему

– надежда.

Когда рабы уже были проданы, а матросы пропили все деньги и стали поодиночке возвращаться из бриджтаунских кабаков, Десмонд Фини загрузил судно сахаром и отплыл в Бристоль. Обратный путь представлял собой третью сторону позорного треугольника торговли между Англией, Западной Африкой и Вест-Индией. Вернувшись в Бристоль, Сильвер не осмелился сойти на берег и появиться в родном городе; он даже не пытался встретиться с родителями и только в последний день перед новым отплытием на Гвинейский берег написал короткое и ласковое письмо в обувную мастерскую на Корабельной улице, в котором известил, что после бегства из тюрьмы жив, здоров, взялся за ум и просит не забывать его в молитвах, обращенных к Спасителю.

В Гвинее вновь сошел Сильвер на берег за живым товаром и снова слушал хныкание и жалобы Монго Джека. Поход в верховья Рио Орто почти ничем не отличался от того, что было в первый раз, с тем, однако, различием, что на сей раз король Обо устроил им кровожадное представление – умилостивил разгневанного бога дождя человеческими жертвами. Колдун со страшной маской на лице и львиными лапами, надетыми на руки, вывел к толпе десять девочек, с ног до головы размалеванных белой глиной. После этого, по знаку короля, головы несчастных слетели наземь и трепещущие тела были разрублены на куски. Я не сомневаюсь, что против собственной воли, еще совсем юным, наблюдая обычаи дикарей Западной Африки и грубость и жестокость моряков работоргового судна, Сильвер очерствел настолько, что получил способность не задумываясь отнять у человека жизнь. Разве сам я не был свидетелем того, как он предательски убил честного моряка Тома на острове Кидда, так же спокойно, как раздавил бы насекомое? И все же я готов поклясться, когда он вспоминал об ужасах жертвоприношения, которое ему пришлось наблюдать так давно, в его синих глазах мелькнуло нечто, похожее на тоску и жалость. Впрочем, это выражение сразу же исчезло и вновь передо мной возник бесцеремонный Окорок с его грубыми присказками, уверявший, что слабакам одна дорога – к дьяволу!

Эта нотка человечности, прозвучавшая среди ругани и грубых его слов, заинтересовала меня, хотя и не удивила. В конце концов, не я ли видел своими глазами, как на борту «Эспаньолы» Джон Сильвер умело скрывал коварные свои планы под деланным добродушием и приятельским отношением? Одним словом, Джон Сильвер был настолько разнолик, что смертному трудно понять его нрав, изменчивый, как окраска хамелеона.

Причалив в Бриджтауне во второй раз и снова сопровождая шествие рабов на торг, Джон Сильвер еще не знал, что всего несколько месяцев отделяет его от события, которое позволит ему оценить качества погонщиков с иной стороны. Возвращение в Англию не заслуживало упоминания в этом рассказе, если бы накануне отхода на борту «Ястреба» не появилась миссис Фини. Джеральдина Фини была дочерью барбадосского плантатора и, пока ее муж занимался торговыми делами, проводила зиму со своим семейством в одном уважаемом доме на острове. Но наконец она решила приобрести дом в респектабельной части Бристоля и начать спокойную жизнь.

Сильвер и другие матросы скоро поняли, что их капитан был под каблуком у своей супруги. Когда миссис Фини гневалась, все судно «дрожало» от носа до кормы. Нередко капитан прерывал свои приказы словами:

– Пока все, джентльмены… – и уходил в каюту, откуда доносился сварливый голос его жены. Был случай, когда разгневанная миссис Фини сдернула со стола льняную скатерть и вместе со всей посудой выбросила в море!

Совсем другая жизнь началась для экипажа, когда на место Фини владельцы судна назначили Грирсона и «Ястреб» отплыл в Западную Африку с новым капитаном. Теперь на борту воцарился порядок. Грирсон подтянул дисциплину и заставил всех работать на совесть. Сильверу это даже нравилось, хотя многие моряки и жаловались, что капитан перегружает их работой, и злобно поглядывали ему вслед.

Прежде чем «Ястреб» вышел из Анамбу, нагруженный новой партией рабов, Грирсон нанял еще одного матроса – бледного юношу, говорившего на кентском диалекте и державшего себя с другими моряками холодно и презрительно. Оказалось, он был всего на несколько месяцев старше восемнадцатилетнего Сильвера, который настолько вытянулся, что товарищи стали называть его не только Окороком, но и Долговязым Джоном.

Сильвера заинтересовал новичок, понравилась его угрюмая самоуверенность и изобретательность, выражавшаяся в частых жестоких шутках и розыгрышах, хотя многие из них направлялись против Грирсона, а некоторые задевали самого Сильвера. Мало-помалу Габриэль Пью (так звали нового моряка) заслужил уважение молодого Джона, а вскоре к его тихому напевному голосу стали прислушиваться и другие моряки.

Знакомство Сильвера с Гейбом Пью могло завершиться ничем, потому что последний решил сбежать с судна в Бристоле, махнув на прощание влажной рукой, если бы на «Ястребе» посреди Атлантики не приключилось несчастье. Рея с бизань-мачты, разболтавшаяся во время шторма, рухнула вниз, задев Грирсона, стоявшего на юте. Его внесли в капитанскую каюту и положили на койку. Кожа на лбу и затылке его была сорвана в нескольких местах, как после рукопашной схватки с хищником, а глаза на некоторое время скрылись за обширной опухолью израненного лица.