— Подвезти, Раиса Николаевна?

— Нет, спасибо. С детства боюсь мотоцикла… Просто давно хотела поговорить с тобой, да все как-то не складывалось…

Максим заглушил мотор и поехал рядом с ней, толкаясь ногами. Директриса достала сигареты, прикурила на ходу.

— Ты, кажется, не куришь? Молодое поколение выбирает «пепси» и здоровый образ жизни? — усмехнулась она. — Понимаешь… я очень люблю Машу. Как свою. У меня нет своих детей и не будет… Никого так не любила, как ее. За все двадцать лет здесь. У нас страшно кого-то любить — начинаешь бояться. Я ведь только с тобой ее выпускаю. Как из сейфа — из рук в руки… Я так рада была, когда она тебя встретила. А теперь и тебя боюсь. У нас как на острове — все любови внутри, и женятся друг на друге, как правило. Или таких же находят. А ты ее вытащил из этого круга. И если ты ее бросишь…

Максим хотел возразить, но директриса властно махнула рукой:

— Если ты ее бросишь, она уже не сможет вернуться обратно… Ее ведь уже бросили один раз. Мать бросила. Второй раз она не переживет. Ты ведь знаешь, что Маша… ну, скажем так: не совсем здорова. То есть она совершенно нормальный человек, но для нее опасны любые стрессы. Если ты ее бросишь, она может сойти с ума. В самом прямом смысле. Я хочу, чтобы ты это понял. Если ты чувствуешь, что это долго не протянется, прошу: пожалей ее, исчезни сейчас. Сразу и навсегда. Потом будет поздно. Сейчас я еще могу что-то сделать…

Вдали свернула в ворота интерната белая «тоёта». Директриса проводила ее глазами.

— Вы извините, Раиса Николаевна, — спокойно сказал Максим, — но мы с Машей все давно решили. После выпускного мы подаем заявление, а когда я поступлю в институт, мы поженимся.

— Да?.. А родители не против? — директриса настороженно смотрела в сторону интерната.

— Я свою жизнь не обсуждаю ни с кем. В том числе и с родителями.

— Ну что ж… Я почему-то тебе верю… Надеюсь, все это между нами. До свидания, Максим. — Она бросила сигарету и быстро пошла обратно.

В комнату весело ввалились в обнимку с Губаном три девчонки, Машины соседки, пьяненькие, нарядные, в вечерней боевой раскраске. Следом зашел чернявый одноклассник Шарипов.

— Марго! Любовь моя до гроба! — Губан попытался обнять и Машу. — Ну, как твой мажор? Обосрался, когда я вас подрезал?

Маша вывернулась и молча отошла к своей кровати.

— Ну что, девчонки, все путем? Без кидалова? А, Креветка? — Губан подмигнул маленькой остроносой Креветке.

— А я виновата? — та честно смотрела ему в глаза. — Ну, не было никого. Облом! Хочешь, перекрещусь?

— А вот Шарипов говорит, что тебя негатив в тачку сажал.

— Ну, — подтвердил от двери Шарипов. — Черный, как моя жизнь.

— Просто подвез…

— Подвез бедную девочку? — изумился Губан, — Она стоять устала. Дружба народов!

— Ага.

Губан как бы шутя облапил Креветку, запустил руки под короткую юбку, потом под свитер. Креветка хихикала и томно закатывала глаза. Губан жестом фокусника вытащил у нее из-под резинки лосин несколько зеленых и щелкнул деньгами по носу.

— Ап!.. А ведь я предупреждал, да? — он продолжал улыбаться, но глаза похолодели. — Штраф — сто грин.

— Где я тебе возьму? — захныкала Креветка.

— Меня не колышет… Всех люблю, а ее больше всех, — он снова обнял Машу, которая подошла к умывальнику. — Поехали в кабак, Марго? На Пресне ночной кабак, китайский, классный. Вон девки были, скажут… Ну, просто посидим, потом обратно привезу.

— В другой раз.

— Я про другой раз каждый день слушаю, — Губан, посмеиваясь, все сильнее прижимал ее к себе. Маша упиралась локтями ему в грудь. — Лох твой тебя по кабакам-то не водит, а? Экономит?

— Отстань.

— Ну ладно, поцелуешь — отстану. Ну, по-пионерски. Чем я хуже его, а?

— Отстань, я сказала… — Маша яростно сопротивлялась. — Подожди… Смотри… Ну, посмотри, — она повернула его к зеркалу над умывальником.

— Ну, смотрю, — Губан удивленно глянул в зеркало, автоматически провел пятерней по волосам.

— Самого-то не тошнит? — спросила она.

Девчонки прыснули, даже Шарипов заржал.

Губан замахнулся — в последнее мгновение разжал кулак — и сильно ударил ее ладонью по лицу. Бешено глянул вокруг — смех тотчас стих.

— Слушай, Марго… — процедил он.

— Атас, Раиса вернулась! — сдавленным голосом крикнул Тарас, второй подручный Губана, влетая в комнату.

— Слушай, Марго: сама разденешься и попросишь, поняла?!

— Ага. Завтра.

— При свидетелях говорю: сама попросишь!

Дверь распахнулась, вошла директриса, следом семенила молоденькая воспитательница.

— Я же сказала, Губанов, еще раз здесь появишься…

— Да ладно, Раиса Николаевна, что вы сразу волну гоните! — беспечно развел руками Губан. — Вот девчонок зашел повидать. Заболтались немножко. Да, девчонки?

— Простить себе не могу, что от суда тебя отмазала! Пошел вон. Еще раз тебя замечу — посажу на всю катушку, ты меня знаешь!

— Да ладно пугать. Все, все, нет меня… — Губан исчез.

— Сдавайте одежду! — велела она девчонкам, которые под шумок торопливо ладонями стирали с губ яркую помаду. — До моего разрешения не выдавать! — приказала она воспитательнице. — Пусть дома посидят, про жизнь подумают… А с вами у меня завтра будет разбор полетов, — обернулась она к Шарипову с Тарасом и вышла. — Я же сказала, его не пускать! — донесся ее голос из коридора.

— А что я могу сделать? — оправдывалась воспитательница.

— Ты что, крезанулась, Марго? — спросила Креветка. — Что ты нарываешься? Он же тебя ни разу не трогал.

— Надоел, козел, — Маша легла на свою кровать.

Девчонки переодевались.

— Немцы, суки, старье одно прислали, — толстая Света-Паровоз разглядывала дыру на пестром свитере. — На, смотри, два раза надела…

— Немцы они вообще жмоты. У американцев гуманитарка получше.

— Ну, у кого чего? — они начали выкладывать из сумок трофеи: вафли в яркой обертке, банку пива или просто несколько ломтиков ветчины в ресторанной салфетке. — А хлеб есть?

— А у меня такие конфеты, девки! — вытащила Креветка жестяную коробку. — Представляете, негатив повез в валютку…

— Марго, будешь?

— Не хочу.

— Ну слушайте, девки! Негатив привез в валютку, а по-русски ни бум-бум…

— Да увянь ты со своим негативом! Марго, расскажи?

— Как обычно, — пожала Маша плечами.

— Нет, ты подробно. Ну вот приехали — кто дверь открыл?

— Мать. Так обрадовалась! Говорит: «Давно тебя не было». А я всего-то день не была… Мать меня очень любит. Отец тоже, но мать — особенно. Так и говорит: «дочка моя». Опять спрашивала, когда же я совсем перееду, потому что они скучают… — рассказывала Маша, глядя в потолок.

Девчонки жевали всухомятку и завороженно слушали.

После уроков Сью подошла к Максиму, который возился у мотоцикла.

— Могу ли я просить тебя об одолжении?

— Конечно, — он невольно улыбнулся высокопарному обороту.

— Мне необходимо найти адрес в Москве. Не было ли тебе так трудно помочь мне?

Максим посмотрел на часы.

— О’кей, садись, — он протянул ей второй шлем.

Когда они выезжали со школьного двора, на крыльце появилась Галя. Сью помахала ей.

Максим уверенно шел по Садовому, лавируя в плотном потоке машин.

— Адаптировалась у нас? — крикнул он.

— Да, почти совсем уже привыкла… Только безумно сложные отношения. Надо всегда держать что-то в голове перед тем, как сказать, чтобы никого не обидеть… Я теперь не знаю, хорошо ли я похитила тебя у Гали?

— А какие проблемы?

— Но ведь она твоя девочка?

— Да? — развеселился Максим. — Первый раз слышу!

— Она так сказала… А теперь я не понимаю, хорошо ли я тебе это сказала? Безумно сложно!

— Лучше не вникай! — засмеялся Максим.

Остоженка была перекопана, в глубокой траншее виднелись трубы, толстые и тонкие, в прогнившей изоляции, пересекающиеся под прямым углом, будто металлические корни города. Максим и Сью пошли дальше по дощатому тротуару.