Опрос свидетелей я начал с мастера участка, который все это время мрачно сидел на нарах.

— Даже не представляю себе, как все это могло произойти, — мастер кивнул на меловой рисунок на полу. — В обед прилетела «вертушка» и привезла этого… новенького. Ребята как раз с шурфовки на обед пришли. Ну, Дударь даже вида не подал, что знаком с ним. А этот, убитый который, подошел к нему, по плечу похлопал и говорит: «Чего ж корешей не узнаешь?» Дударь улыбаться стал, руку ему тряс, а потом они в сторону отошли и говорить о чем-то стали.

— О чем конкретно?

— Н-не знаю. Не слыхал.

— Вот как? — Я перестал записывать и посмотрел на начальника партии, который сидел неподалеку от, стола.

— Чертовщина какая-то, — пожал плечами начальник. — Да вот у меня с собой личное дело Дударя, для следователя захватил.

Он достал из планшетки сложенный вдвое скоросшиватель, протянул его мне.

С маленькой фотографии, криво приклеенной на личном деле, на меня смотрели чуть-чуть прищуренные глаза Заготовителя. Вытянутое лицо, тот же нос уточкой, что и на фотороботе, та же массивная челюсть, высокий лоб. Только здесь Заготовитель был живым человеком, а на фотороботе — рисунок.

Стараясь сдержать свою радость, я начал быстро читать анкету. Не судим. Не награждался Ученых степеней не имеет. «Та-ак, голубчик. Вот ты и попался».

— Вы не замечали, Дударь, кроме основной работы, больше ничем не занимался? Ну, пушниной, например.

— Не-ет.

— Он у вас постоянно завхозом работал?

— Вот уж, право слово, не знаю, как и сказать. Основная шурфовка у нас зимой: с октября по май, в это время и требуется основная масса людей. А на лето наше управление предоставляет работу в других местах. Дударь же весной всегда рассчитывался и уезжал на материк. А к зиме опять к нам. И что удивительно: за работу платят-то гроши, а тут… здоровенный мужчина и… переться откуда-то за полторы сотни. Непонятно.

— У меня к вам вопрос, — я повернулся к горному мастеру. — Как произошло убийство?

Горняк сжался, посмотрел на своего начальника, затем на меня.

— Н-не знаю, товарищ… лейтенант. Я спал в это время. А потом выстрел услышал. Когда проснулся, то… то убитый лежал уже.

— Да ты, лейтенант, лучше у Егора спроси, — раздалось с нар. — Этот все знает.

Теперь передо мной сидел Егор, широкоскулый якут, лет тридцати. Я видел якутов охотников, рыбаков, оленеводов, а вот шурфовщика якута — впервые. И поэтому вопрос: «Кем он работал до экспедиции?» сам собой соскочил у меня с языка.

— Охотника был. Хороший охотник, — расплылся в улыбке Егор. — Белку стрелял. Песца добывал.

— И почему же вдруг в экспедиции?

— А начальника платит хорошо. Очень хорошо, — вовсю заулыбался шурфовщик Егор. — А охота, что карты: один год есть зверь, два — нету.

— Та-ак, — я почесал переносицу. — Ну а что вы можете сказать насчет убийства?

Егор перестал улыбаться.

— Дурное дело. Совсем дурное. Завхоза с этим новеньким сильно ругаться стали. Новенький его обзывал нехорошо и все говорил, что Дударя ему жизнью обязан. Деньги какие-то требовал. Потом завхоза на свою постель сел, а у него в головах ружье висело, заряженное на куропатку. Новенький стал ругаться еще сильнее, тогда завхоза снял ружье со стены и выстрелил.

— Вы не пытались помешать этому?

— Зачем? — удивился Егор. — Они же между собой ругались. А когда завхоза убил этого, так я хотел и завхозу застрелить, а он убежал. Сел на своих собачек — и убежал…

Никогда еще я так не уставал, как сейчас. В день приходится делать по сотне километров, измеряя мою «Австрию» длинными полозьями нарты и собственными шагами. Куда только лишний жирок делся. Я уже провел четыре собрания, проинформировав население о преступнике, к поиску подключены дружинники, нештатники, общественность, но Дударь как в воду канул, А вчера в райотдел пришло разъяснение из Москвы. По дактилоскопическим отпечаткам пальцев завхоза, которые были отправлены в центральную картотеку, установлено, что они принадлежат Стрижевскому Аркадию Евгеньевичу, дважды судимому. Первый раз он осужден был за спекуляцию дефицитнымн товарами. В той же колонии отбывал первый срок за кражу и Моисеев. После освобождения Дударь-Стрижевский начал специализироваться на скупке золота у старателей Охотского побережья и перепродаже его в Грузии. Не гнушался и красной икрой, за что, кстати, был арестован и осужден на два года. Моисеев же шел по делу с золотом. Этот исполнял роль челнока Хабаровск — Тбилиси — Хабаровск. Когда шайка была раскрыта, то Дударь уже отбывал свой срок в местах заключения, что и спасло его от более суровой меры наказания. Он пропал из поля зрения Моисеева, который, по-видимому, только один знал его в лицо. После освобождения Моисеев, зная о существовании второго паспорта, нащупал концы своего бывшего компаньона и нашел его, желая, видимо, сорвать приличный куш за молчание.

Часа в четыре ночи меня разбудила бабка Матрена.

— Василек, а Василек, — тормошила она меня за плечо. — Да проснись же наконец!

Я открыл глаза, тупо посмотрел на нее.

— Чего?

— Там к тебе якут какой-то пришел. Говорит, нужен очень. Может, сказать, что спишь?

— Не. Скажи, чтоб заходил.

— «Заходил…» — Моя хозяйка шмыгнула носом, поджала губы. — Даже ночью поспать человеку не дадут. — Она зашлепала обрезанными валенками по полу.

Вошел Гамо, рассерженно посмотрел на бабку Матрену. Протянул мне высохшую от старости руку.

— Здравствуй, догор. — Он сердито кивнул на мою хозяйку. — А ты, женщина, выйди отсюда. Мужчинам поговорить надо.

Бабка Матрена едва не задохнулась от негодования и уже было хотела как следует отчитать пастуха, но только в сердцах махнула рукой и хлопнула дверью.

— Что случилось? — спросил я.

— Слушай, догор, — заволновался старик. — Сегодня я видел того… которого ты так давно ищешь.

Теперь пришла моя очередь волноваться. Я сел на кровать.

— А ты не ошибаешься?

Пастух покачал головой.

— Нет, догор, не ошибаюсь. Это был тот, о котором ты людям рассказывал. Вот послушай-ка. В последний месяц за олешками волки пошли. Бригадир Гришка и говорит: «Надо капканы ставить». Поставили мы капканы, а их росомаха сбивать начала. Хитрая зверь попался, за стадом шел. Вот я и решил перехитрить этого хитрого зверя. Только притаился на полянке, вдруг слышу голоса. От нашего лагеря в мою сторону шли двое. Гамо хотел встать и обругать этих дураков, как услышал голос Гришки. Он сильно ругался и говорил, что тот, второй, его обманывает и что эти шкурки стоят больше.

— Кто был второй?

— Э-э… Вася. Тот самый. Длинный. Борода совсем большая. Раньше я его не видел.

— Та-ак, — спросонья я еще не мог сообразить, что же мне надо сейчас делать, и, стараясь прийти в себя, смотрел на пастуха.

— Давно это было?

Гамо почесал бороденку, молча зашевелил губами, подсчитывая.

— Однако, часа два будет. Моя шибко быстро на оленях ехала. А тот, длинный, говорил еще, что ему собак кормить надо.

— Два часа… Как ты думаешь, в какую сторону поедет этот человек?

— В какую? — морщинистое лицо пастуха нахмурилось. — Гамо видел, что этот человек спешил сильно. Говорил Гришке, что ему к самолету успеть надо. Одет он был тепло. Очень тепло. Так в дальнюю дорогу одеваются.

— Ясно. — Я босиком прошлепал к зеленому ящику рации. Щелкнул рычажком включения. В ящике загудело, загорелся красный глазок.

— Сокол. Сокол. Говорит пятый. Я вышел на Заготовителя. Два часа назад он был в бригаде Григория Верхового. Брал товар. По сведениям, загружен полностью. Начинаю преследование. Сообщите на участки.

И до чего же умные твари эти упряжные псы. Я еще не успел и с крыльца сойти, чтобы бросить им по юколине: на дорожку подкрепиться, как они уже тут как тут. Из своих нор повылазили и смотрят на меня, как будто, черти широкогрудые, знают, что сейчас работенка им предстоит.