– Как печально, что твои видения не позволяют получать более подробных сообщений, Вольдра, – проговорил граф Страд фон Зарович, хотя и знал, что старик не слышит его. Тот был не только слеп, но и глух. – В моменты, подобные этому, я начинаю жалеть о том, что вырвал твой язык. Увы, здесь уже ничего поделать нельзя. Нельзя же было в самом деле позволить тебе выбалтывать мои тайны деревенским мужланам, а ведь ты сделал бы это, если бы тебе удалось выбраться отсюда, ведь верно?

Скомкав пергамент, граф бросил его в пустующий очаг. Бумага немедленно вспыхнула.

– Дикий вепрь и охотничий пес, – повторил Страд, открывая в стене потайную нишу. В нее он поместил перо, чернила и хрустальный шар. – Любопытно.

Старик пошевелился и потянулся к шару.

– Уррр! – жалобно проворчал он, обнаружив, что шар уже исчез со стола.

Хрустальный шар был единственным мостиком, последним средством связи Вольдры с окружающим миром. С его помощью старик, который был слеп и глух от рождения, в ограниченной степени, но мог снабжать свой разум отрывочными сведениями о том, что происходит вокруг. Шар давал ему и кое-что еще сверх этого. Мистик никогда не учился писать; в деревне среди крестьян, где он провел большую часть своей жизни, в этом умении не было никакой необходимости. Хрустальный шар позволял ему писать пером на бумаге и выражать свои мысли многозначительными, хотя подчас чересчур туманными фразами.

Бессловесные мольбы пленника не достигали сознания Страда. Он подошел к тяжелой металлической двери и вышел из камеры, задвинув за собой тяжелый засов. Его мозг был полностью поглощен известием о том, что два чужестранца могут оказаться ему полезными. О том, что один из них обладает могучими сверхъестественными способностями, Страд узнал еще до того, как Вольдра нацарапал это в своем послании; без его ведома ни одно существо, не обладающее силой воли или не пользующееся заклинаниями, не могло проникнуть в его владения.

Знал он и о том, что зомби, посланные им проверить силу чужестранцев, были истреблены. Один из пришельцев, правда, бежал в леса еще до начала битвы, однако волки уже преследовали его, направляя к замку графа.

Второй, судя по всему, был сильным противником. Мысль об этом привела Страда в восторг – уже давно перед его изворотливым, как у змеи, мозгом не вставало достойной задачи. Грациозно шагая по темным коридорам замка мимо грязных камер с хнычущими узниками, Страд решил, что пока ему нужно собрать о пришельцах побольше сведений.

Душераздирающий голос скрипки разносился над поляной и смешивался с лунным светом, пронизавшим лес. Человек, исполнявший на скрипке эту печальную, незамысловатую мелодию, слегка притопывал ногой в такт движениям своего смычка. Неподалеку от него внимали игре две дюжины мужчин, женщин и детей, которые слегка раскачивались под музыку, словно змеи, зачарованные дудочкой заклинателя.

Лесной лагерь состоял из семи больших крытых телег, которые располагались полукругом возле большого костра. Огромные кибитки и фургоны были покрыты причудливо вырезанными и ярко раскрашенными изображениями разнообразных тварей и существ, которые теперь служили декорациями для молодого скрипача. Пестрый шарф, повязанный вокруг его лба, и такой же кушак, затянутый вокруг тонкой талии, полностью соответствовали убранству кибиток. Черные штаны в обтяжку и белоснежная рубашка с вырезанным воротом составляли с ними выгодный контраст.

По мере приближения к концу музыкальной пьесы музыкант все наращивал и наращивал темп. Несколько заключительных аккордов прозвучали дерзко и вызывающе, контрапунктом к мрачному, меланхоличному тону всей пьесы. Последние три ноты, извлеченные из покорных струн, разнеслись над поляной волнующим пиццикато, которое долго повторяло лесное эхо. Затем в полуночном лесу воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров в большом костре.

Музыкант не ждал аплодисментов. Его слушатели были его племянниками, двоюродными братьями и сестрами, дедушками и бабушками, дядьями и тетками. Их задумчивое молчание яснее всяких аплодисментов свидетельствовало, что его игра задела их за живое, а это, в свою очередь, было для него важнее потока медных и серебряных монет, которые, бывало, потоком сыпались в его подставленную шляпу в ярмарочные дни, служа вознаграждением за его игру для посторонних.

Андари завернул драгоценный инструмент в толстый шерстяной платок, богато украшенный вышивкой. Этот платок буквально накануне был украден в ближайшей деревне. О своей скрипке Андари заботился больше, чем о самом себе. Она передавалась от отца к сыну на протяжении вот уже пятого поколения, и он сам собирался передать ее своему старшему сыну, когда его старческие пальцы уже не смогут удерживать струны на грифе.

– Нет! Отстань от меня!

Громкий женский крик настолько испугал Андари, что он выпустил из рук свое драгоценное наследство. Если бы не толстая шаль, в которую был завернут инструмент, то скрытый в траве камень, о который ударилась скрипка, мог бы проломить ей деку. Теперь на лакированном корпусе появилась лишь маленькая вмятина, однако этого было достаточно чтобы привести Андари в состояние бешенства.

– Магда! – взревел он, прижимая раненую скрипку к груди, словно ребенка.

Изнутри одного из фургонов донесся звон разбиваемого стекла.

– Оставь меня в покое!

Послышался тупой удар, и входной клапан одной из кибиток распахнулся.

– Убирайся отсюда, возвращайся к своей жирной жене!

В проеме входа, четко выделяясь на фоне освещенных масляной лампой внутренностей фургона, возник силуэт молодой женщины. Несмотря на темноту, было видно, как свободно вьющиеся волосы цвета воронова крыла ниспадают ей на плечи. Резким движением головы она откинула упавшую на лицо прядь. Несмотря на полные чувственные губы и призывный взгляд зеленоватых глаз, высокие скулы придавали ее лицу сердитое, гневное выражение. Обернувшись, девушка бросила строгий взгляд внутрь фургона. Одной рукой она придерживала свои длинные юбки, открывая стройные ножки. То, как легко она соскочила с борта фургона минуя крошечную лесенку из трех ступенек, изобличало в ней искусную танцовщицу.

– Будь ты проклята, Магда! – выругался Андари.

Ему потребовалось всего два длинных и стремительных шага, чтобы оказаться рядом с девушкой. Одной рукой он прижимал скрипку к груди, а второй схватил Магду за волосы и рванул.

– Посмотри, что ты наделала! Из-за твоих воплей я уронил свою скрипку!

Из фургона осторожно выглянул низенький, лысый человек. Его лицо было бледно, а по лбу скатывались на лицо капли холодного пота, заливая крошечные глаза-бусинки. Он как-то нелепо шевелил плечами, стараясь привести в порядок рубашку. Когда ему наконец удалось застегнуть дорогие серебряные пуговицы, служившие главным украшением его белой хлопчатобумажной рубашки, он сказал:

– Она не для меня, Андари. Во всяком случае, до тех пор, пока я не захочу, чтобы меня прикончили в моей собственной постели.

Андари снова яростно потряс Магду за волосы:

– Говорил я тебе, будь с ним поласковее, говорил?

Магда изловчилась и отвесила брату звонкую пощечину. Мужчины и женщины, слушавшие у костра игру скрипача, потихоньку расходились, не обращая внимания на потасовку. Подобные сцены между Андари и его сестрой происходили Довольно часто и не требовали постороннего вмешательства.

– Ты не можешь заставить меня лее в постель <! этим деревенским красавцем даже за те деньги, что мне причитаются! – возразила Магда негромким, но угрожающим голосом.

Клиент наконец появился из фургона целиком. Застегнутая рубаха была туго натянута на его огромном брюхе.

– За такую девку, как ты, я заплатил бы щедро, – проговорил он, потирая затылок. Ухмыльнувшись, он продолжал:

– За то что ты ударила меня по голове этой стеклянной миской, я мог бы добиться, чтобы деревенский староста публично тебя выпорол. Твое счастье, что я – добрый малый.