— Да нет! Одна из предлагаемых игр, — Пятаков кивнул на красочный плакат-памятку, — как раз и состоит в том, что двое входят в лабиринт с разных сторон. Они могут встретиться, а могут и разойтись, это как повезет.

Жаров посмотрел на плакат-памятку. Серия мультяшных рисунков иллюстрировала эту увлекательную, очень полезную для курортников игру, которая называлась «Найди подружку». Веселый курортник и большеглазая курортница входят в лабиринт: он — в правый проход, она — в левый. Оба бродят по коридорам, аукаясь. Где-то в дебрях лабиринта они встречаются и целуются…

— Значит, лабиринт нелинейный, и там, внутри, — Жаров постучал ладонью по стене, — есть много вариантов прохода?

— Да сколько угодно! Так и получилось, что девушка шла, шла и вышла. А этот господин шел, шел…

— Думаю, придется вызывать «скорую», — мрачно сказал

Жаров. — Лежит этот господин где-нибудь в лабиринте с сердечным приступом или что-то в этом роде.

Правда, какое-то смутное чувство подсказывало Жарову, что вызывать придется не «скорую», а следователя Пилипенко. Он решительно дернул свою бейсболку за козырек и быстро пошел к перилам.

Сразу на входе лабиринт разветвлялся на два коридора, предлагая начать путешествие либо по часовой стрелке, либо — против. Высота белой пластиковой стены была немногим более двух метров: можно было нащупать рукой ее край и даже загнуть за край пальцы. Будь эта стена прочнее, скажем, сделана из металла, то ловкий человек, да в хороших перчатках, мог бы подтянуться, сделать выход силой и вообще — покинуть лабиринт.

Жаров пошел налево, хорошо понимая, что движется пока вдоль внешней стены, и прямо за ней — площадка, где расположена касса, дальше, через небольшой газон с кустарником — набережная, за ней — пляж.

Первый поворот не давал выбора: Жаров двинулся направо, далее был Т-образный перекресток. Над ним висел полупрозрачный фонарь в форме ромба, внутри — бледная выключенная лампочка. Цвет фонаря был синий — значит, надо свернуть налево. Следующий перекресток был крестообразным, цвет фонаря белый, и Жаров прошел его, не сворачивая.

Через какое-то время он понял, что уже не может сообразить — в какой стороне набережная. Если бы на море был шторм, то он бы сориентировался по звуку, хотя и это вряд ли: несколько параллельных пластиковых стен работали как хороший звукоизолятор, будто в музыкальной студии… Жаров шел и шел, перед глазами были только белые стены, серый пол и знойное голубое небо, нарезанное на углы.

В лабиринте было светло и чисто, только на одном перекрестке валялся какой-то мусор — с ливанского кедра, росшего за наружной стеной, падала хвоя. Жаров нагнулся: среди скрученных сухих иголок валялись еще какие-то катышки… Он бездумно поднял небольшой темный шарик, запоздало сообразив, что это не что иное, как козье дерьмо. Он с отвращением зашвырнул шарик прочь и продолжил путь.

Спустя три поворота он вдруг подумал: а откуда в лабиринте может быть коза? Вернулся, пытаясь выйти на то же место, но не смог… Вспомнил инструктаж Пятакова: чтобы выйти из лабиринта, надо принять какое-то направление за истинное и двигаться согласно фонарям. Жаров так и сделал, но на третьем повороте уперся в тупик. Значит, он принял неверное направление, и теперь надо при холодных фонарях сворачивать направо…

Внезапно его охватил страх. В этих монотонных стенах таилось что-то зловещее, больничное, что ли… Будто и не существует больше ничего другого вокруг — ни моря, ни Аю-Дага, ни города и самой стены гор, а весь мир и есть — такой вот белый бесконечный лабиринт, где никому и не надо исчезать, потому что все и так давно исчезли… А вдруг он сейчас сам исчезнет? И куда он денется, если исчезнет?

Жаров пошел быстрее, часто дыша, сердце его сильно забилось… Внезапно за поворотом открылся морской горизонт с далеким силуэтом круизного судна и чайкой, маниакально клюющей волну. Жаров вышел из лабиринта.

— Что? — удивился Пятаков. — Коза? Какая коза, откуда? Не может быть в моем лабиринте козы!

— И тем не менее… — сказал Жаров. — Если в лабиринт как-то незаметно попала коза, то и человек мог как войти, так и выйти.

Жаров задумался. Дело даже не в том, что никакой козы не могло быть в лабиринте — ее вообще не могло быть здесь, в городе. Пятаков, похоже, думал о том же. Он сказал:

— Теперь я точно уверен, что тут аномальная зона. Знаешь, что было на этом месте раньше?

— Неужели кладбище? — спросил Жаров.

Но Пятаков не успел ответить: в кассу просунулась голова посетителя. Хозяин с готовностью принял двадцатку и принялся отсчитывать сдачу. Жаров толкнул его в бок: дескать, стоит ли теперь пускать туда людей? Но Пятаков упрямо покачал головой. Его можно было понять: при подобном наплыве желающих его предприятие протянет недолго…

— Так о чем мы говорили? — поднял голову Пятаков, когда счастливый курортник отошел о кассы, помахивая вьющейся ленточкой билетов.

— Об аномальной зоне. На этом месте раньше было… Что? Насколько я себя помню, тут всегда были Пьяные аллеи.

— То-то и оно! — с жаром воскликнул Пятаков.

— Какое отношение Пьяные аллеи имеют к аномальной зоне?

— Самое прямое! Ведь Пьяные аллеи… Фу, черт! Чего они там не поделили, билеты, что ли?

Жаров посмотрел сквозь полукруглое окошко на улицу, где двое курортников о чем-то спорили, размахивая руками. Это была будто парочка из фильма Чарли Чаплина — один большой и грузный, другой — маленький и худой. В конце концов худой прошел через перила лабиринта, а грузный опустился на лавочку, обмахивая шляпой свое красное лицо.

— Похоже, толстяк испугался идти, — со злорадством прокомментировал Пятаков. — Главное, чтобы ему в голову не пришло сдать билет обратно. Так что я говорил?

— Пьяные аллеи…

Лет двадцать назад на этом месте работала автоматическая пивная, где за десять копеек можно было напузырить стакан пива. Павильон был тесным, его использовали только для залива жидкости в банки или канистры, а само питие происходило на трех длинных аллеях, которые начинались прямо от стеклянных дверей пивной и простирались вдоль набережной с северо-востока на юго-запад.

Администрация города планировала эти аллеи как место для неторопливых прогулок трудящихся, но сам факт наличия павильона предопределил им иное назначение. Жаров хаживал сюда еще подростком, чтобы поглазеть на настоящих хиппи. Они стекались со всей страны и весь сезон лежали на своих одеялах, потягивая пиво.

Павильон был как раз на том месте, где сейчас стояла касса; долее, до самой танцплощадки, когда-то шли три широкие асфальтированные аллеи, разделенные посадкой деревьев и кустов. В новые времена аллеи, кроме отдельных деревьев, были снесены: теперь на их месте постоянно возникали и разорялись какие-то кафе, магазинчики и аттракционы. Лабиринт Пятакова был одним из них…

— Вот что я думаю, — сказал Пятаков. — Пьяные аллеи существовали много лет, где-то с середины семидесятых. За это время здесь побывали десятки тысяч людей. Их энергетика не могла просто так исчезнуть. Она растворилась в самом этом месте, в этих газонах и деревьях, проникла под асфальт, в глубину земли… И теперь тут образовалась геопатогенная зона, что естественно. Вот почему здесь исчезают курортники…

Эту теорию нельзя было ни доказать, ни опровергнуть, впрочем, как и любую подобную. Жарову оставалось только заметить, что курортник исчез пока только один.

— Может быть, это всего лишь начало, — проговорил Пятаков, и они оба посмотрели на грузного человека, который сидел на лавочке в ожидании, пока его приятель пройдет лабиринт.

Жаров вдруг понял, почему толстяк остался: коридоры лабиринта были узки, не более восьмидесяти сантиметров шириной. Наверное, ему показалось, что он застрянет на каком-нибудь повороте. Впрочем, глупая мысль, но всегда хочется как-то объяснить поведение другого человека…

Знаешь что, — сказал он, — ведь я не прошел лабиринт целиком. Не углублялся в тупики, боялся заблудиться. Давай-ка прочешем лабиринт вдвоем: один будет ждать на перекрестках, пока другой осматривает тупики. Так и только так мы сможем с уверенностью заявить, что человек исчез. Или, напротив, найти его наконец.