— Когда Пра уезжала отсюда, еще не изобрели рефрежерейтс, поэтому мы говорили «ледник». Я уже здесь написала ей, что это называется «холодильник». И еще «пылесос», а не «электрическая метла»… А мой отец долго боролся с Пра, чтобы называть дома «компьютер», а не «счетная машина», — рассказывала Сью. — А у вас говорят много английских слов, где можно сказать по-русски. «Офис», а не «контора», «сейшн», «мэн», «бой», «флэт», «мани»… У нас дома ты платил бы каждую минуту!

Они засмеялись. Со Сью было легко, она весело болтала, размахивая руками, изображая сцены в лицах, и нимало не заботилась, кто и как на нее смотрит.

— Пра была уверена, что у меня не будет преград с языком. И я все понимаю на уроках. Но я ничего не понимаю после уроков! Я целый день думала, что такое «пудрить мозги», — она припудрила воображаемой подушечкой голову. — И еще — «забить стрелку»… Я не понимаю: я слышу, как мама не разрешает мальчику играть около реки и говорит — «Если утонешь, лучше домой не приходи!» Но ведь это невозможно!

Максим снова захохотал.

— Кстати… — Сью вытащила толстую записную книжку. — Что такое «рубит фишку»?

— Ну, значит, кто-то в чем-то хорошо разбирается.

— А почему нельзя так и сказать? — Сью остановилась на мгновение и записала.

— Ого! Целый словарь, — оценил Максим.

— Да, я уже замучила вопросами Галю. Потом я покажу это дома… А здесь, — Сью перелистнула несколько страниц, — слова, которые я совсем не знаю. Что такое «жопа»? — звонко спросила она, так что Максим невольно оглянулся на прохожих.

— Ну… задница, — он хлопнул себя по соответствующему месту. — «Зе эсс», кажется.

— О! — обрадовалась Сью, записывая. — А что такое…

Максим глянул ей через плечо в словарь, на аккуратно выписанные в столбик слова, и торопливо выхватил книжку.

— Ты где все это собрала?

— В лифте и подъезде. Кое-что на слух — тут я могла неточно записать. Поправь, пожалуйста…

— Знаешь, ты только никому не показывай и не говори вслух, ладно? — Максим сунул ей книжку обратно в карман. — А я потом как-нибудь объясню… Тринадцатый, — указал он на номер дома.

— Нет, не он, — Сью расстроенно покачала головой, оглядывая многоэтажный корпус. — Наверное, снесли. Как жалко!

— Подожди. Если сто лет назад дом был номер тринадцать, это не значит, что он и сейчас тринадцатый, — Максим двинулся дальше. — Новые дома шире, значит, домов на улице стало меньше. Значит, номер дома должен быть…

— Вот он! — крикнула Сью и бегом бросилась к двухэтажному особнячку, зажатому между безликих канцелярских коробок. Особняк был на реставрации, от него остались только стены, сквозь оконные проемы видны были горы мусора внутри. — Четыре колонны, львиные головы, а там вензель НФ — это от первого хозяина! — торжествующе указала Сью. — Здесь моя Пра жила свое самое счастливое время. Представляешь, вот эти стены помнят ее, молодую и в шапочке с вуалью!.. Встань туда, пожалуйста, — она достала фотокамеру-«мыльницу».

— Для масштаба? — улыбнулся Максим. Он встал перед домом, сунув руки в карманы, и Сью сфотографировала.

— Эти два окна — здесь была гостиная, — она влезла через окно внутрь дома. — Здесь были старые часы, которые громко звонили, и фисгармония. Пра играла на ней для друзей своего отца… Это комната ее гувернантки, — показалась она в другом окне. — О, это была очень сердитая англичанка, — она втянула щеки, нахмурилась и сделала губы гузкой.

Максим глянул на часы.

— А это ее детская… — Сью выбралась наружу и отряхнула запачканные известкой джинсы. — Отсюда ее в сентябре одна тысяча девятьсот семнадцатый год увезли родители. Она даже не знала, что едет в Америку. Ей сказали, что только в Гельсингфорс к тетушке, а там посадили на пароход. Она плакала и умоляла, но отец был совсем непреклонен…

— На желтый проскочили.

— Как? — не поняла Сью.

— Перед самой революцией.

— О, им было не до революции. Ее спасали не от революции, а от любви. Ее любили два молодых человека. Один — дворянин, сын товарища министра Анциферов. Другой — бедный студент, коммунистический террорист Антонов. И она любила их обоих и никак не могла выбрать… Они даже хотели стрелять на дуэли. Анциферов говорил, что он убьет Антонова, Антонов говорил, что он убьет Пра, а она хотела убить себя. Но ее отец не стал ждать, когда кто-то кого-то убьет, он просто увез ее как можно дальше, в Америку. На один год. Никто не предполагал, что это получится навсегда… Поэтому здесь остались все ее дорогие реликвии: и фотографии любимых, и их письма. Здесь осталось ее сердце…

Пока Сью надевала шлем, Максим звонил из автомата:

— Передай Раисе, что я просил тебя отпустить. Нас в школе задержали, я уже не успею к тебе. Встретимся там…

Маша плохо слышала, потому что здесь же, в приемной у секретарши, директриса орала на Тараса и Шарипова. Те скучно переминались с ноги на ногу и ждали, когда она наконец выдохнется.

— Какое кино?.. В центре?.. Киноцентр? — она крепче прижала трубку, закрыв другое ухо ладонью, даже зажмурилась, чтобы лучше слышать. — «Баррикадная»… Без десяти семь, поняла, да…

Около Галиного дома Сью отдала Максиму шлем. Ей явно не хотелось прощаться.

— Еще я хотела спросить: ты не покажешь мне свои программы?

— Хорошо, — нетерпеливо кивнул он.

— Я слышала, что у тебя очень интересные программы, и я очень хочу посмотреть…

— Хорошо. О’кей, завтра привезу в школу. Ну, пока!

— Бай! — помахала Сью и пошла к подъезду.

Он развернулся и врубил было скорость.

— Максим!

Он даже зажмурился от досады. Обернулся: Сью бежала к нему.

— Я хочу сказать, что я безумно благодарна, — выпалила она. — Я сегодня же напишу Пра, что мы с тобой нашли ее дом, — она неожиданно чмокнула его в щеку и побежала обратно.

Маша торопливо шагала к остановке, поглядывая назад — не видно ли автобуса. Рядом притормозило такси, из переднего окна выглянула Креветка: — Марго! Садись, до центра.

Маша села в открывшуюся заднюю дверь, тут же рванулась обратно, но Тарас обхватил ее за шею, не давая ни двинуться, ни крикнуть, а Шарипов захлопнул дверцу. Губан, ухмыляясь, обернулся от руля.

— Я не хотела, Марго! — всхлипнула Креветка. — Честное слово, я не хотела!

— Вали отсюда, — Губан вытолкнул ее из машины. — Штраф прощаю — считай, что отработала.

Плачущая Креветка осталась на дороге. Губан проехал мимо запруженной народом остановки и свернул в глухой тупик, перекрытый строительным забором. Погасил фары и обернулся к Маше. Тарас скрутил ей руки за спиной, Шарипов уже стаскивал с нее куртку.

— Убери руки! — скомандовал Губан. — Не мни гардероб. Отпусти ее, Тарас!

Те нехотя подчинились.

— Помнишь, что я сказал, Марго? — негромко сказал Губан. — Сама разденешься и попросишь.

— Ага. Мечтай, — ответила Маша. — Может, во сне увидишь.

Губан не торопясь вытащил из-под плаща наган и приставил ей ствол к переносице.

— Ой, как красиво, — насмешливо сказала Маша. — Я тоже по видаку такое смотрела.

Губан взвел курок. Тарас и Шарипов разом дернулись в стороны. Маша по-прежнему неподвижно сидела, опустив руки, прижавшись к спинке, и в упор с ненавистью смотрела на Губана.

— Считаю до трех, — сказал тот. — Раз…

Он положил палец на спусковой крючок.

— Два…

— Два с половиной, — подсказала Маша.

— Три, — Губан нажал на спуск.

Звонко щелкнул курок. Тарас и Шарипов вздрогнули.

— Надо же, зарядить забыл, — изумился Губан. — Склероз!

— Ты что, охренел, Губан! — заорал Шарипов. — Предупреждать надо! Так заикой останешься!

— Шутка. — Губан деланно засмеялся, приставил револьвер к виску и щелкнул еще раз.

Маша не шевельнулась, только быстро провела языком по пересохшим губам.

— А теперь я заряжаю… — Губан вынул из кармана горсть длинных патронов и по одному отправил их в барабан. Снова взвел курок и поднял ствол. — И опять считаю. Раз…

— Раздевайся, дура! — Шарипов рванул «молнию» на Машиной куртке.