— Мой актерский псевдоним, ма.

— Стало быть, имя в честь святого недостаточно для тебя хорошо?

— Конечно же, хорошо. Просто... Есть еще люди с таким же именем, а в Голливуде так не принято.

Рене насмешливо фыркнула.

— И что? Голливудские нравы запрещают писать письма родной матери? Велят годами не приезжать? А?

— Мне было трудно приехать, ма. Я снимался на Карибах.

Рене смотрела ему прямо в глаза, и Лэйк, хотя и находился под защитой зеркальных очков, не сумел выдержать этого взгляда. «Знает ли она, что я был в клинике? Нет, не может быть». На миг Лэйк подумал, что правильнее будет рассказать всю правду. Но затем он просто широко улыбнулся.

— Я не мог, мам, честное слово. Был очень занят... и все такое. Они нырнули в оранжевую палатку Рене. Внутри сидела Милли Таллоак, попивая кофе и глядя на снегопад за окошком.

— Дэвид? — сказала она. — Рада тебя видеть.

Неуловимые интонации в ее голосе давали понять, что Милли знает о его новом имени — как и о том, что прежним он давно не пользуется. И еще Милли Таллоак — самая старшая его тетя — ни за что бы не стала называть его голливудской кличкой.

— Надолго останешься, сын? — спросила Рене. — Ты слышал, что у нас произошло?

«Ровно столько, сколько нужно, чтобы попросить у тебя взаймы, мама. Ровно столько, сколько нужно, чтобы получить деньги, которые избавят меня наконец от плохих парней. Достаточно долго, чтобы успеть снова разбить тебе сердце».

— Пока не знаю. Да, я слышал. Впрочем, слухи могут быть и малость невероятны.

Милли допила кофе и посмотрела в сторону пещеры Мумии.

— Придется поверить, Дэвид, — сказала она.

— ... а когда гражданская война закончилась, нас изгнали с нашей родины, потому что мы выглядели иначе, нежели другие шореты. Считалось, что боги «пометили» нас. Мы были париями, выродками. Мой отец говорит, что мы стали завоевателями не по доброй воле, а по необходимости. — Фереби рассказывала вполголоса, то и дело кидая быстрые, настороженные взгляды в сторону реки.

Смеркалось. Рако и Фереби отыскали укрытие — небольшую пещеру в скальной стене. Фереби не хотела оставаться здесь на ночлег. Она стремилась уйти как можно дальше от Дурганти и от преследователей. Но Рако чувствовал себя, мягко говоря, неважно, и у них не было выбора.

Рако ничего не ответил, и Фереби покосилась на него.

— Ты меня слушаешь?

— Да, — промямлил он. — Интересно...

У Рако началась лихорадка. Он больше не мог двигаться. А из Дурганти сюда долетал звон колоколов, и Фереби знала, что в скором времени все леса вокруг ущелья Герн будут кишеть шоретскими солдатами. Если Келлид и спас Рако, то теперь зверь сидов очень некстати покинул его. Именно сейчас им как нельзя более пригодились бы сила и скорость медведя.

— Расскажи мне что-нибудь, — затормошила спутника Фереби. — Расскажи о сидах. Почему они так отличаются от феинов? — Она осеклась, посмотрев на медвежью лапу. Похоже, сиды отличались от феинов гораздо больше, чем до сих пор казалось шоретам.

— Однажды мы тоже стали изгнанниками, — сказал Рако. — Могу поспорить: ты и не знала, что у нас столько общего... — Он рассмеялся, хотя смех тут же превратился в хриплый кашель. — Мы пришли из другого мира, называемого Лизмаир — иначе Лиз.

— Из другого мира? — переспросила Фереби. — Не может быть.

— Может, поверь мне. Так захотели наши боги. — Голос Рако звучал все тише, и Фереби была уверена, что скоро его рассказ превратится в лихорадочный бред. Если уже не превратился. Другой мир? Что бы это значило?

— А зачем богам понадобилось... — Фереби осеклась, внезапно поняв, что говорит о сидских и феинских богах как о реальных существах. До сих пор она полагала, что верит только в своих собственных божеств, а это значило, что никаких прочих богов не могло быть. Фереби озадаченно покачала головой.

— Произошел своего рода несчастный случай. — Голос Рако был едва слышен за шумом реки. — Побочный эффект могущественного заклинания...

Фереби подкинула в костер еще одну ветку. Дрова прогорали слишком быстро, скорее всего их не хватит на целую ночь. А значит — предстоит мерзнуть. В пещере было сыро, из трещин в стенах сочилась вода. Единственный сухой участок пола располагался у дальней стены, и Фереби уложила на него Рако, прикрыв сида плащом. Она знала, что разжигать огонь рискованно и опасность все увеличивается по мере наступления темноты. По счастью, дым костра не выходил из пещеры, а утекал вверх через невидимые разломы в потолке. И все равно запах горящего дерева поплывет вдоль реки вместе с ветром.

Костер разгорелся ярче, когда Фереби подкинула новое полено. Девушка посмотрела на Рако, намереваясь расспросить его о сидских богах и легендах.

— Черт... — пробормотала она.

На месте Рако лежал огромный медведь. Фереби не знала, трансформировался ли сид по своей воле, или же Келлид как-то узнал о его беде и явился на помощь. Только факт оставался фактом: Фереби очутилась в пещере один на один с исполинским зверем. Келлид был семи или восьми футов в высоту и в отличие от Рако пребывал в сознании. Его темные глаза посверкивали в свете костра.

Фереби похолодела и застыла на месте. Она лихорадочно соображала. Знает ли Келлид, что она не враг? Обладает ли он памятью Рако?..

— Келлид, — торжественно сказала Фереби, — приветствую тебя.

Медведь, разумеется, не ответил. Он моргнул, потом зевнул; в свете костра сверкнули белым огромные клыки. Фереби немного расслабилась и все же решила не делать резких движений. В конце концов, Келлид наверняка пришел не просто так. Возможно, Рако нуждался в его силе и не сумеет пережить ночь без помощи зверя.

Осторожно протянув руку, девушка стащила с Келлида свой плащ. Медведь не противился, так что Фереби завернулась в плащ сама, и ей стало гораздо теплее. Прислонившись спиной к стене пещеры, она потихоньку начала погружаться в сон...

Эффи идет через «пустоту». Она не знает, давно ли рассталась с Малки, потому что в «пустоте» нет времени. Эффи ничего не имела против того, чтобы вернуться, однако Малки исчез, и она поняла, что не знает как. Простого пожелания вернуться оказалось недостаточно, и теперь Эффи не представляет, что ей делать дальше. А по всему выходит, что делать нечего — разве что брести дальше куда глаза глядят и напевать: «Нет места лучше дома, нет места лучше дома...» Но поскольку дом — это на самом-то деле не то место, где она хотела бы очутиться, Эффи вскоре прекращает петь.

Там, в реальном мире, Эффи по-прежнему без сознания. «И это не просто обморок», — говорит она себе. Девушка понимает, что близка к смерти. Талискер рассказывал ей о том месте, в котором она сейчас находится. Надо полагать, именно сюда попадают люди, прежде чем отправиться в ад или в рай. Талискер называл его...

... «пустотой».

«Этот человек заслуживает медали за умение подбирать точные формулировки», — думает Эффи, оглядываясь по сторонам. Здесь и впрямь нет ничего. Иногда Эффи слышит звуки — шепчущие голоса, тихий смех. Она полагает, что другие люди тоже перемещаются по «пустоте», но их пути никогда не пересекутся. Внезапно Эффи останавливается; к ней приходит ошеломляющая мысль. «Если «пустота» бесконечна, то нет никакой разницы между покоем и движением. И не имеет значения, иду я или стою на месте». Некоторое время она так и этак вертит эту мысль у себя в голове, потом вдруг замечает впереди какое-то шевеление.

— Эй! — кричит Эффи и бежит вперед. Приблизившись, она может разглядеть двигающееся существо. Это действительно человек. Мужчина. Он не бежит, а просто идет широкими шагами. У него длинные черные волосы и странная одежда из оленьей кожи.

«Это индеец, — понимает Эффи. — Как Йиска».

Молодой человек останавливается, оборачивается, и на его лице появляется озадаченное выражение. Эффи издает удивленный возглас: левая рука индейца выглядит как медвежья лапа! Может быть, Эффи попала в царство снов и здесь лапа медведя имеет символическое значение? Вот только какое именно?