И деньжищ немерено вбухивали. С самой Москвы шишки приезжали, на контроле держали… Вот слушай-ка, – дед полез куда-то во внутренний карман спецухи, долго там копался, шевеля губами и дергая кадыком под щетинистой, сизоватой кожей, и, наконец, выудил клееный-переклееный, лохматый от ветхости листок бумаги. Бережно держа его в руках, аккуратно развернул и с чувством начал читать:

«В соответствии с решением совета директоров ОАО “АВТОВАЗ” вновь созданное предприятие ЗАО “СМЗ” является дочерним обществом ОАО “АВТОВАЗ”», – дед назидательно поднял палец, покашлял. – Дочерним, понял? Так, чего тут дальше-то… ага… «В настоящее время предприятием планируется осуществление новых программ и направлений, позволяющих подняться на новый технологический уровень, отвечающий требованиям рыночной экономики, ведется интенсивный поиск новых заказчиков…» Новых заказчиков, понимаешь? Вона чего. Конечно, как же тут бомбарь-то не отгрохать, ежели новые силы в завод вливают… «ЗАО “СМЗ” – это современное предприятие, специализирующееся на производстве прицепов для грузовых и легковых автомобилей, комплектующих и запасных частей к автомашинам семейства ВАЗ, ЗИЛ. Многолетний опыт работы…»

– А чего такое ваз и зил, а, деда? – перебил Данька.

– Да ты дальше слушай, – сердито насупился тот, складывая листок и бережно пряча его в карман. – Я те не про завод, а про Убежище рассказываю! Да не вертись, неслух! Слушай! В общем, разросся наш бомбарь. В пятьдесят третьем только один уровень был, это уж потом, к концу семидесятых, еще на два заглубились, да в стороны разрослись. Первый-то уровень, самый к земле близкий, под склады начали использовать, чтоб, значит, мощностя и площадя не простаивали, а нижние-то уровни законсервировали. Только припасы меняли время от времени, да оборудование.

Ну, а потом Союз развалился… На заводе неразбериха настала, и под это дело ох и много ж добра из запасов потаскали… А чего ж… Взять вот хотя бы продуктовую закладку, тот же тушняк. Его ведь военные затаривали, а военные консервы – они ж росрезервовские! И двадцать, и сорок лет пролежат, ничего с ними не случится. Тем более, что в нашем положении привередничать не приходится, любую сожрем. Ты его, тушняк-то, и до сих пор ешь. Вкусно, поди?

Данька кивнул, сглотнул слюну, живо представив банку тушенки из армейских запасов. Банка в смазке – сначала нужно было эту банку в горячей воде отмыть, а потом уже открывать – была самым его любимым блюдом… Там всегда был огромный кус мяса и желе, которое мальчик выедал с большим удовольствием, хотя обычно в него трудно было что-то впихнуть. Тушенка всегда подавалась на завтрак, а на гарнир мама Галя варила пшенку, реже – гречку или макароны – это уж зависело от того, что на продскладе выдавалось. Макароны Данька не любил, а пшенку – тихо ненавидел, мечтая, чтоб в один прекрасный день она испарилась куда-нибудь со складов.

– Да ты не мечтай, дальше слушай! – бесцеремонно влез в мысли дед. – Много в те годы украли. И провизию, и соляру из цистерн сливали, и одёжу со складов перли… Хэ-бэ военное, одеяла, противогазы, фильтр-патроны – все подчистую мели! Даже один из дизелей стащили – в хозяйстве, как говорится, и паровоз пригодится! А потом, в две тыщщи пятом-то – я ж тебе прочитал только что с листка, – завод реконструировать взялись. Немцы приехали, часть площадей в аренду взяли, а вместе с площадями им и бомбарь сдали, с условием, что они его восстановить возьмутся. Вот и пришлось им новое оборудование ставить да запасы пополнять. Наше, конечно, ставили, российское, невыгодно им было сюда свое-то возить, но ставили все ж таки качественное, закупались через Росрезерв. Единственно – дизеля заграничные установили. Дорогущие, но – экономичные, долговечные! Это Палычу надо спасибо сказать и свечку поставить…

– Так нету свечек, деда! Отец Кирилл сколько раз уже говорил, что Бога гневит – веревочки в стаканчиках жжет, – сказал Данька и тут же словил подзатыльник.

– Будешь еще деда перебивать, щегол!?

Данька притих, потирая макушку, – дед руку имел твердую, а силы в ней со времен молодости если и убавилось, то совсем чуть-чуть.

– Палыч сам лично следил, чтоб они не халявили, – продолжил рассказ дед. – Да и то сказать, немец – он не чета русаку. У них ежели положено – так исполняй и не пищи! Вот так, почитай, бомбарь вторую жизнь обрел. Потом тут все заводские шишки корпоративы справляли. А что – экзотика! В отсеке, где сейчас всякое тряпье лежит, на первом-то уровне, раньше зал для гулянок был. Там и экран плазменный здоровенный стоял – он теперь у Пива в «Тавэрне» – и техники всякой-другой полно. А еще помнишь, небольшой такой отсек, где сейчас библиотека? Там директор оборудовал себе квартирку по первому разряду. Говорили, неделями в ней жил – может, с женой поссорившись, а может, еще по какой причине. Все книги, диски с музыкой, фильмы, которые в Убежище есть, – все оттуда. Хоть какое-то развлечение. Эх, времена!.. Ты еще тогда совсем малой был. Сдам тебя, бывало, матушке Галине – а сам к Пиву. Народ под вечер наберется, рассядемся перед этой плазмой всем колхозом – смотрим… По одному диску в недельку просматривали, и каждый такой просмотр праздником был. Как в старые времена, еще дед мой мне рассказывал, к ним в деревню кинопередвижка аккурат по воскресеньям приезжала, и вся деревня в клубе собиралась. Вот и мы так же.

– А что это такое – кинопередвижка, а, дедуль? – опять не выдержал Данька.

Любопытно же. Дед иногда говорил какие-то словечки из прошлой жизни, значение которых маленький Данька не понимал, а дед редко снисходил до объяснений. Вот и сейчас он вопрос проигнорировал, продолжая рассказ:

– Реконструировать бомбарь закончили в две тыщи девятом, забили под завязку новьем, а спустя три года – рвануло. По всей стране, по всей планете заразу разнесли… Эх… Просрали… Все просрали… – дед махнул рукой и умолк, вперившись куда-то в пространство.

– Деда, ну а дальше, дальше? – Данька потормошил деда за рукав старого комка. – А чего было-то, когда рвануло?

Но дед не отвечал. Смотрел куда-то в стену отсека, и, как всегда, когда думал о чем-то неприятном, гримаса боли кривила лицо. Впрочем, Данька, не раз уже слушавший этот рассказ, и сам знал, что было дальше.

Дальше было так.

В тот день Олег и Света – родители Даньки – были проездом через Сердобск. Ехали из отпуска и решили заехать в родной город, погостить у родителей. А на вокзале их встречал дед Миха, отец Олега. Только с поезда сошли – и началось…

Когда завыл заводской гудок, сначала никто ничего не понял. Молчал он, почитай, с того времени, как Союз развалили. Как в девяносто первом перестал народ на смену созывать, так и не включали его ни разу в течение двадцати одного года. И молчать бы ему и дальше, однако судьба распорядилась иначе.

И – голос. Дед Миха всегда потом говорил, что голос этот и слова, несущиеся из вокзального громкоговорителя, врезались ему в память на всю оставшуюся жизнь. «Внимание! Всем! Говорит штаб ГО! Граждане! Воздушная тревога! Угроза ядерного удара! Всем находящимся в зале ожидания немедленно спуститься в бомбоубежище в подвале здания! Направление эвакуации укажут патрули ППС! Внимание! Всем! Говорит штаб ГО! Граждане!..»

Люди стояли, слушали, переглядывались… Учения, что ли, какие? Отвыкли за время дерьмократического беспредела по первому сигналу тревоги в убежище нырять. Решительности придал тот самый наряд ППС – с улицы вбежали два доблестных работника полиции и впопыхах юркнули куда-то в подсобки. Следом внутри исчезли еще несколько фигур в серой форме. Люди, очнувшись, по одному, бочком-бочком, сначала соблюдая достоинство, а потом уж и наплевав на все условности, повалили за ними. Толкотня, давка. Первый вопль, впрочем, мгновенно оборвавшийся, будто обрубили. Затем крики погромче, проклятия, мат, женские причитания. Разноголосо заревели дети. Толпа поднажала, протискиваясь в узкий служебный коридорчик. Кто-то коротко, страшно вякнул на весь зал – раздавили.

Дед Миха толкал сына и невестку перед собой, усиленно работая локтями и стараясь держать равновесие. То, что толпа разнесет их в стороны, он не опасался: люди спрессовались, вливаясь в узкий коридор служебных помещений, и давились теперь, как сельди в бочке. Единственно, чего он действительно боялся, – упасть. Вот тогда – конец. Затопчут, и пикнуть не успеешь.